- Кому же она завидовала?
- Мне. Она не допускала, что кто-то может быть интереснее, что, кроме нее, есть и другие. Я этого не люблю. Она и танцевать-то не умела, а уроки брать не хотела. Вот раздеваться она научилась, и если бы не выставляла все напоказ, ее номер вряд ли удался бы.
- Вы танцовщица?
- Уже в двенадцать лет я посещала уроки классического танца.
- Это то, что вы танцуете здесь?
- Нет. Здесь у меня русские танцы.
- У Арлетты был любовник?
- Конечно, но в силу каких-то причин она этим не гордилась и никогда о нем не рассказывала. Могу утверждать одно: он старик.
- Почему вы так решили?
- Мы переодеваемся вместе, наверху. И несколько раз я видела у нее синяки. Она пыталась их скрыть под слоем крема, но я же не слепая
- Вы ей сказали об этом?
- Всего раз. Она ответила, что упала с лестницы. Но не могла же она падать каждую неделю. По синякам-то я все и поняла: на такое способны только старики.
- Когда вы заметили это впервые?
- С полгода назад, почти сразу, как появилась здесь.
- И это повторялось?
- Особенно я не приглядывалась, но синяки видела часто. У вас все? Мне надо играть.
Она едва успела сесть за пианино, как свет погас и прожектор высветил площадку, куда вышла Бетти Брюс. За спиной Мегрэ раздавались голоса - мужчины пытались объясниться по-французски, а женщина учила их правильно произносить: "Вы хотите спать со мной?"
Они смеялись и повторяли по очереди:
- Ви хатите…
Подошел Фред - его белая манишка выделялась в темноте - и, не говоря ни слова, сел напротив комиссара. В облегающем трико, с вымученной улыбкой на лице, Бетти Брюс, когда лучше, когда хуже, высоко поднимала над головой прямую ногу, на другой подпрыгивала, а затем падала на шпагат.
Когда жена принесла кофе и разбудила его, Мегрэ сразу понял, что не выспался и у него болит голова, потом, широко раскрыв глаза, стал себя спрашивать, отчего у г-жи Мегрэ такой игривый вид, словно она приготовила приятный сюрприз.
- Посмотри, - сказала она, когда комиссар еще нетвердыми пальцами взял чашку.
Она распахнула шторы, и он увидел снег.
- Доволен?
Конечно, он был доволен, но сухость во рту говорила о том, что вчера он явно перебрал. И виной тому Дезире: официант открыл бутылку шампанского, поставленную в принципе для виду, а Мегрэ машинально налил себе вперемежку с коньяком.
- Не знаю, растает снег или нет, но, во всяком случае, это веселее, чем дождь.
По большому счету Мегрэ было безразлично. Ему нравилась любая погода, особенно экстремальные ситуации, о которых на следующий день трубят газеты: проливные дожди, ураганы, лютый холод или адская жара. Он любил снег, напоминавший ему о детстве, но его удивляло, что жене снег кажется веселым здесь, в Париже, и уж тем более сегодня утром: свинцовое небо нависло чуть ли не над головой, а ослепительная белизна снежинок на темных мокрых крышах подчеркивала мрачный, грязный цвет домов, сомнительную чистоту штор на окнах.
Завтракая и одеваясь, ему не сразу удалось привести в порядок воспоминания о вчерашних событиях. Он мало спал. В половине пятого, уходя из "Пикреттс" - кабаре уже закрывали, - он решил повторить путь Арлетты и отправился выпить последний стаканчик в табачную лавочку на улице Дуэ.
Он с трудом обобщил все, что узнал. За столиком он часто оставался один и, попыхивая трубкой, смотрел на площадку или на посетителей в странном, уносившем из реальности освещении.
В общем-то, он мог уйти и раньше, но по лености тянул время. И потом, здесь было что-то такое, что его удерживало: удовольствие наблюдать за окружающими, за действиями хозяина, Розы, девиц.
Все вместе это составляло маленький мирок, который, если так можно выразиться, не знал жизни большого мира. И Дезире, и два музыканта, и другие ложились спать, когда в домах еще только начинали звонить будильники, а половину дня проводили в постели. Вот и Арлетта просыпалась лишь под красные огни "Пикреттс", встречаясь в основном с мужчинами далеко не трезвыми, которых Кузнечик подкарауливал у ночных заведений.
Бетти, зная, что комиссар за ней наблюдает, время от времени заговорщицки подмигивала ему: она вовлекала его в большую игру, и комиссар не отказывался подыграть танцовщице.
Около трех, когда она уже закончила номер и поднялась переодеваться, пришли еще два посетителя, оба сильно под газом. Поскольку в заведении наступило затишье, Фред отправился на кухню, чтобы подняться наверх за Бетти.
Она вновь начала свой танец, но теперь только для тех двоих. Приближаясь, она поднимала ногу у них под носом, а в самом конце поцеловала одного в лысину. Потом, перед уходом, села на колени второму и выпила глоток шампанского из его бокала.
Наверно, так же, только изящнее, делала и Арлетта. По-французски мужчины говорили с трудом. Бетти повторяла:
- Пять минут. Пять. Я вернуться.
Она показывала им пять пальцев и действительно скоро вернулась, уже в платье с блестками, властно подозвала Дезире и заказала вторую бутылку.
Таня занималась каким-то одиночкой, который, держа ее за голое колено, с грустным видом поверял секреты своей семейной жизни.
Руки голландцев так и порхали по телу Бетти. Они громко хохотали, их лица все больше и больше краснели; пустые бутылки тут же убирались под стол, уступая место новым, и Мегрэ наконец понял, что их никогда не подавали полными. В этом и заключался фокус. Фред взглядом подтвердил предположения комиссара.
Мегрэ зашел в туалет. В первой комнате были разложены расчески, щетки, пудра, румяна. За всем следила Роза.
- Я вспомнила кое-что, может, вам и пригодится, - начала она. - Я подумала об этом как раз, когда вы сюда вошли. Чаще всего здесь, прихорашиваясь, девочки откровенничают со мной. Арлетта была не из болтливых, но и она кое-что рассказывала, а об остальном я догадывалась сама.
Роза подала мыло, чистое полотенце.
- Она, конечно, не нашего поля ягода. О своей семье она мне ничего не рассказывала и, думаю, не рассказывала никому, но несколько раз упоминала монастырь, где воспитывалась.
- И что же?
- Если говорили о какой-нибудь жестокой, злой женщине или о женщинах, которые на вид добрые, но пакостят исподтишка, она - и чувствовалось, как тяжело у нее на сердце, - бросала сквозь зубы: "Ну совсем мать Эвдикия".
Я полюбопытствовала, кто такая мать Эвдикия, и Арлетта ответила, что это-самое ненавистное ей существо в мире, причинившее ей особенно много зла. Речь шла о настоятельнице монастыря, которая невзлюбила Арлетту. И еще, помню, она сказала: "Я стала бы стервой, чтобы только досадить ей".
- А что за монастырь, не узнали?
- Нет, но где-то у моря, потому что Арлетта часто говорила о море, словно человек, который провел там свое детство.
Забавно, что, рассказывая, Роза обращалась с Мегрэ как с обычным посетителем, машинально проходясь щеткой по его спине и плечам.
- По-моему, она не любила свою мать. Не утверждаю, но знаете, женское чутье… Однажды вечером к нам зашла весьма приличная компания - угощали всех по-королевски - и среди них была жена министра, вот уж действительно знатная дама. Она казалась печальной, задумчивой. Спектакль ее не заинтересовал, шампанское она чуть пригубила, спутников слушала невнимательно.
Поскольку я немного слышала об этой даме, я сказала Арлетте вот здесь, на этом самом месте, пока она подкрашивалась:
"Достойная женщина, столько всего перенесла".
И тогда она со злостью ответила:
"Не доверяю людям, особенно женщинам, которые много страдали, - они пользуются этим, чтобы топтать других".
Я почти уверена, она имела в виду свою мать. Об отце Арлетта никогда не рассказывала. Стоило произнести слово "отец", как она отводила взгляд.
Вот, пожалуй, и все, что я знаю. Я никогда не сомневалась, что эта девушка - из хорошей семьи, но взбунтовалась. Ну а уж если таким попала вожжа под хвост - они невыносимы, и здесь объяснение многим загадкам.
- Но откуда у нее страсть заводить мужчин?
- Ох, как она это делала! Я не сегодня родилась, в свое время занималась ремеслом и похуже, вы, наверно, знаете. Но Арлетта - совсем другое, она была неповторима. Профессионалки никогда не выкладывают столько страсти. Посмотрите на них. Даже если они разойдутся, все равно чувствуется - нет души.
Время от времени Фред подсаживался к столику переброситься с Мегрэ парой слов. И каждый раз Дезире приносил два коньяка с водой, но комиссар заметил, что коньяк у хозяина намного бледнее. Мегрэ пил и думал об Арлетте и Лапуэнте, который накануне вечером сидел с девушкой на этом самом месте.
Графиней занимался инспектор Лоньон. Мегрэ о ней почти не вспоминал. Он хорошо знал этих увядающих, почти всегда одиноких и, как правило, с ярким прошлым женщин, что, пристрастившись к наркотикам, стремительно катятся вниз. Таких, как она, на Монмартре было человек двести да еще несколько дюжин в кругах более высоких, в шикарных квартирах Пасси и Отейля.
Арлетта - вот кто его интересовал. Ему никак не удавалось определить ее место, понять ее.
- Она была темпераментной? - спросил он у Фреда. Тот пожал плечами.
- Что до меня, то вы знаете: я не беспокоюсь о девицах. Это же вам сказала вчера моя жена - так оно и есть. Я получаю свое в кухне или наверху, когда они переодеваются. А что там они думают - меня не касается.
- Вы не встречались с Арлеттой в других местах?
- На улице?
- Нет. Я спрашиваю: у вас никогда не было с ней свиданий?
Комиссару показалось, что Фред замялся, потом, посмотрев в глубину зала, на жену, бросил:
- Нет.
Он лгал. Это первое, что узнал Мегрэ на Набережной, куда пришел, опоздав на доклад. В инспекторской царило оживление. Мегрэ позвонил шефу, извинился и предупредил, что приедет к нему, как только переговорит с подчиненными.
Когда он звонил, в кабинет вошли Жанвье и Лапуэнт.
- Сначала Жанвье, - сказал комиссар. - Я вызову тебя, Лапуэнт.
Усталый вид Жанвье сразу бросался в глаза: ясно, что он тоже допоздна был на ногах.
- Я думал, ты зайдешь ко мне в "Пикреттс".
- Хотел, но закрутился и не успел. Даже спать не ложился.
- Оскара нашли?
Жанвье достал из кармана исписанный клочок бумаги.
- Не знаю. Вряд ли. Я обошел почти все меблирашки между улицей Шатоден и бульваром Монмартр. Везде показывал фотографию девушки. Одни говорят, что никогда ее не видели, другие увиливают от ответа.
- И что же?
- По крайней мере в десятке гостиниц ее знали.
- Не удалось выяснить, приходила она с одним и тем же человеком?
- Именно это я и спрашивал. По-моему, нет. Появлялась она обычно под утро с подвыпившими мужчинами, возможно с посетителями "Пикреттс".
- Она долго оставалась там?
- Час-другой, не больше.
- Не знаешь, ей платили?
- Когда я задавал этот вопрос, на меня смотрели, словно я свалился с луны. Дважды в "Модерне" ее видели с прилизанным юношей, под мышкой у того был футляр от саксофона.
- Жан-Жак, музыкант из "Пикреттс".
- Возможно. Последний раз две недели назад. Вы знаете гостиницу "Берри" на улице Бланш? Это рядом с "Пикреттс" и улицей Нотр-Дам-де-Лоретт. Там она уже примелькалась. Хозяйка чересчур болтлива: имела неприятности из-за несовершеннолетних, а теперь хочет нас задобрить. Так вот, несколько недель назад Арлетта пришла туда днем в сопровождении невысокого широкоплечего мужчины с сединой на висках.
- Хозяйка его знает?
- Лицо, говорит, ей знакомо, а кто он, увы, не знает, но утверждает, что мужчина - точно из квартала. В номере они находились до десяти вечера. Хозяйку это удивило, потому что Арлетта никогда не появлялась ни днем, ни вечером, а главное, всегда быстро уходила.
- Достань фотографию Фреда Альфонси и покажи ей.
Жанвье - он не знал хозяина "Пикреттс" - нахмурился.
- Если это он, Арлетта встречалась с ним и в других местах. Постойте-ка, я посмотрю список. В гостинице "Лепик" на улице Лепик. Есть там у них одноногий - он коротает ночи за чтением романов, утверждая, что не может спать из-за болей в ноге. Я переговорил с ним. Он узнал девушку. Арлетта неоднократно приходила туда, несколько раз с мужчиной, которого он частенько встречает на рынке. Лепик, правда имени его не знает. Маленький, коренастый, он обычно в конце дня делал покупки в ближайших лавках и даже не пристегивал воротничок. Похож, не правда ли?
- Пожалуй. Надо бы повторить все сначала, но уже с фотографией Альфонси. Одна есть в деле, но слишком старая.
- Может, попросить у него самого?
- Возьми у него удостоверение личности, как бы для проверки, и пересними фотографию.
Вошел рассыльный, доложил, что какая-то дама хочет поговорить с Мегрэ.
- Пусть подождет, я скоро.
Жанвье продолжал:
- Маркусси разбирает почту. По делу Арлетты много писем. Сегодня утром звонили раз двадцать. Проверяем, но, кажется, ничего серьезного.
- Об Оскаре спрашивал?
- Да. Его не знают или же называют Оскаров из квартала, совсем не тех, что надо.
- Позови Лапуэнта.
Лапуэнт был взволнован. Он знал, что речь шла об Арлетте, и мучился вопросом: почему, против обыкновения, ему не разрешили присутствовать при разговоре?
Он посмотрел на комиссара вопрошающим, пронизанным болью взглядом.
- Садись, малыш. Никаких новостей нет, я сказал бы тебе. Со вчерашнего дня мы ничуть не продвинулись.
- Вы были там ночью?
- Да, на том же самом месте, где несколько раньше сидел ты. Кстати, она тебе никогда не рассказывала о своей семье?
- Я знаю только одно: она сбежала из дому.
- Почему?
- Сказала, что ненавидит лицемерие: в детстве ей все время казалось, что она задыхается.
- Если честно - она любезничала с тобой?
- Что вы имеете в виду?
- Она считала тебя другом, не лукавила?
- Иногда, пожалуй, да, но это трудно объяснить.
- Ты сразу стал ухаживать за ней?
- Я признался ей в любви.
- В первый же вечер?
- Нет. В первый вечер я был с приятелем и почти не открывал рот. А вот когда вернулся один…
- И что она ответила?
- Обращалась со мной как с мальчишкой, но я сказал, что мне двадцать четыре года и я старше ее.
"Главное не года, малыш, - заметила она. - Я намного старше тебя".
Она была грустна, я сказал бы даже - в отчаянии. Наверно, потому я и полюбил ее. Она смеялась, шутила, но во всем сквозила горечь, а временами…
- Ну-ну, продолжай.
- Я знаю, вы тоже считаете меня наивным. Она старалась отвадить меня, нарочно вела себя вульгарно, употребляла грубые слова.
- Почему ты не хочешь переспать со мной, как другие? Я тебе не нравлюсь? Я дам тебе больше, чем любая другая. Могу поспорить: ни у одной нет такого опыта и ни одна не умеет делать то, что я.
Постойте! Она добавила фразу, которую я понял только сейчас: "У меня была хорошая школа".
- Тебе не хотелось попробовать?
- Хотелось, и временами я был готов кричать от желания. Но так не мог. Все рухнуло бы, понимаете?
- Понимаю. А что она ответила на твое предложение изменить жизнь?
- Рассмеялась, назвала меня маленьким девственником, снова принялась пить, но я уверен, это от отчаяния. А мужчину вы не нашли?
- Какого мужчину?
- Ну того, Оскара?
- Ничего еще не нашли. А теперь расскажи-ка мне: что ты делал сегодня ночью?
Лапуэнт принес с собой толстую папку с найденными у графини бумагами; он аккуратно их разобрал, а некоторые страницы испещрил пометками.
- Мне удалось восстановить почти всю жизнь графини, - похвастался он. - Сегодня утром я получил телефонограмму от коллег из Ниццы.
- Рассказывай.
- Прежде всего, я узнал ее настоящее имя: Мадлен Лаланд.
- Я видел это еще вчера на свидетельстве о браке.
- А ведь верно. Простите, шеф. Родилась она в Ла-Рош-сюр-Йон. Мать ее - приходящая домработница, отца она не знала. В Париж Мадлен Лаланд приехала как горничная, но уже через несколько месяцев была на содержании. Неоднократно меняла любовников, всегда поднимаясь чуть выше, и вот, пятнадцать лет назад, стала одной из самых красивых женщин Лазурного берега.
- Она уже принимала наркотики?
- Неизвестно, и нет никаких намеков. Частенько она посещала казино. Повстречалась с графом фон Фарнхаймом из старинного австрийского рода - в ту пору ему было уже шестьдесят пять.
Письма графа здесь, разложены по датам.
- Ты их все прочел?
- Да. Он ее страстно любил.
Лапунэт покраснел, словно сам написал эти письма.