Из раздумья его вывел голос лейтенанта, обратившегося к нему с вопросом:

    - А вы, граф, что намерены предпринять?

    Анри вздрогнул.

    - Я буду ждать, покуда мимо меня не проплывет тело брата, - с отчаянием в голосе ответил он, - тогда я тоже постараюсь вытащить его из воды, чтобы похоронить по христианскому обряду, и, поверьте мне, умру вместе с ним.

    Реми услышал эти скорбные слова и бросил на Анри взгляд, полный ласковой укоризны.

    Что касается Дианы, с той минуты как лейтенант возвестил о смерти герцога Анжуйского, она стала глуха ко всему вокруг: она молилась.

    Кончив свою молитву, спутница Реми поднялась с колен; теперь она была так прекрасна, лицо ее сияло такой неземной радостью, что у графа помимо воли вырвалось восклицание изумления и восторга.

    Словно очнувшись от забытья, молодая женщина обвела вокруг себя взглядом столь ласковым и кротким, что Анри, легковерный, как все влюбленные, вообразил, будто в ней заговорили наконец признательность и жалость к нему.

    Когда после скудной трапезы военные уснули и даже Реми задремал, дю Бушаж подошел к молодой женщине и голосом, тихим и нежным, как шелест ветерка, сказал:

    - Сударыня, вы живы! О, позвольте мне выразить ликование, которое я испытываю, глядя на вас здесь, где вы вне опасности.

    - Вы правы, сударь, - ответила Диана, - я осталась жива благодаря вам, и, - прибавила она с печальной улыбкой, - мне хочется сказать, что я вам признательна за это.

    - Да, сударыня, - продолжал Анри, силою любви и самоотречения сохраняя внешнее спокойствие, - я ликую, даже говоря себе, что спас вас для того, чтобы вернуть тем, кого вы любите!

    - Сударь, те, кого я любила, умерли; тех, к кому я направлялась, тоже не стало.

    - Сударыня, - прошептал Анри, преклонив колена, - обратите взор на меня, кто так давно любит вас. Вы молоды, вы прекрасны, как ангел небесный. Загляните в мое сердце, раскрытое перед вами, и вы убедитесь, что в нем нет ни крупицы той любви, которую другие мужчины называют этим словом. Вы не верите мне? Вспомните часы, недавно прожитые вместе, переберите их один за другим. Даже сейчас, в эту минуту, когда вы отворачиваетесь от меня, моя душа заполнена вами, и я живу единственно потому, что вы, сударыня, живы. Разве несколько часов назад я не готов был умереть рядом с вами? Чего я просил тогда? Ничего! Все низменное отпало от меня, сгорело в горниле любви.

    - О сударь, пощадите, не говорите так со мной!

    - Пощадите и вы меня, сударыня. Мне сказали, что вы никого не любите. Ах, повторите это сами: я умираю у ваших ног, а вы не хотите сказать мне: "Я никого не люблю", или же: "Я люблю, но перестану любить"!

    - Граф, - торжественно сказала Диана, - я существо иного мира и давно уже не живу в этой юдоли. Если б вы не выказали мне такого благородства, такой доброты, такого великодушия, если б в глубине моего сердца не теплилось нежное чувство к вам - чувство сестры к брату, я сказала бы: "Встаньте, граф, и не утомляйте больше мой слух, ибо слова любви внушают мне ужас". Но я не скажу вам этого, потому что мне больно видеть ваши страдания. С сегодняшнего дня в моей жизни наступил перелом, я уже не вправе опираться даже на руку великодушного друга, благороднейшего из людей, который дремлет тут, неподалеку от нас, вкушая блаженство недолгого забвения! Увы, бедный мой Реми, - продолжала она, и в ее голосе прозвучало теплое чувство, - ты не подозреваешь, что, проснувшись, останешься один на земле, ибо я готовлюсь предстать пред всевышним.

    - Что вы сказали? - вскричал Анри. - Неужели вы хотите умереть?

    Разбуженный горестным возгласом молодого человека, Реми поднял голову и прислушался.

    - Вы видели, что я молилась, не так ли? - продолжала Диана. - Эта молитва была моим прощанием с земной жизнью; та великая радость, которую вы, несомненно, прочли на моем лице, так же озарила его, если бы ангел смерти сказал мне: "Встань, Диана, и следуй за мной к подножию престола господня!"

    - Диана! Диана! - шепотом сказал Анри. - Теперь, когда я наконец узнал ваше имя, не говорите мне, что вы решили умереть!

