Полковник армейской контрразведки Берг с исчезновением Мухи внутренне весь съежился: после того как фюрер уволил в отставку адмирала Канариса - шефа, создателя, а точнее всего, мозг и сердце абвера, всякий срыв сотрудников абвера воспринимался гестапо как лишнее подтверждение их правоты в давней войне с армией. Полковник Берг приготовился к худшему, хотя, собственно, чего еще ждать худшего, если ты уже оказался шефом контрразведки армии после семи лет работы на Тирпицуфере, 74, в Берлине, в центральном досье абвера, где были собраны материалы на политических деятелей, экономистов, писателей, танцовщиц, генералов, психиатров, режиссеров, философов - словом, на всех тех людей, которые либо оказывали услуги третьему рейху, либо оказывают в настоящее время, либо могут их оказать в той или иной ситуации, вольно или невольно, с вознаграждением или без оного.

    Берг, работая у Канариса, был посвящен во многое, но далеко не во все, потому что адмирал считал его блистательным служакой - не более. Особенно настораживала Канариса поразительная память Берга: ему не нужно было поднимать досье, которое он читал десять лет назад, он помнил его чуть не наизусть.

    - Хорошая память присуща малоталантливым людям, - говаривал Канарис, - если речь идет о человеке, посвятившем себя гуманитарии, а не технике. Разведка, как первая составная часть политики, это гуманитария, причем наиболее ярко выраженная, - для тех, кто знает суть вопроса. Когда мне говорят, что в разведке успех акции зависит от математической точности расчета, я улыбаюсь. Математика вредит нам, ибо она - воплощение прокрустова ложа разума. Разведка взывает к самым низменным страстям и устремлениям. И в этом ее высший разум.

    Адмирал любил говорить афоризмами. Он ловил себя на том, что, даже беседуя с любимой таксой Зепплем, невольно следил за тем, чтобы его речь была изящна и упруга. Берг, как и большинство сотрудников абвера, не приближенных к адмиралу настолько, чтобы сохранять свою индивидуальность, ибо залог дружбы - это разность индивидуальностей, во всем подражал Кана-рису. И в манере говорить - улыбчиво, доброжелательно, располагая к себе собеседника, шутливо останавливаясь на самом главном; и в манере одеваться - как говорят французы, "нон шалон" - чуть небрежно, но так, чтобы эта небрежность была элегантной; и в манере строить отношения с сотрудниками - мягко, но чуть свысока, и опять-таки в такой мере, чтобы не обидеть, но лишь дать понять разницу в занимаемом положении.

    Когда Берг жил и учился в Москве, на химическом факультете МГУ, он поражался отношениям, сложившимся в России после революции: нарком и рабочий были одинаково одеты, и разговор их был разговором товарищей, Берг, начав работать в абвере, попробовал было скопировать эту русскую манеру, но Канарис сказал ему как-то, видимо, точно поняв, откуда это у Берга:

    - Мой друг, последователем быть хорошо, но подражатели - жалки.

    Берг вспыхнул - он легко краснел - и с тех пор во всем копировал адмирала, даже в жестах: разговаривая с сотрудниками, он клал им руку на плечо - дружески-доверительно, но в то же время это был жест снисхождения, а не искренней расположенности.

    Чем хуже было положение Берга, тем мягче он разговаривал со своими людьми, тем чаще шутил, смеялся и подолгу сидел у контрразведчиков, рассказывая им смешные истории и еврейские анекдоты.

    Берг ждал, когда над его головой разразится буря в связи с исчезновением Мухи. Следствие, проведенное им, показало, что Муха исчез после того, как привел к себе на явку радистку. Агентов среди польского населения у Берга не было, а если б они и были, то Берг не считал возможным верить им до конца: в каждом поляке можно было ждать двойника или дезинформатора.

    И лишь когда Берг, пользуясь своими хитрыми возможностями, узнал о провале гестапо с русским майором-разведчиком, только тогда он успокоился: гестапо не станет сейчас сводить с ним счеты, потому что они упустили куда как более важного человека. Берг считал, что вполне логично допустить возможность связи: Муха - радистка - русский майор. И Берг начал действовать, отталкиваясь именно от этой мысли. Гестапо пошло по своим обычным путям: массовые облавы, аресты, подслушивание телефонных разговоров, усиленная аген турная разработка подозрительных поляков. Берг избрал иной путь: он вычеркнул для себя центр города и сосредоточил поиск в краковских пригородах. Пять радио-пеленгационных автомашин круглосуточно курсировали по шоссе и проселкам в радиусе пятидесяти километров вокруг Кракова. Десять групп с переносными пеленгаторами начали методическое и неторопливое прочесывание лесов и гор вокруг города. Берг не торопился: он предполагал, что радистка выйдет на связь с Центром. Он знал также, что русские радисты обычно подолгу торчат в эфире - времени, чтобы засечь, будет достаточно.

    Человек многоопытный, Берг подстраховал себя через подставного агента, словака по национальности, подсунув ему материал, из которого следовало, что в районе Рыбны несколько человек видели Муху и человека, по внешнему описанию похожего на бежавшего русского разведчика; после этого Муху больше никто не встречал, а человека, похожего по приметам на бежавшего из гестапо, видели выходившим из лесу ночью в мокром пиджаке и с синяками на лице. Это донесение, специально подстроенное Бергом, нашли возможность подсунуть агенту так, что его рапорт выглядел вполне убедительно. Берг в гестапо звонить не стал, но рапорт приобщил к делу об исчезновении Мухи - на всякий случай, если начнутся тренияс руководителями управления безопасности Кракова.

    Берг не ошибся: вскорости после исчезновения Мухи радиоперехват засек новую точку, находящуюся примерно в тридцати километрах на юго-запад от Кракова, по направлению к Закопане. На следующий день Берг подтянул в тот район семь групп из своих десяти и три автомашины. Через неделю передатчик был засечен снова. А еще через месяц Аня была арестована военной контрразведкой. Вихрь спасся случайно: солдат прокалывал сено, в котором он лежал, очень зло, но не так тщательно, как следовало бы. Штык проколол штанину Вихря и поцарапал голову. Вихрь ждал, что после обыска они подожгут сарай. Поэтому он лежал, сжав в руке гранату. Он не стал бы сдаваться просто так.

    Вихрь слышал, как Аню били и как офицер кричал:

    - Где остальные, красная шлюха?! Отвечай!

    - Я одна, - отвечала девушка. - И можете так не орать, у меня хороший слух.

    Вихрь сжался, и плечи его вздрагивали от пощечин, которые он явственно слышал.

    - Эх вы, европеец, - сказала Аня. - Неужели у вас принято бить женщин?

    - Ты - паршивая потаскуха, а не женщина! - крикнул офицер. - Ложись на землю лицом вниз!

    - Я не лягу на землю лицом вниз, - ответила Аня. - Можете стрелять в лицо.

    - Прежде чем я выстрелю тебе в лицо, ты еще у меня попляшешь, курва! - сказал офицер. - Ты у меня еще так попляшешь, что ой-ой! И тебе не поможет любимая родина и дорогой товарищ Сталин!

    - Мне поможет родина, - ответила Аня, - мне поможет товарищ Сталин, а вам уже ничто не поможет.

    Вихрь снова зажмурился, потому что слышал, как офицер избивал девушку. Вихрь представил ее себе сейчас: такую красивую, женственную, но в то же время еще ребенка - курносую, с раскосыми громадными глазами и ямочками на щеках.

    "Ну? - подумал он. - Пора выходить, что ли?"

    Судьба разведчика... Ночные кабаки, танцовщицы, которые в перерыве между любовью курят, лежа на спине возле потного министра, и рассеянно спрашивают его о секретах генерального штаба; алюминиевые аэропланы и трансатлантические перелеты для переговоров за коктейлем с финансовыми магнатами; конспиративные явки в таинственных коттеджах с двойными стенами; лихие похищения чужих офицеров; толстые пачки новеньких банкнот в шершавых портмоне; любовь острогрудых, флегматичных блондинок; трескотня жестких от крахмала манишек на раутах и дипломатических приемах; легкая - за чашкой кофе - вербовка послов и министров... Боже ты мой, как же все это смешно, если б не было глупо и - в этой своей глупости - безжалостно по отношению к людям этой профессии.

    А вот лежать и слушать, как бьют девочку и заставляют ее ложиться на землю, а ты затаился в сене, и тебя раздирает долг и сердце, разум и порыв - тогда как? А если приходится шутить с человеком, смотреть ему в глаза, угощать обедом, но знать, что сейчас, после этого обеда, когда вы вместе пойдете по ночной улице, ты должен будешь этого твоего доброго знакомого убить как врага? А ты бывал у него в доме, и знал его детей, и видел, как он играл с годовалой дочкой, - как тогда? А если ты должен спать с женщиной, разыгрывая любовь к ней, а в сердце у тебя другая, та, единственная? Тогда как? А если можно сказать на допросе только одно-единственное "да", а отвечать нужно "нет", а за этим "нет" встает камера пыток, отчаяние, ужас и безысходность, а потом длинный коридор, холод, плиты, в последний раз небо, в последний раз снег, в последний раз взгляд, в последний раз люди, которые в самый последний миг станут вдруг дорогими-дорогими, потому что они - последние люди, которых ты сможешь видеть на земле? Тогда как?!

    Где-то рядом заурчал автомобильный мотор. Скрипнули тормоза, хлопнула дверь, и Вихрь услышал немецкую речь:

    - Перестаньте, болван вы этакий! Что это за скотство - бить женщину!

    Потом этот же человек мягко произнес:

    - Я приношу вам извинения за это безобразие, девушка. Пожалуйста, садитесь в машину.

    Ане перевели слова немца. Он дождался, пока ей это перевели, и обратился к своему подчиненному:

    - Мне совестно за вас, обер-лейтенант. У вас стиль мясника, а не офицера германской армии.

    - На русском фронте погиб мой брат, - тихо ответил обер-лейтенант.

    - Война - не игра в серсо! На войне убивают.

    После первого дня допросов Берг понял: с этой девицей ни о чем не договориться, если следовать обычным канонам вопросов и ответов. Она будет врать, а если ее уличить - замолчит. Берг решил идти другим путем - пробный шар он подпустил при ее аресте. Когда отчитывают в присутствии арестованного того, кто его брал и бил, - это неплохой аванс для дальнейшей работы. Берг решил поиграть с русской: он решил завербоваться к ней, а уж потом через нее выйти на остальных участников группы, заброшенной в тыл. Решив партию так, он вызвал Аню на допрос ночью, когда все остальные сотрудники военной разведки разошлись по квартирам и во всем здании осталось только пять человек: четыре охранника и полковник.

    Берг усадил Аню в кресло, включил плитку и поставил чайник. Потом он сел напротив нее - близко, так, что их колени соприкасались, и начал улыбчиво и грустно рассматривать девушку. Весь день он вел допрос через переводчика, никак не выдав свое знание русского языка. Это был тоже ход. Берг рассчитывал на этот ход. Он тихо сказал:

    - Вот такие пироги, золото мое...

    Сказал он это с таким милым волжским оканьем, что Аня отпрянула к спинке кресла.

    "Яростной убежденности большевиков глупо противопоставлять гестаповский фанатизм. Коса найдет на камень, - думал Берг, рассчитывая все ходы будущей операции после первых восьми часов допроса. - Надо искать иные пути. Косе надо подставлять траву. Но она, эта подставляемая трава, должна оказаться такой густой, что коса в ней сначала затупится, а потом запутается. И направить косу нельзя - точильного камня поблизости нет".

    - Только тихонько говори, - перешел на шепот Берг, - здесь даже стены имеют уши.

    Он отошел к шкафу, открыл дверцы, выдвинул большой американский автоматический проигрыватель "Колумбия", поставил несколько пластинок и включил музыку. Он слушал танго, закрыв глаза и покачивая в такт головой.

    - Слушай, - сказал он, медленно подняв тяжелые веки, - слушай меня внимательно. Я не хочу знать ни твоего настоящего имени, ни кто ты, ни с кем связана. Я постараюсь тебе помочь, но не ценой предательства, а иной ценой. Не понимаешь?

    Все это было так неожиданно, что Аня, покачав головой, также шепотом ответила:

    - Не понимаю.

    - Я хочу, чтобы ты мне ответила только на один вопрос, - сказал Берг очень медленно, - ты считаешь, что все немцы с Гитлером или нет?

    - Нет, - ответила Аня, - не все.

    - Как ты думаешь, может под погонами полковника скрываться человек, не симпатизирующий фашизму?

    - Такие люди сдаются в плен.

    - Верно. В плен могут сдаться люди, которые находятся на переднем крае. А что делать человеку - я не о себе говорю, не думай, у нас ведь идет отвлеченный разговор, - так вот, что делать человеку, который не имеет возможности сдаться в плен?

    - Гитлера застрелить - вот что.

    - Ну, хорошо... Я этого твоего ответа вообще не слышал. Я повторяю свой вопрос: как такому человеку доказать свою антипатию фашизму?

    - Чего вы от меня хотите? - спросила Аня.

    - Ничего, - сказал Берг. - Сейчас будем пить чай - всего лишь. Ты любишь как - покрепче или слабенький?

    - Покрепче.

    - Зря. От крепкого чая портится цвет лица.

    - У меня уж и так испортился цвет лица, - сказала Аня и пощупала синяк под глазом.

    - Пойми его. У этого офицера на фронте погиб брат, молоденький мальчик.

    - Про молоденького он не говорил. Он сказал - просто брат.

    "Барышня знает немецкий", - отметил для себя Берг, но вида не подал.

    - Ну, все равно брат. Родной ведь человек.

    - Не мы все это начали.

    - Тоже верно. Я не оправдываю его, просто я пытался тебе объяснить, почему он был несдержан.

    - Может, вы скажете, что у вас не пытают?

    - У нас - нет. У нас расстреливают. Пытают в гестапо, а я - не гестапо, я армейская разведка. Абвер. Вернее, бывший абвер. Слыхала?

    - Нет. Не слыхала.

    - Ну, это не важно, - улыбнулся Берг и посмотрел в глаза девушке, - я не ловлю тебя, не думай.

    - А я и не думаю.

    - Сколько тебе сахару класть?

    - Чем больше - тем лучше.

    - Четыре. Достаточно?

    - Можно и пять.

    - Ну, пожалуйста. Давай положим пять. Сам я пью вприкуску.

    - Откуда вы так хорошо знаете русский?

    - Я не могу тебе ответить.

    - Почему?

    - Потому, что это - моя тайна, а если ее узнаешь ты, это перестанет быть тайной. Вас виссен цвай, виссен дас швайн.

    Аня промолчала.

    - Поняла? - спросил Берг.

    - Нет, не пояяла.

    - А что же не спрашиваешь?

    - Сами скажете, если надо.

    - Верно. Это значит: что знают двое, то знает и свинья.

    - Горячий чай-то... Не притронешься.

    - А ты не торопись. У нас есть время.

    - Сейчас сколько?

    - Двенадцать.

    - Вы меня долго продержите?

    - Сколько захочешь. Я приказал дать тебе одеяло в камеру.

    - Мне дали. Спасибо.

    - Господи, не за что...

    - Так я не пойму - чего вы от меня хотите?

    - Ровным счетом ничего, - мягко улыбнулся Берг. - Я хочу пофантазировать. Представь себе: русской разведчице - не тебе, не тебе, а какой-то другой, тебе незнакомой - дают возможность бежать. Так? И даже помогают ей перейти линию фронта. Или наладить радиосвязь отсюда. Только с одним условием: чтобы она сказала в разведотделе или в генштабе, что, мол, в одной из германских армейских группировок, одной из самых сильных, скажем, группировок, есть человек, который хотел бы войти в контакт с русской разведкой. Как ты думаешь, пойдут на это большевики?

    - Откуда я знаю...

    - Ты не знаешь, понятное дело... Я ведь не о тебе говорю, я просто фантазирую. Позволь и себе пофантазировать. Как ты думаешь, пойдут на контакты с таким человеком или нет?

    - Из немецких тюрем побег невозможен.

    - Конечно, невозможен, если ты попала в гестапо. Но ты попала в руки армейской секретной службы. Из гестапо никто не убегает. Оттуда устраивают побеги для перевербованных агентов - только лишь. Вот недавно такой побег гестапо устроило одному перевербованному агенту прямо с краковского рынка.

    Берг мельком глянул на девушку: он хотел видеть ее реакцию. Если она связана с тем бежавшим от гестапо русским, она не может не прореагировать. Но лицо ее осталось спокойным, никак не напряглось, и руки тоже спокойно лежали на коленях.

    "Значит, она не связана с тем человеком, - решил Берг, - видимо, это другая группа. Через нее я все выясню о Мухе. По его описаниям, это, конечно, она".

    (Конечно, если б Вихрь сказал Ане про свой арест, она бы дрогнула. Когда человек арестован, он перестает бояться за себя - он боится за друзей. Но Вихрь ничего никому не сказал, потому что отдавал себе отчет: скажи он, и все его подчиненные шарахнутся от него как от возможного агента гестапо - просто так из гестапо не уйдешь. Он решил открыться потом, когда задание будет выполнено.

    Так сложное взаимосплетение случайностей спасло Аню - а этих взаимосплетений случайностей окажется в ближайшие дни столько и значение их будет так велико, что существенным образом перекорежит судьбы многих людей, в той или иной степени связанных с операцией "Вихрь".)

    - А где гарантия, что русская разведчица не получит пулю в спину? - спросила Аня.

    - Ну, это уже смешно, - ответил Берг, прихлебывая чай. - Первая гарантия - возможность пустить ей пулю в лоб, а не в спину. Как русскому шпиону - здесь, в тюрьме, даже без суда.

    - Что, многие у вас поняли - крышка? Да?

    - Я же не задаю тебе прямых вопросов, золото мое. Я же с тобой фантазирую, а ты требуешь ответов, которые могут стоить мне головы.

    - Ладно, - сказала Аня, допив чай. - Я согласна попробовать.