- Хочешь остаться здесь?
- Так ведь не холодно.
- Но ты весь мокрый.
- Не впервой.
На террасе они были не одни. За соседним с голиком сидела пара белокурых скандинавов, явно совершающих свадебное путешествие: все на них, от шляп до обуви, было новенькое.
Другие посетители, в большинстве люди пожилые, выходили из автобуса с бельгийским номерным знаком. Они много лет ждали пенсии, чтобы приехать на Лазурный берег, а через час-другой их снова посадят в автобус и отвезут в Монте-Карло под столь же яростный нескончаемый дождь.
- Что будешь пить?
- А ты?
- Фруктовый сок.
- Не коктейль?
- Здесь его не делают.
Официант быстро, не глядя, обслужил их, вытирая на ходу столики мокрым полотенцем.
- Что-нибудь случилось, Андре? Ты не такой как всегда. Она уже говорила "как всегда", хотя виделись они всего лишь в пятый раз, считая два семейных обеда.
- Скажи честно, - голос его звучал неприветливо, твой отец звонил моему?
- Не знаю. А почему он должен звонить? Их мысли были далеко друг от друга. Она не понимала его.
- Ты хорошо знаешь, что я хочу сказать.
- Ах вот ты о чем! Разумеется, мой отец ничего не сказал и говорить об этом не собирается.
- Не уверен.
- Почему?
- Мой отец знает.
- Что знает?
- Что мне все известно о матери.
- И ты считаешь, что мои родители…
- А кто же еще?
- Так-то ты им доверяешь!
- Я больше никому не доверяю - ни твоим родителям, ни своим.
- А мне?
- Именно об этом я и думаю.
Он не лгал. Глядя на нее, он пытался представить, какой она будет в сорок лет. На какую из двух матерей станет похожа? А может быть, на Наташу?
Вид у него был усталый, взгляд измученный, но жесткий.
- Не могу поверить, чтобы мой отец позвонил твоему и рассказал, что мы видели твою мать выходящей из дома на улице Вольтера.
Глаза Франсины вдруг потускнели, и она нервно разорвала картонный кружок-подставку под пивные кружки.
- Я не узнаю тебя, Андре.
- Прости.
- Что же все-таки произошло?
- Теперь я ничего не знаю. Они словно сговорились и ни на минуту не оставляют меня в покое. Я уже дошел до того, что начинаю бояться экзаменов.
- Что они говорят?
- Трудно объяснить. Иногда это что-то неопределенное: мелкие, на первый взгляд безобидные замечания. Иногда настоящие обвинения - либо против самих себя, либо друг против друга. В субботу мать поджидала меня в саду, и мне пришлось выслушать все, что она думает об отце. Удручающий портрет!
- Она была пьяна?
- Откуда ты знаешь? Она не ответила.
- Да, репутация у нее порочная. Нет, в тот день она не пила.
- В чем же она упрекает твоего отца?
- Она делает это так, что я становлюсь сам не свой. Во всем и ни в чем.
- Он изменяет ей?
- Нет, этого она не говорила. А что, он изменял?
- Не знаю, Андре.
- Ты что-нибудь слышала?
- Нет, клянусь. Я просто пытаюсь понять.
- Никогда еще у меня не было такого мрачного воскресенья. За обедом они не обменялись ни словом, обращаясь лишь ко мне или Ноэми. Я чувствовал, что они, каждый по-своему, наблюдают за мной. Они видели во мне судью, чей приговор пытались угадать.
- Ты уверен? Тебе не кажется?
- Сразу видно, что ты не живешь в нашем доме.
Мать вышла из-за стола первой и поднялась к себе, посмотрев на нас так, словно хотела сказать: "Ну и ладно! Говорите все, что хотите".
Она думает, что отец откровенничает со мной и собирается рассказать что-то еще, бросить на нее тень, как делает она сама.
- А отец тебе ничего не говорил?
- По-моему, у него было такое желание. Мы остались вдвоем, друг на друга не смотрели, уставились на яблочную кожуру в наших тарелках. Вопреки привычке обычно он курит только у себя на антресолях, он закурил длинную тонкую сигару; я, кажется, и сейчас еще чувствую этот запах.
- Не суди маму слишком строго, Андре, что бы тебе ни сказали, что бы ты ни узнал.
Он словно стыдился своих слов и сделал вид, что закашлялся от дыма, а потом вышел из комнаты.
Я попытался работать, с грехом пополам настроился. В доме стояла тишина. Ноэми отправилась к дочери - та вышла замуж и живет в Муан-Сартру.
Нас было трое. Я думал, что отец у себя в мастерской.
- Тебе удалось позаниматься? - Я никак не мог войти в работу. Мне было страшно. Казалось, с минуты на минуту что-то произойдет. Свистел мистраль, нервы мои напряглись до предела.
Андре украдкой посматривал на девушку, словно проверяя, можно ли ей доверять, не выглядит ли он наивным в ее глазах.
Он уже знал, как важны слова, как они возникают из прошлого, искаженные, ядовитые, и задавался вопросом, почему Франсина так непохожа на других.
- Около четырех мне захотелось есть, и я пошел на кухню. Проходя мимо комнаты родителей, я услышал какой-то рокот, похожий скорее на бесконечный монолог, а не на разговор Говорил отец, тихо, твердо, не давая прервать себя.
- А потом?
- Я выпил стакан молока, налил второй. Часов в пять, когда я уже давно вернулся к себе, я услышал, как за ворога выехала машина. С чердака мне было не видно, и я подумал, что они уехали вместе.
Растерянная, она лихорадочно искала возможность подбодрить его.
- Как ты думаешь, из-за чего изменились отношения?
- Между отцом и матерью?
- Да.
- Наверно, из-за меня. После того, что мы увидели в прошлый четверг, я не мог оставаться самим собой. Они оба заподозрили, что мне все известно, и теперь каждый как бы пытается перетянуть меня на свою сторону.
- Отец тоже?
- Не так, как мать. Деликатнее. В воскресенье, разговаривая со мной, он словно сожалел, что ему приходится это делать.
Раз в две недели, по воскресеньям, Ноэми не приходил к ужину, и мы сами накрываем на стол - картофельный салат и холодное мясо уже приготовлены в холодильнике. Когда в восемь с четвертью я спустился вниз, отец все уже сделал.
- Поужинаем вдвоем, сын?
- А где мама?
- Она ушла, а куда - не сказала.
Расспрашивать Андре не осмелился. Может быть, родители поссорились?
Произошло более или менее решительное объяснение? Мать угрожала перед уходом?
- Есть хочешь? - Не очень.
- Я тоже, но все-таки надо перекусить.
Ни тому, ни другому кусок в горло не лез.
- Тебе удалось поработать?
- С трудом.
- Кажется, дочка Ноэми опять ждет ребенка.
Даже эта фраза, если вдуматься в нее, связывалась, хоть и отдаленно, с их тревогами. Жена каменщика-итальянца, дочь Ноэми чуть ли не постоянно была беременна. Едва отлучив от груди одного ребенка, она уже ждала другого, и только тогда по-настоящему радовалась жизни, когда с гордостью носила свой выпирающий живот.
- Странно, что у тебя нет друзей.
Что ответить? Да он и не хотел отвечать.
- Ты счастлив, Андре?
- Как все.
- Что значит: "Как все"?
- Бывают дни хорошие, бывают плохие. По-разному.
- От чего это зависит?
- И от себя, и от других. Главным образом от себя самого.
Он смотрел, как хлещет дождь, как темные фигуры, выскочив из машин, бросаются бежать, слышал, как хлопают дверцы.
- Мы убрали со стола, сложили в мойку посуду.
- Ты к себе?
- Хочу еще раз полистать историю девятнадцатого века - боюсь, что на ней-то я и сверну себе шею.
В десять часов мать еще не вернулась. В одиннадцать он, сам не зная почему, начал беспокоиться, хотя, случалось, она приходила и позже, особенно если была с Наташей.
Увидев в гостиной отца, он удивился, и удивление его возросло, когда он заметил, что отец звонит по телефону.
- Благодарю вас, Наташа… Нет, ни малейшего представления… Да, к пяти часам.
Их взгляды встретились, и отцу не удалось скрыть свое волнение.
- Мама не у нее?
- Нет.
- И не заходила к ней?
- Даже не звонила.
- Но ты хоть представляешь, где ее искать?
- Нет.
Интересно, о чем же так долго, безразличным, бесстрастным голосом разговаривал отец? Но спросить он не осмелился.
Теперь спросила Франсина:
- И что вы делали?
- Ждали. Отец курил, пытался читать, внезапно вставал, ходил по гостиной и время от времени, краснея, посматривал на меня. Я листал журнал, не вникая в текст, и торчал внизу лишь затем, чтобы не оставлять отца одного. Мне показалось…
Он замолчал и невидящими глазами уставился на скандинавскую пару, которая, держась за руки, молча смотрела на проходящий по площади Массены транспорт, на полицейского в шлеме, который время от времени свистел, а иногда, сердито размахивая руками в белых обшлагах, подходил к неисправным машинам.
- Что тебе показалось?
- Что его мучают угрызения совести и он сожалеет о случившемся днем.
- Он так ничего и не сказал?
- Позже, но сначала, около полуночи, пытался отправить меня спать.
- Ложись, сын. Поверь, для беспокойства нет никаких оснований. У матери кроме Наташи есть и другие подруги. И мы напрасно портим себе кровь.
Я все-таки остался с ним. И вот тогда он спросил:
- Она тебе ничего не говорила? Не пыталась объяснить свое поведение?
- Нет.
- Вчера, по-моему, вы долго оставались вдвоем в саду. - Она рассказывала о том, как вы с ней встретились и поженились, о квартире на набережной Турнель.
- Имена называла?
- Упоминала ваших друзей.
- У нас был только один друг. Послушай, Андре. Извини, что я говорю об этом теперь, когда тебя надо оградить ото всех забот. Не знаю, что случилось, но я тоже заметил, что с некоторых пор ты изменился. Не прошу у тебя откровенности. Лучше, чем кто бы то ни было, я понимаю, как нелегко затрагивать эту тему. Твоя мать уверена, что ты знаешь, и вбила себе в голову, что это я рассказал тебе обо всем.
- Тогда, - заметила Франсина, - почему ты заговорил о телефонном звонке моего отца? - Постой, я не закончил. В субботу моя мать, а такое бывает часто, лгала, чтобы узнать правду. Речь шла о твоих родителях. И между прочим она бросила отцу:
- Ты - как Буадье: они вечно суются не в свои дела.
- Мои родители?
- Ты не понимаешь, Франсина?
- А ты-то понимаешь?
- Пытаюсь. Я лучше тебя знаю свою мать, особенно с некоторых пор.
Отец прав, говоря, что она страдает. Я даже уверен, что она всегда страдала.
- От чего?
- От того, что не такая, какой хотела быть. Если бы твоя мать болела раком и стонала целыми днями, ты сердилась бы на нее?
- Конечно нет.
- А здесь разве не то же самое? Она не выбирала свой темперамент, характер, склад ума.
- Так сказал тебе отец?
- Почти.
- Он не сердится на нее?
- Напротив, упрекает себя за то, что не смог сделать ее счастливой.
- Видишь ли, сын, - прошептал он мне, густо покраснев, - когда берешь на себя ответственность за судьбу другого человека…
Молодые люди замолчали, глядя на бельгийцев, которые семенили за гидом к автобусу, стоявшему возле террасы.
- Когда вернулась твоя мать?
- Около двух часов ночи. Мы услышали шум у ворот. Сначала хотели броситься туда - нам показалось, что машина врезалась в столб. Отец первым взял себя в руки и не позволил мне выйти. Он прислушался. Мотор продолжал урчать. Машина резко дернулась назад, потом въехала на аллею и, наконец, остановилась в гараже.
- Поднимался бы ты к себе, Андре. Если она увидит нас здесь вдвоем…
- А ты?
- Я тоже поднимусь.
Он даже погасил свет. Мы направились к лестнице и уже добрались до второго этажа, когда ключ начал тыкаться в замочную скважину.
- Ты видел мать в тог вечер?
- Нет. Я был у себя в комнате, и до меня доносился ее пронзительный голос, такой, словно она крепко выпила. Прохаживаясь от будуара до ванной, она безостановочно говорила, но я слышал только то, что произносилось в коридоре:
- Говори потише, Жозе.
- А почему я должна говорить тише? Я пока еще у себя дома, разве нет?
- Андре…
- Что Андре? Я, что ли, научила его презирать свою мать, чуть ли не бояться ее? Бедный мальчик едва осмеливается взглянуть на меня.
Дверь закрылась, и вскоре я заснул.
- А утром?
- Я увидел мать только после лицея. Отец уже сидел за столом и выглядел усталым. О ночных событиях он не обмолвился ни словом. Я спросил как можно естественней:
- Что мама?
- Ничего. Скоро ей будет лучше.
- Ты так и не знаешь, где она была? - спросила Франсина.
- Знаю. Она мне сказала.
- Когда?
- В полдень она так и не вышла к столу; отец поднялся к ней, но дверь оказалась закрытой на ключ. Он спустился озабоченный. Я слышал, как он расспрашивает Ноэми.
- Не беспокойтесь, мсье. Я видела: ничуть не хуже, чем в прошлый раз.
Андре продолжал угрюмо:
- Ужинать она тоже не пришла-ограничилась овощным бульоном, который велела подать к себе в комнату.
- Отец так ничего тебе и не сказал?
- Он положил руку мне на плечо, что стал делать все чаще и чаще, и прошептал: "Не переживай, сын. Не хватало еще, чтобы наши раздоры помешали тебе сдать экзамены".
Я поднялся к себе, сел заниматься. Примерно через час дверь открылась - я даже не слышал шагов - и вошла мать, в рубашке, в пеньюаре.
- Не бойся, Андре. Я не собираюсь говорить тебе ничего неприятного.
- Послушай, ма…
- Нет, это ты выслушаешь меня до конца, и, умоляю, не прерывай. Так больше не может продолжаться. Мне очень плохо. Пора рассказать тебе все, что у меня на сердце.
В субботу я защищалась, наивно думая, что еще можно защищаться. А сейчас пришла рассказать тебе правду, правду о той ужасной женщине, которая является твоей матерью…
Он почувствовал, как рука Франсины ищет его руку, сжимает кончики пальцев.
- Бедный Андре! Он не хотел жалости.
- Почему бедный?
Она быстро пошла на попятный - отняла руку и пролепетала:
- Не знаю. Просто я попробовала поставить себя на твое место.
- Разве можно поставить себя на чье-либо место?
Он снова увидел мать, внешне почти спокойную, но словно снедаемую энергией, которую ее худенькое тело, казалось, не могло удержать в себе.
- Ты волновался вчера вечером?
- Ты исчезла, ничего не сказав. Когда я услышал, как отъезжает машина, я подумал, что вы с папой уехали вместе. А потом спускаюсь к ужину отец накрывает на стол.
- Он тебе ничего не сказал?
- Нет. Он выглядел усталым. Я снова ушел заниматься, но мне было не по себе, и в половине одиннадцатого, не знаю почему, я спустился. В гостиной отец звонил Наташе.
- Я не была у Наташи.
- Именно это она и сказала. Мы стали ждать, пытаясь читать. И только услышав, что подъехала машина, я поднялся к себе.
- Ты боялся увидеть меня в том состоянии, в каком ожидал? Ведь я действительно задела столб, въезжая в ворота.
Он ничего не ответил.
- Может, я и была пьяна. Во всяком случае, должна была быть пьяной: выпила я довольно много. К сожалению, голова оставалась трезвой, как сейчас. Знаешь, что я вчера делала?
- Нет.
- Заходила без разбора во все бары подряд, где раньше ноги моей не было и о существовании которых я даже не подозревала. Побыть одной, иметь возможность подумать - вот все, чего я хотела. Когда, поглядывая на меня, официант начинал бросать косые взгляды, а посетители шептаться, я уходила и шла в другое место.
Кстати, в одном из баров я увидела группу парней твоего возраста, с девушками, лицеистов без сомнения, и, возможно, среди них были твои одноклассники. Ты стыдился бы, узнай они меня?
- У меня нет никаких оснований стыдиться тебя.