    - Я этого не говорю, сударь, - все так же твердо ответила молодая женщина, - я сказала, что готовлюсь покинуть этот мир слез, ненависти, мрачных страстей и низменной алчности; я вверяю себя господу, уповая, что он сжалится надо мной в неисчерпаемом милосердии своем.

    Услыхав эти слова, Реми встал и подошел к своей госпоже.

    - Вы покидаете меня? - мрачно спросил он.

    - Да, чтобы посвятить себя богу, - ответила Диана, воздев к небу руку, исхудалую и бледную, как у Марии-Магдалины.

    - Вы правы, - молвил Реми, снова понуря голову, - вы правы!

    - Как я ничтожен в сравнении с этими двумя сердцами! - сказал Анри, трепеща от благоговейного ужаса.

    - Вы единственный человек, - молвила Диана, - на котором глаза мои дважды останавливались с того дня, как я дала обет навеки отвратить их от всего земного.

    Анри преклонил колени.

    - Благодарю вас, сударыня, - прошептал он, - ваша душа раскрылась предо мной, благодарю вас: отныне ни одно слово, ни один порыв моего сердца не выдадут того, что я исполнен любви к вам. Вы принадлежите всевышнему, я не вправе вас ревновать.

    Едва он произнес эти слова и поднялся с колен, как с равнины, еще окутанной туманом, явственно донеслись звуки труб.

    Ониские кавалеристы схватились за оружие и, не дождавшись команды, вскочили на коней.

    Прислушавшись, Анри встрепенулся.

    - Это трубы адмирала, - вскричал он, - я узнаю их, узнаю! Великий боже! Да возвестят они, что брат мой жив!

    - Вот видите, - сказала Диана, - у вас есть еще желания, есть еще люди, которых вы любите. К чему же, дитя, предаваться отчаянию, уподобляясь тем, кто ничего уже не желает, никого не любит?

    - Коня! - вскричал Анри.

    - Но как же вы проедете? - спросил лейтенант. - Ведь мы окружены водой!

    - Поймите, главное - добраться до равнины: раз слышны трубы - значит, там идет войско!

    - Подымитесь на насыпь, граф, - предложил лейтенант, - погода проясняется; быть может, вы что-нибудь увидите.

    - Иду, - отозвался Анри.

    Звуки труб по-прежнему доносились до стоянки, но они удалялись.

    Реми опустился на прежнее место рядом с Дианой.

    Спустя четверть часа Аири вернулся и сообщил, что на другом холме, который ночная мгла прежде скрывала от их глаз, он увидел большой отряд французских войск, расположившийся лагерем и укрепившийся.

    Вода уже начала уходить с равнины, словно из пруда, который осушают, выкачивая его. Катясь в море, мутные потоки оставляли после себя след в виде густой тины.

    Как только ветер рассеял туман, Анри увидел на холме французское знамя, величаво реявшее в воздухе.

    Ониские кавалеристы не остались в долгу: они подняли свой штандарт, и обе стороны в знак радости принялись палить из мушкетов.

    К одиннадцати часам утра солнце осветило унылое запустение, царившее вокруг; равнина местами подсохла, и можно было различить узкую дорожку, проложенную по гребню возвышенности.

    Анри тотчас же направил туда своего коня и по цоканью копыт определил, что под зыбким слоем тины лежит мощеная дорога; он догадался также, что она ведет кружным путем к холму, где расположились французы.

    Он вызвался проехать в их лагерь; предприятие было рискованное, поэтому других охотников не нашлось, и Анри один отправился по опасной дороге, оставив Реми и Диану на попечение лейтенанта.

    Едва он покинул поселок, как с противоположного холма тоже спустился всадник; но если Анри хотел найти путь от поселка к лагерю, то этот неизвестный, видимо, задумал проехать из лагеря в поселок.

    Оба представителя разбитого французского войска храбро продолжали путь и вскоре убедились, что их задача менее трудна, чем они того опасались: из-под тины ключом била вода. Теперь всадников разделяли какие-нибудь двести шагов.

    - Франция! - возгласил всадник, спустившийся с холма, и приподнял берет, на котором развевалось белое перо.

    - Как, это вы, ваша светлость? - радостно отозвался дю Бушаж.

    - Анри, дорогой брат мой! - воскликнул всадник с белым пером.

    Рискуя увязнуть в тине, темневшей по обе стороны дороги, оба всадника пустили лошадей галопом и вскоре обнялись под восторженные клики зрителей.

