Убирать Андропова - всего через два года после октябрьского заговора - было не так-то просто: новый вождь обещал аппарату спокойствие и стабильность, он должен держать слово; спасла матерь Византия: либерала переместили на площадь Дзержинского.
Андропов ответил по-своему: "Ни одна политическая акция - будь то процесс типа Синявского и Даниэля, размещение ракет на Кубе или операция в регионе Среднего Востока - не может быть осуществлена без соответствующего решения Политбюро; за деятельность Комитета отвечает партия, она же обладает правом и обязанностью постоянного контроля, как, впрочем, и Прокуратура Союза".
Этот его мягкий ультиматум, аккуратно упакованный ссылками на труды Ленина, было трудно не принять.
Приняли, полагая, что Цвигун и Цинев смогут предложить новому председателю свои условия игры, профессионалы, на них лежит вся текущая работа, поди уследи, что делается во всех кабинетах Д о м а.
(Он, тем не менее, у с л е ж и в а л; стань любой другой на место Андропова, в стране бы полилась кровь, как в тридцатых; в России порою куда важнее не дать свершиться массовому террору, чем сделать решительный шаг вперед к прогрессу; рискованно; чревато откатом в прошлое; ужас стал привычным, благо - зыбко-загадочным, страшно в него верить.)
Став председателем КГБ п р и Совете Министров, аккуратно лавируя между Косыгиным, Сусловым и Брежневым, Андропов, тем не менее, смог убрать странно звучавшее "при"; появился КГБ СССР; войдя в Политбюро наравне с Громыко и Устиновым, они создали свое, наиболее оперативное подразделение в Системе, даже на трибунах кремлевского зала сидели вместе, "могучая кучка", триумвират.
Понятие "текучка" Андропов исключил из лексикона, замкнул дела на себя.
Именно ему на стол пришла информация о генезисе Щелокова: приехал в Москву с множеством планов по реконструкции системы внутренних дел, повороту к общественности, связям с творческой интеллигенцией, но постепенно его окружение начало создавать вокруг новоявленного генерал-полковника ореол выдающегося партийно-государственного деятеля; начались подношения - на первых порах безобидные хрустальные вазы с портретами ко дню тезоименитства, уникальные ружья, а там уж до японской аппаратуры недалеко, до "мерседесов", "БМВ", квартир родственникам… У Брежнева было сто семьдесят с в о и х, прикрепленных к кремлевскому спецпитанию; Щелоков прикрепил к министерскому спецбуфету всех родственников; теща, Галина Ивановна, гоняла шоферов с пайками: "У, власть ваша паскудная, даже колбасу не умеет сделать нормальной, один крахмал! Пожить бы вам, как при царе-батюшке люди жили! "
Выходить с этими с и г н а л а м и на Брежнева было невозможно: тот держал на даче подарочные "роллс-ройсы", по двести тысяч долларов каждый, гоночные звероподобные "альфа-ромео" и штучные "даймлеры"… В коллекции ружей хранились "Черчилли", "Пёрде", "Перле", нет им цены; потом пошли подношения изумрудами, бриллиантами, сапфирами - в доме повешенного не говорят о веревке…
… Несколько раз Брежнев вызывал Андропова, ласково уговаривал его принять погоны генерала армии, большую Звезду; тот отказывался наотрез, не входило в систему его представлений о личности современного политика. (Сын, Игорь, подарил ко дню рождения одно из первых изданий Плеханова о роли личности, самый дорогой подарок, перечитывал в который уже раз.) Брежнев сыграл обиду: "В какое положение ты ставишь меня, в конце-то концов?! " Андропов пожал плечами: "Но я никогда эту форму не стану носить". "Да ходи хоть в пижаме! " - Брежнев усмехнулся. А вскоре такие же генеральские звезды получили Щелоков, Цвигун и Цинев - всех уравнял Леонид Ильич, никакой разницы между членом Политбюро и рядовыми членами ЦК; вот как надо сажать либералов на задние лапы, вот оно - искусство византийской власти…
Андропова, как и всех в стране, шокировали геройские звезды нового в о ж д я, литературные и прочие премии, не меньше, чем фильмы о Щелокове, снимавшиеся к его очередному юбилею; он все чаще вспоминал октябрь шестьдесят четвертого, слезы Хрущева на Пленуме ЦК, и в сердце его рождалось ощущение трагической и непоправимой безысходности…
Он трудно скрывал свое отношение к Щелокову; первому лицу, увы, был обязан - правила игры; держался, как мог, но именно потому, что внешне держался вполне спокойно, не имел права в ы п л е с н у т ь, болезнь шла вовнутрь, жгла его, каждодневно и ежечасно пепелила. Особенно резко обострилась в семьдесят пятом, когда Шелепин разослал членам Политбюро записку о новом культе - на этот раз Брежнева… Поддерживать Шелепина было поздно уже: окруженный Кириленко, Сусловым, Кунаевым, Щербицким, Романовым, Гришиным, Тихоновым, Гречко, Черненко, Щелоковым, в о ж д ь теперь был недосягаем. Пришла пора и г р ы: не перечить, когда выносилось постановление об очередной звезде, не возражать против публикации теоретических трудов о выдающемся вкладе в сокровищницу, но, наоборот - зная о настроениях в массах - способствовать этому шабашу честолюбия, нацелив себя на будущее; воистину, приказано выжить…
Однажды, занедужив, Андропов приехал домой днем; возле лифта толкались три милицейских чина, генерал и два подполковника: загружали огромные вазы, оленьи рога, живопись (портреты щелоковской жены и невестки). Вспомнил, что секретарь утром оставил на столе записочку, - у министра внутренних дел сегодня день рождения; поздравлять - мука; говорить обязательные в таких случаях слова - язык не повернется, учиться начальственно-лакейской науке не уважать себя было противно его существу; поступаться можно многим, только не основополагающими принципами; решил дать телеграмму; впрочем, это еще рискованнее - Щелоков немедленно покажет всем: "мы с Андроповым неразливанны"…
Он держал в своем огромном сейфе (остался в кабинете от Дзержинского) оперативную информацию не только на Гречко, Рашидова, Кунаева, Щелокова, с Запада приходили сообщения и о других; о Первом Лице тоже: когда, где, кто, сколько.
Этой информацией Андропов не мог делиться ни с кем; она жгла руки и рвала сердце; порою его охватывало гулкое, безнадежное отчаяние.
Желание выйти на трибуну Пленума становилось все более неподвластным ему, хотя он прекрасно понимал, что тщательно подобранное большинство освищет его и сгонит с позором, прокричав при этом начальственным уголовникам, обиравшим страну, подобострастное "многия лета", - а внутренние войска Щелокова позаботятся о том, что должно произойти следом за такого рода выступлением.
Все чаще и чаще он ощущал себя пленником обстоятельств; в ушах звенело постоянно повторяемое Сусловым и Брежневым: "Только психи могут выступать против того спокойствия, которое наконец воцарилось в стране; несчастным надо помогать в больницах"; с каким трудом удалось спасти от психушки Виктора Некрасова?! Генерала Петра Григоренко травил лично Епишев, ставленник Брежнева, второй человек в Министерстве обороны, к о м и с с а р: "Сумасшедшего надо лечить, он не ведает, что несет! "
Сын и дочь принесли Андропову книги Бахтина - дворянин, репрессированный, ютился в каком-то крохотном городишке, жил впроголодь.
Андропов прочитал книгу Бахтина в воскресенье, а в понедельник приказал найти квартиру для писателя: "Нельзя же так разбрасываться талантами, это воистину великий литературовед".
Позвонили от Суслова (непонятно, кто н а с т у ч а л?!); разговор с Михаилом Андреевичем был достаточно сложным, главный идеолог считал Бахтина опасным, чересчур резок в позиции, бьет аллюзиями. Андропов, однако, был непреклонен: "Михаил Андреевич, я подчинюсь лишь решению секретариата ЦК, речь идет о выдающемся художнике, не так уж у нас много таких, истинную цену „выдающемуся стилисту“ Маркову вы знаете не хуже меня".
А на стол каждый день поступала информация о крахе экономики страны, о тотальной коррупции и взяточничестве, но при этом мелькали такие имена, которые составляли цвет брежневской гвардии, его надежду и опору, - табу, не тронь, сгоришь!
Глухой ропот в народе и был р о п о т о м - не страшно, пусть себе, главное, чтоб недовольство не оформилось в идею, не стало Словом. А Словом владеют интеллигенты, кому Бог силы не дал - наградил умом, а ум - разрушительная сила, от него горе, верно Грибоедов писал…
Суслов внимательно читал сводки, держал руку на пульсе происходящего, изучал критические выступления инакомыслящих, особенно Солженицына, Сахарова и братьев Медведевых; труды Чалидзе и Некрича вниманием не баловал - ч у ж а к и; с Солженицыным во многом соглашался и поэтому все жестче и круче требовал принятия мер против него. Андропов провел через Политбюро повторное решение: КГБ не вправе провести ни один арест, не получив на то соответствующего постановления Прокуратуры; наиболее заметный диссидент может быть арестован лишь по согласованию или постановлению ЦК; "слово партии прежде всего". Казалось бы, простецкое решение, однако прохождение было трудным: номенклатурные мудрецы раскусили андроповский ход, - тот умывал руки, легко ставя над собой и ЦК, и правоохранительный орган, призванный надзирать за соблюдением норм, записанных в кодексах и Конституции…
Чем жестче был нажим Суслова, тем последовательнее Андропов подчеркивал в своих выступлениях, что КГБ работает под руководством партии и выполняет лишь указания ЦК, - никакой возврат к тридцать седьмому или пятьдесят второму году невозможен, каждый шаг подотчетен…
Когда он был на отдыхе в Кисловодске, позвонил дежурный по КГБ: "Выставка абстракционистов снесена бульдозерами".
Обычно сдержанный, научившийся прятать истинные чувства под личиной снисходительного юмора, Андропов тогда сорвался:
- Какой идиот посмел сделать это?! Какой кретин решился на эдакий неотмываемый вандализм?! Дежурный аккуратно кашлянул в трубку:
- Указание члена Политбюро ЦК товарища Гришина…
… Андропов располагал информацией, что ряд м о л о д ы х были противниками вторжения в Чехословакию; тридцатисемилетний секретарь Ставропольского горкома Горбачев встретился со своим соучеником по юридическому факультету Млынаржем, ставшим секретарем ЦК Чехословацкой компартии при Дубчеке; во время беседы поддерживал "Пражскую весну", бесстрашно говорил, что "нас ждет такой же процесс, надо к нему готовиться загодя"; человека этого Андропов запомнил, такие - редки, увы; куда как легче бездумно повторять лозунги, никто не подкопается…
Стань эта информация известна Брежневу и Суслову, никогда бы Горбачев не был передвинут в ЦК…
Так же, как и тогда, в Кисловодске, Андропов сорвался в разговоре по ВЧ с Андреем Павловичем Кириленко; осень семьдесят девятого года, проблемы Афганистана: - Хотите, чтобы мы получили свой Вьетнам?! Понимаете, к каким последствиям приведет высадка наших войск в Кабул?! Отдаете себе отчет, что мы там завязнем?! Это же любительство, а не политика!
Однако (и в этом Андропов, как и все люди его поколения, был убежден) он не смел даже допускать и мысли о том, чтобы саботировать решение большинства; все чаще вспоминал слова Троцкого, стоившие ему жизни: "Права или не права партия, но это моя партия, и я обязан выполнять все ее решения… "
А Брежнев между тем, купаясь в сусловской пропаганде, уверовал в себя окончательно, любовался авторскими экземплярами с в о и х книг, оглаживая тяжелой рукой сафьяновые переплеты, перечитывал страницы, шевеля потрескавшимися губами, и как-то по-детски дивился своей смелости в отдельных пассажах (Суслов отредактировал те фразы, в которых "писательская бригада" забивала положения об инициативе и собственности; инициативу Михаил Андреевич пропустил, "собственность" почеркал: "Век должен пройти, прежде чем наше общество согласится на то, чтобы спокойно обсуждать смысл русского слова „частная“, слишком много н а с л о е н и й"). Иногда Брежнев засыпал со своей книгой на коленях; Виктория Петровна тихо плакала, глядя на любимого; победив Шелепина, Леонид Ильич резко сдал; раньше надо было постоянно чувствовать мышцы спины, быть собранным, пружинным; теперь же, ощутив над-мирность, одинокую, плывущую величавость, он позволил себе расслабиться, а это бьет по организму - настоящий спортсмен умирает во время тренинга, тот, кто лег на диван, - уходит раньше…
Он лишь изредка зажигался, становясь прежним Брежневым: то, когда Алиев преподнесет перстень, - очень идет лидеру рабоче-крестьянской партии, то, раскатывая по дорогам дачи на штучном лимузине, отделанном внутри красным деревом, - новый подарок Хаммера, то, включая макет Москвы, усеянный драгоценными самоцветами светофоров.
Будет ошибочным считать, что Брежнев не знал о ситуации в стране. Знал, дети ему говорили. Он, однако, достаточно устал от тридцатилетней изматывающей борьбы за лидерство; теперь борьба кончилась; Андропов бессилен предпринять что-либо, ибо окружен его гвардией - Цвигун и Цинев не спускают с него глаз; рядом с Устиновым сидит верный ему Епишев, первый заместитель, комиссар, без его визы ничто и никто не двинется в армии; Щелоков - хоть и безумствует со своими артистами, что мутят в стране воду (жили б как все, а то сами нервничают и народ баламутят, безумцы), - крепко держит в руках аппарат внутренних войск, а с тех пор, как Зять стал его первым заместителем, каждый шаг ш а л у н а известен в доме, да и дети за него горой, балует их, позволяет все, что захотят; не надо бы так, но, с другой стороны, если мы не имели молодости, прошла в борьбе за хлеб насущный, который только должность гарантировала, то им-то можно пожить всласть, жизнь ведь быстролетна…
Когда однажды Андропов т р о н у л на Политбюро вопрос о теневой экономике, о том, что в ряде регионов страны произошло сращивание разветвленной мафии с аппаратом Системы, причем в Сочи, как и в Днепропетровске и Ростове, нити ведут к воротам государственных дач, Брежнев повторил обычное:
- Не надо раскачивать лодку… Обобщения - опасны… Можно разбираться с отдельными случаями, но делать в ы в о д ы - преждевременно, пусть аппарат работает спокойно, он наша надежда и опора…
Суслов молчал: с о з д а в образ Брежнева, он оказался им же и раздавленный; голосовал против предложения Андропова; арест директора Елисеевского магазина ЧК пришлось проводить без санкции члена Политбюро Гришина - не позволил бы; так же - без санкции партийного руководства - был взят сочинский городской голова Воронков; началась о б х в а т ы в а ю щ а я, внешне, правда, незаметная, затаенная атака на брежневскую коррупцию; Андропов п о д в и н у л к этой работе Прокуратуру, вычленив изо всех замов одного - Найденова; подсказал ему направление удара, снабдил материалами, но сам в эту драку не лез - за Медуновым и иже с ним стоял аппарат, не сладить, сомнут…
… Случай действительно закономерен в такой же степени, как закономерна случайность.
Лениво отмахиваясь от текущих дел, новый в о ж д ь подолгу жил на своих дачах, все чаще и чаще просил показывать ему те фильмы, которые полюбил с молодых еще лет; растрогался после "Тихого Дона", повелел наградить исполнителя главной роли орденом Ленина и званием народного артиста СССР - одновременно, такого раньше не бывало: "уж больно хорошо этот Мелихов играет, надо отметить"; после любимого "Зигмунда Колосовского" посмотрел "Подруги" с Зоей Федоровой; поплакал; Андропов, узнав об этом, нажал: Викторию Федорову, дочь актрисы и адмирала, выпустили в Штаты, к отцу; "угодно духу хельсинкских соглашений, Белый дом оценит такой жест Москвы".
Кто-то, запамятовал, кто именно (наверное, дети), похлопотали за саму Зою Федорову в восемьдесят первом: "мать не пускают в гости к дочери, в Америке может начаться очередная кампания"; Брежнев поинтересовался, сколько актрисе лет; ответили, что за семьдесят; сказал - обратиться к помощнику по культуре Голикову, разберется; тот р а з о б р а л с я: "с ней дело плохо, организовала побег дочки, сейчас имеет дело с отказниками, говорят, через ее руки проходят миллионы, распределяет деньги тем, кто ждет выезда, да и ей помогают, рука руку моет".
Брежнев повелел, чтобы уточнили; можно б помочь: старуха, какой от нее вред?
В одночасье начался скандал в доме - на этот раз с артистом Буряцей; краем уха Вождь услышал, как говорили, что ц ы г а н знаком и с Зоей Федоровой; того, что касалось близких, не забывал никогда, становился внимательным, постоянная сонливость слетала вмиг, глаза делались прежними, зоркими; начинал подолгу смотреть на свое отражение в зеркале - перед каждым Пленумом так с о б и р а л с я (вспомнил, как брат, крепко поддав, позволил себе шутку: "Лень, про тебя говорят - „бровеносец в потемках“; отлучил на время; дурак, знай, что можно позволять при гостях).
- Пока во всем не разберутся, никуда эту Федорову не отпускать, - сказал, как отрезал.
Между тем, наблюдая за ростом коррупции и мафии, понимая, что страна катится в пропасть, Андропов, закрепив свои позиции в Прокуратуре, решил, что настало время переходить к решительным действиям, ибо вся Москва уже говорила о том, что дочь Генерального секретаря проводит дни и ночи в обществе Буряцы, а тот, как сообщали информаторы, связан с людьми, имевшими выходы на коррумпированное подполье; сделки заключались миллиардные, был задействован высший эшелон Системы.
Аккуратные попытки подтолкнуть к действиям Щелокова успехом не увенчались: тот тормозил дело, говорил, что надо тщательно перепроверить полученные сообщения, возможно, кто-то хочет бросить тень на семью Вождя, можно допустить, что все это - дьявольская работа сионистских западных спецслужб, которые страшатся гигантского авторитета, завоеванного в мире добрым гением Леонида Ильича, - понятно, что это бесит противника, следовательно, возникшая ситуация должна быть подконтрольна лишь ЧК, а никак не Министерству внутренних дел.
Андропов согласился с такого рода концепцией Николая Анисимовича, попросил его, однако, не отказываться от совместных проработок отдельных эпизодов, и в тот же день поручил Цвигуну осуществлять руководство операцией, заметив при этом, что на нем, Семене Кузьмиче, лежит прямая ответственность за то, чтобы Генеральный секретарь был в абсолютном неведении о происходящем: "никто не вправе попусту нервировать Леонида Ильича, нам слишком дорого его спокойствие".
Этим он отрезал все пути Цвигуну и Щелокову идти с челобитной к Брежневу: "сами принимайте решения, сами выносите рекомендации, решать буду не я, а ЦК, слишком сложное дело… "
Андропов понимал, что каждый его шаг и поступок подконтрольны; он жил в состоянии постоянной круговой обороны; неожиданный для всех арест Буряцы, проведенный Прокуратурой и следственным отделом КГБ в январе восемьдесят второго года, - вскоре после того как была ограблена укротительница тигров Ирина Бугримова, казалось бы, частный эпизод, стоявший, тем не менее, в одном ряду с делом Федоровой, - повел к непредсказуемым последствиям.
(Как только Андропова с помпой проводили из ЧК на место Суслова, новое руководство КГБ сразу же передало Буряцу уголовному розыску со строжайшим указанием Щелокова подойти к делу неординарно…