    Поселок и холм мгновенно опустели: ониские тяжеловооруженные всадники и королевские гвардейцы, воины-гугеноты и воины-католики - все хлынули к дороге, на которую первыми ступили два брата.

    Вскоре воздух огласили громкие приветствия, и на той самой дороге, где они думали найти смерть, три тысячи французов вознесли благодарность провидению и закричали:

    - Да здравствует Франция!

    - Господа, - воскликнул один из офицеров-гугенотов, - мы должны кричать "Да здравствует адмирал!", ибо не кто иной, как герцог де Жуаез, спас нам жизнь в эту ночь, а сегодня утром даровал нам великое счастье обняться с нашими соотечественниками!

    Гул одобрения был ответом на эти слова.

    На глазах у братьев выступили слезы; они вполголоса обменялись несколькими словами.

    - Что с герцогом? - спросил Жуаез.

    - Судя по всему, он погиб, - ответил Анри.

    - Это горестный для Франции день… - молвил адмирал. Обернувшись затем к своим людям, он громко объявил: - Не будем понапрасну терять время, господа! По всей вероятности, как только вода спадет, на нас будет произведено нападение; мы окопаемся здесь, пока не получим продовольствия и достоверных известий.

    - Но, монсеньер, - возразил кто-то, - кавалерия не сможет действовать: лошадей не кормили со вчерашнего дня.

    - На нашей стоянке имеется зерно, - сказал лейтенант, - но как быть с людьми?

    - Если есть зерно, - ответил адмирал, - мне больше ничего не надо; люди будут есть то же, что и лошади.

    - Брат мой, - прервал его Анри, - прошу тебя, дай мне возможность хоть минуту поговорить с тобой наедине.

    - Я займу этот поселок, - ответил Жуаез. - Выбери подходящее помещение и дожидайся меня.

    Анри вернулся к своим спутникам.

    - Теперь вы среди войска, - сказал он Реми. - Послушайтесь меня, спрячьтесь в том помещении, которое я подыщу; не следует, чтобы кто бы то ни было видел вашу госпожу.

    Реми и Диана заняли помещение, которое, по просьбе Анри, ему уступил лейтенант ониских кавалеристов, с прибытием Жуаеза ставший всего-навсего исполнителем приказаний адмирала.

    Около двух часов пополудни герцог де Жуаез под звуки труб и литавр вступил со своими частями в поселок и издал строгий приказ, дабы предупредить всякие бесчинства.

    Затем он велел раздать людям ячмень, лошадям овес, тем и другим - питьевую воду; несколько бочек пива и вина, найденных в погребах, были, по его распоряжению, отданы раненым, а сам он, объезжая посты, подкрепился на глазах у всех куском простого хлеба и запил его стаканом воды. Повсюду солдаты встречали адмирала как избавителя возгласами любви и благодарности.

    - Пусть только фламандцы сунутся сюда, - сказал Жуаез, оставшись с глазу на глаз с братом. - Я их разобью наголову и даже съем, ведь я голоден как волк. А теперь расскажи мне, каким образом ты очутился во Фландрии? Я был уверен, что ты в Париже.

    - Брат мой, жизнь в Париже стала для меня невыносимой, вот я и отправился к тебе во Фландрию.

    - И все это по-прежнему от любви? - спросил Жуаез.

    - Нет, с отчаяния. Клянусь тебе, Анн, я уже не влюблен; моей страстью стала отныне неизбывная печаль.

    - Брат мой, - воскликнул Жуаез, - позволь сказать тебе, что женщина, которую ты полюбил, - дурная женщина!

    - Почему?

    - А вот почему, Анри: если от избытка добродетели человек не считается со страданиями других, - это уже не добродетель, а изуверство, свидетельствующее об отсутствии христианского милосердия.

    - Брат мой, брат мой! - воскликнул Анри. - Не клевещи на добродетель! Ведь ты так добр, так велико душен!

    - Быть великодушным по отношению к людям бес сердечным - значит дурачить самого себя.

    - Брат мой, - с кротчайшей улыбкой сказал Анри, - какое счастье для тебя, что ты не влюблен! Но прошу вас, господин адмирал, перестанем говорить о моей безумной любви и обсудим военные дела.

    - Согласен, ведь разговорами о своей безумной любви ты, чего доброго, и меня сведешь с ума.

    - Ты видишь, у нас нет продовольствия.

    - Знаю, и я уже нашел способ его раздобыть.

    - Каким образом?

    - Я не могу двинуться отсюда, пока не получу известий о других частях армии; ведь здесь выгодная позиция, и я готов защищать ее против сил, в пять раз превосходящих мои собственные; но я вышлю отряд смельчаков на разведку: во-первых, они соберут мне нужные сведения, а во-вторых, добудут продовольствие, - эта Фландрия в самом деле прекрасная страна.

    - Не такая уж прекрасная, брат мой.

    - О! Я говорю о стране, какой создал ее господь, а не о людях - они-то всегда портят его творения. Пойми, Анри, какое безрассудство совершил герцог Анжуйский, какую крупную партию он проиграл, как быстро гордыня и опрометчивость погубили несчастного Франциска! Мир праху его, не будем больше говорить о нем, но ведь он действительно мог приобрести и неувядаемую славу и одно из прекраснейших королевств Европы, а вместо этого он сыграл на руку… кому? Вильгельму Лукавому. А впрочем, знаешь, Анри, антверпенцы сражались храбро!

    - И ты тоже, брат мой!

    - Да, в тот день я был в ударе, а кроме того, произошло событие, которое меня сильно подзадорило.

    - Какое?

    - Я сразился на поле брани со шпагой, хорошо мне знакомой.

    - Шпагой француза?

    - Да, француза.

    - И он находился в рядах фламандцев?

    - Во главе их, Анри. Эту тайну нужно раскрыть - она несомненно находится в связи с четвертованием Сальседа на Гревской площади.

    - Дорогой мой повелитель, ты, к несказанной моей радости, вернулся цел и невредим, а вот мне необходимо наконец что-нибудь совершить!

    - Что именно?

    - Прошу тебя, назначь меня командиром разведчиков.

    - Нет, Анри, нет. Если уж ты хочешь непременно умереть, я найду для тебя более доблестную смерть.

    - Брат мой, умоляю тебя, согласись на мою просьбу, я буду осторожен, обещаю тебе.

    - Хорошо, я все понял.

    - Что же ты понял?

    - Ты решил испытать, не смягчит ли ее жестокое сердце тот шум, который подымается вокруг блистательного подвига. Признайся, именно этим объясняется твое необычное упорство.

    - Признаюсь, если тебе это угодно, брат мой.

    - Что ж, ты прав. Женщины, которые остаются не преклонными пред лицом большой любви, часто дают себя прельстить небольшой славой.

    - Стало быть, ты мне поручишь это командование, брат?

    - Придется, раз ты этого хочешь.

    - Я должен выступить сегодня же?

    - Непременно, Анри; ты сам понимаешь, мы не можем дольше ждать.

    - Сколько человек ты выделишь в мое распоряжение?

    - Самое большее - сто; я не могу ослабить свою позицию. Но дай мне честное слово, что ты вступишь в бой только в том случае, если силы противника будут равны твоим или немногим больше.

    - Клянусь!

    - Вот и отлично! Из какой части ты возьмешь людей?

    - Позволь мне взять сотню ониских кавалеристов, - у меня среди них много друзей. Когда мне выступить?

    - Немедленно. Вели выдать паек людям на один день, лошадям - на два дня. Помни, я хочу получить сведения как можно скорее и из надежных источников.

    - Еду, брат мой! У тебя не будет никаких секретных поручений?

    - Не разглашай гибели герцога; пусть думают, что он у меня в лагере. Преувеличивай численность моего войска; если, паче чаяния, вы найдете тело герцога, воздай ему все должные почести: хоть он и был дурной человек и ничтожный полководец, он все же принадлежал к царствующему дому; вели положить тело в дубовый гроб, и мы отправим его бренные останки в Сен-Дени для погребения в усыпальнице французских королей.

    Анри хотел было поцеловать руку старшего брата, но тот ласково обнял его.

    - Еще раз обещай мне, Анри, - сказал адмирал, - что эта разведка - не хитрость, к которой ты прибегаешь, чтобы доблестно пасть в бою.

    - Брат мой, когда я отправился к тебе во Фландрию, у меня была такая мысль; но теперь, клянусь тебе, я от казался от нее.

    Молодые люди снова заключили друг друга в объятия и расстались, но еще не раз оборачивались, чтобы обменяться приветствиями и улыбками.

    Не помня себя от радости, дю Бушаж поспешил к Ре-ми и Диане.

    - Будьте готовы через четверть часа, - сказал он, - мы выступаем. Двух оседланных лошадей вы найдете во дворе; вы должны незаметно присоединиться к нашему отряду и ни с кем не говорить ни слова.

    Затем Анри вышел на галерею, опоясывавшую дом, и крикнул: