Я неловко стал входить в нее, и меня постепенно охватывало нетерпение, чем-то смахивающее на злость. На этот раз она не помогала мне, лежала неподвижно, уставясь мне в лицо, и глаза ее ничего не выражали.
На миг мне почудилось, будто она уже ушла, и я подумал, что она опять одна, словно потерявшаяся собака.
- Анна! - крикнул я ей таким голосом, словно звал на помощь. - Да пойми же ты!
Она сжала мою голову обеими руками и, сдерживая рыдания, прошептала:
- Как было хорошо!
Но она имела в виду не этот раз, а все, что было с нами за эти недолгие дни. Она плакала, и я, лежа на ней, тоже плакал и продолжал обладать ею. А волны уже лизали наши ноги.
Мне хотелось что-то сделать, все равно что. Я сорвал с нее платье, сам разделся. И снова сказал ей:
- Пошли!
Небо было достаточно светлое, и тело Анны вырисовывалось в темноте, но лица я не видел. Может быть, она и вправду испугалась? Решила, что я хочу ее утопить, а то и утопиться вместе с нею? Все ее тело, охваченное животным страхом, сжалось.
- Пошли, дурочка!
Я побежал в воду, и она последовала за мной. Анна умела плавать. Янет. Она уплыла далеко в море, а потом вернулась и стала кружить около меня.
Сейчас я думаю, так ли уж напрасно она испугалась. В ту пору всякое могло быть. Мы попробовали играть в воде, словно школьники на каникулах, но у нас почему-то ничего не получилось.
- Замерз?
- Нет.
- Давай побегаем, согреемся.
Мы бегали по песку, и он липнул к ногам.
Затея моя оказалась довольно опасной. При возвращении в лагерь нам пришлось с четверть часа прятаться от патруля.
Наш шатер показался нам нагретым теплом человеческих тел, но мы все-таки улеглись у себя в углу, хотя я всю ночь не сомкнул глаз.
Следующий день был воскресеньем. Беженцы, собираясь к мессе, оделись по-праздничному. В городе нам всюду встречались девушки в светлых платьях и нарядные дети, шедшие впереди родителей. Кондитерские были открыты, и я купил еще теплое пирожное - как в Фюме.
Получив еду, мы пошли к доку и съели ее там, сидя на камне и свесив ноги над водой.
А в пять часов немецкие машины остановились у мэрии, и офицер потребовал проводить его к г-ну Вьейжё.
7
В понедельник утром я чувствовал себя опустошенным и подавленным. Анна спала неспокойно, вздрагивала - этого за ней я раньше не замечал - и бормотала что-то на своем языке.
Я встал в тот же час, что и всегда, но, выйдя наружу, чтобы умыться и побриться, увидел, что я не один: всюду кучками стояли заспанные беженцы и смотрели, как идут немецкие мотоциклы.
Мне показалось, что я заметил в глазах у людей унылую покорность, и сам я, должно быть, выглядел так же - это было всеобщее чувство, длившееся несколько дней, даже несколько недель.
Страница была перевернута. Одна эпоха минула, в этом никто не сомневался, но что придет за ней, никто не знал.
Речь шла не только о нашей судьбе, но и о судьбе всего мира, частицей которого мы были.
Мы все заранее составили себе довольно страшное представление о войне, о вторжении, и вот теперь, когда она настигла нас, мы увидели, что все идет не так, как мы предполагали. Но это было лишь начало.
Вот пример: пока на стоявшей на земле плитке грелась вода для бритья и мимо, не обращая на нас внимания, шли немцы, очень молодые, розовые и свежие, словно на параде, я заметил вдалеке двух французских солдат с винтовками "на ремень", которые стояли на часах у дверей вокзала.
С позавчерашнего дня поезда не ходили. Набережные были безлюдны, как и залы ожидания, буфет, военная комендатура. Двое солдат в ожидании приказа не знали, что делать, и только около девяти они приставили винтовки к стене и ушли.
Намыливая кисточкой щеки, я услышал в порту характерный стук дизелей - рыболовные суда ушли в море. Их было лишь несколько. Враг занимал город, но тем не менее рыбаки, как обычно, вышли в море забрасывать сети. Никто их не задержал.
Когда мы с Анной дошли до города, кафе, бары и магазины были открыты, торговцы прибирались в своих лавках. Мне запомнилась цветочница, расставлявшая гвоздики в ведре перед витриной. Значит, находились люди, которые и в такой день покупали цветы?
По тротуарам шли прохожие - чуть тревожные и сбитые с толку, как и я сам; в толпе попадались люди во французской военной форме.
Один из них посреди Дворцовой улицы спросил у полицейского, что ему делать, и по жестам того я понял, что он и сам понятия не имеет.
Около мэрии немцев я не видел. Честно говоря, я вообще не помню, чтобы на улицах, среди жителей, мне попадались пешие немцы. Как и прежде, я отправился посмотреть списки, потом на почту, где занял очередь к окошку "до востребования"; Анна задумчиво стояла у окна.
За все утро мы не сказали друг другу и двух слов. Оба мы были одинаково подавлены, и, когда мне выдали письмо на мое имя, я даже не удивился, а просто подумал, что это неизбежно должно было случиться именно этим утром.
Кровь отлила у меня от ног, и они стали ватными; я с трудом сделал несколько первых шагов.
Я уже знал. Бланк был отпечатан на скверной бумаге, пустые места кто-то заполнил фиолетовым карандашом.
Имя разыскиваемого: Жанна Мари Клементина Ван Стетен, в замужестве Ферон.
Профессия: нет.
Место рождения: Фюме (Арденны).
Уехала (дата):…
Средство транспорта: железная дорога.
В сопровождении: дочери 4 лет.
Место эвакуации:…
Сердце у меня застучало, и я стал искать глазами Анну. Она неподвижно стояла у окна, против света, и смотрела на меня.
Место эвакуации: Брессюир, родильный дом.
Я подошел к ней и молча протянул листок. Потом,
плохо понимая, что делаю, направился к окошку междугородного телефона.
- Можно еще позвонить в Брессюир?
Я ждал, что мне ответят отрицательно. Однако, как мне показалось, вопреки всякой логике, телефон работал исправно.
- Какой номер вам нужен?
- Родильный дом.
- Номера вы не знаете? Названия улицы тоже?
- Думаю, в городе только один родильный дом.
Со школьных времен я помнил, что Брессюир расположен в каком-то захолустье, где-то между Ньором и Пуатье, но чуть западнее, в сторону Вандеи.
- Ждать придется десять минут.
Анна вернула мне листок, и я сунул его в карман. Потом проговорил, хотя это было лишним - ведь она уже знала:
- Жду, когда соединят.
Она закурила. Я купил ей дешевую сумочку и чемоданчик из искусственной кожи, чтобы было куда прятать белье и туалетные принадлежности. На полу почты еще виднелись капли воды, которой его обрызгали, когда подметали.
Напротив, по ту сторону крошечной площади, двое солидных мужчин сидели на террасе кафе и пили белое вино, а хозяин в рубашке и голубом фартуке стоял перед ними с салфеткой в руке.
- Кто заказывал Брессюир? Вторая кабина. На том конце линии чей-то голос нетерпеливо кричал:
- Алло! Ла-Рошель! Говорите!
- Это Брессюир?
- Ну да. Соединяю.
- Алло! Родильный дом?
- Кто у телефона?
- Марсель Ферон. Я хотел бы узнать, у вас ли еще моя жена.
- Какую вы назвали фамилию?
- Ферон.
Фамилию пришлось сказать по буквам: Фернан, Евгений…
- Она роженица?
- Наверное. Она была беременна, когда…
- Она в платной или общей палате?
- Не знаю. Мы беженцы из Фюме, я потерял ее по пути вместе с дочкой.
- Не вешайте трубку. Пойду посмотрю.
Через стекло кабины я взглянул на Анну: отвернувшись, она облокотилась о подоконник, и я удивленно глядел на ее черное платье, плечи, бедра, которые показались мне незнакомыми.
- Да, она здесь. Позавчера родила.
- Можно с ней поговорить?
- В палатах нет телефона, но я могу ей передать что надо.
- Скажите ей…
Судорожно ища слова, я услышал потрескивание в трубке.
- Алло! Алло! Не разъединяйте, мадемуазель!
- Говорите же! Быстрее!
- Передайте ей, что ее муж в Ла-Рошели, что все хорошо, что он приедет в Брессюир, как только сможет. Я еще не знаю, найду ли, на чем доехать, но…
Связь прервалась, и я не уверен, что в Брессюире слышали конец фразы. Мне и в голову не пришло поинтересоваться, кто родился - дочь или сын, все ли прошло удачно.
Я подошел к окошечку и расплатился. Потом автоматически произнес слово, которое так часто говорил в последние недели:
- Пошли.
Это было ни к чему: Анна и так всегда ходила за мною следом.
На улице она спросила:
- Как ты рассчитываешь туда добраться?
- Не знаю.
- По-видимому, поезда еще долго не будут ходить.
Вопросов я себе не задавал. Если было бы нужно, я отправился бы в Брессюир пешком. Раз я знаю, где Жанна, я должен быть вместе с ней. Речь шла вовсе не о долге. Это было настолько естественно, что я не колебался ни секунды.
Видимо, я выглядел очень спокойным, потому что Анна смотрела на меня с некоторым удивлением. На набережной я зашел в магазин, где когда-то купил плитку на сухом спирте. Там продавались мешки из толстой морской парусины; мне такой как раз был нужен вместо чемодана: тот был слишком тяжел, чтобы таскать его по дорогам.
Среди прохожих все еще не было видно немецких солдат. Одна группа, расположившаяся вокруг походной кухни на окраине города, на бывших крепостных валах, ушла чуть свет.
В последний раз я вошел в лагерь, в наш зеленоватый цирковой шатер, и стал перекладывать содержимое чемодана в мешок. Увидев плитку, я протянул ее Анне.
- Оставляю ее тебе. Мне она не понадобится, да и места нет.
Она без возражений взяла плитку и положила в свой чемоданчик. Меня заботило, где и как мы будем прощаться.
Одни женщины еще спали, другие, занимавшиеся детьми, смотрели на нас с любопытством.
- Я тебе помогу.
Анна забросила мешок мне на плечо, я наклонился за чемоданом. Со своим чемоданчиком в руке она двинулась вслед за мной. Снаружи между бараками я неловко начал:
- На всю жизнь я…
У нее на лице появилась улыбка, и я опешил.
- Я с тобой.
- В Брессюир? - встревожился я.
- Хочу побыть с тобой как можно дольше. Не бойся, там я исчезну.
Я успокоился, поняв, что сцена прощания откладывается. Г-жу Бош мы по дороге не встретили и ушли, как многие другие, не попрощавшись и не поблагодарив. Ведь из старожилов в лагере остались мы одни - старика Жюля увезли в больницу с приступом белой горячки.
Мы пошли в сторону площади Плас д'Арм по все более и более неровным улочкам. Терраса "Кафе де ла Пэ" была полна. Проезжали гражданские машины; в глубине площади, у парка, пестрели маскировочной окраской немецкие автофургоны.
Я не рассчитывал найти автобус. Однако он стоял перед автобусным парком, поскольку никто не приказал прекратить движение. Я спросил, нет ли автобуса на Брессюир или Ньор. Мне ответили, что нет; дорога на Ньор забита машинами и беженцами, и даже немцы с трудом пробились сквозь пробку.
- Есть автобус на Фонтене-ле-Конт.
- Это по дороге в Брессюир?
- В ту сторону.
- Когда он отходит?
- Когда заправится.
Мы влезли в стоявший на открытом солнце автобус; поначалу мы были одни среди пустых сидений. Потом вошел французский солдат лет сорока, из деревенских, с курткой на руке; немного позже - еще человек шесть, которые расселись вокруг нас.
Мы с Анной сидели рядом и, покачиваясь от толчков автобуса, неотрывно смотрели в окно.
- Есть не хочешь?
- Нет. А ты?
- Я тоже.
Сидевшая перед нами крестьянка с красными заплаканными глазами жевала вкусно пахнувший кусок пирога.
Мы ехали по дороге, которая вела из деревни в деревню, вначале недалеко от моря - через Ньёль, Мар-сильи, Энандр, Шаррон; немцы встречались редко: лишь небольшая кучка на площади каждого городка, перед церковью или мэрией; жители смотрели на них издали.
Мы находились в стороне от маршрутов следования беженцев и основных сил армии. В какой-то миг мне показалось, что я узнаю луг и полустанок, где мы спали в последнюю ночь переезда. Правда, я не уверен: с шоссейной дороги пейзаж выглядит не так, как с железнодорожных путей.
Мы проехали мимо большого молочного завода, где на солнце сверкали дюжины ящиков с молоком, затем переехали мост через канал неподалеку от гостиницы с беседками по бокам. На столах виднелись скатерти в голубую клетку и цветы, на краю дороги стоял повар, держа в руке несколько экземпляров меню.
В Фонтене-ле-Конт немцев было больше, машин, считая и грузовики, тоже, но только на главной улице, которая вела к вокзалу. На автобусной станции, помещавшейся на площади, нам ответили, что автобуса на Брессюир нет.
Мысль взять такси мне не пришла в голову: во-первых, потому, что раньше нанимать такси мне не приходилось; во-вторых, я просто не надеялся, что это еще возможно.
Чтобы перекусить, мы зашли в кафе на площади.
- Вы беженцы?
- Да. Из Арденн.
- Тут у нас есть лесорубы из Арденн, работают в Мерванском лесу. На вид диковаты, на самом деле отличные, смелые ребята. Вам далеко?
- В Брессюир.
- У вас машина?
Мы были единственными посетителями; старик в войлочных туфлях смотрел на нас из дверей кухни.
- Нет. Если нужно, пойдем пешком.
- Вы что - считаете, что сможете дойти до Брессюира пешком? Да еще с этой изящной дамой? Подождите, я узнаю, уехал ли грузовик Мартена.
У нас появился шанс. В доме Мартена, стоявшем за деревьями, находилась оптовая торговля скобяными товарами. Хозяину нужно было доставить заказы в Пузож и Шоле. Мы ждали, попивая кофе перед пустой площадью.
Потом мы втиснулись в кабину рядом с шофером и, поднявшись по довольно крутому склону, поехали бесконечным лесом.
- Арденнцы в той стороне, - сказал наш водитель, указывая на вырубку и несколько лачуг, вокруг которых резвились полуголые детишки.
- Немцев здесь много?
- Вчера вечером и ночью ездило много. Скоро все это начнется сызнова, точно заверяю. Кроме того, уже появились мотоциклисты и полевые кухни. Думаю, за ними пойдут танки.
Он остановился и отдал ящик кузнецу; лошадь-тяжеловоз повернулась к нам и заржала. День казался мне очень долгим, и, несмотря на наше везение, дорога все никак не кончалась.
Теперь я немного злился на Анну за то, что она поехала со мной. Для нас обоих было бы лучше распрощаться в Ла-Рошели, когда я стоял с мешком на плече и чемоданом в руке.
Чувствуя мое недовольство, она совсем съежилась между мной и шофером. Я внезапно подумал, что своим горячим бедром она касается бедра шофера, и почувствовал укол ревности.
До Пузожа мы ехали больше двух часов, встретив лишь мотоколонну длиной в километр. Солдаты смотрели на нас, главным образом на Анну, некоторые махали ей рукой.
- Теперь до Брессюира не больше двадцати километров. Пойдемте в кафе вместе, может, я найду кого-нибудь, кто вас подбросит.
Несколько хмурых мужчин играли в карты. Двое других в глубине зала спорили над разложенными между стаканами бумагами.
- Скажите, никто не едет в сторону Брессюира? Это беженцы, им нужно добраться туда до ночи.
Один из спорщиков, по виду похожий на торговца недвижимостью, оглядел Анну с ног до головы и заявил:
- Могу взять их до Серизе.
Где расположено Серизе, я не знал. Мне объяснили, что это на полдороге до Брессюира. Добираясь до жены, я был готов преодолевать трудности, даже проявить известный героизм - идти много дней по дорогам и терпеть неприятности от немцев.
Теперь я испытывал чуть ли не разочарование оттого, что все так хорошо складывалось.
Мы ждали почти час, пока они кончат разговаривать. Несколько раз спорщики вставали и протягивали друг другу руки, после чего садились снова и заказывали еще по одной.
Лицо у нашего будущего водителя было багровым. С важным видом он усадил Анну рядом с собой, я устроился на заднем сиденье. От бессонной ночи я внезапно почувствовал усталость: веки налились тяжестью, губы горели, словно начиналась лихорадка. Может, у меня солнечный удар?
Через некоторое время я перестал различать, о чем говорят сидевшие на переднем сиденье. Словно сквозь пелену, я видел луга, леса, однудве замершие деревушки. Мы проехали по мосту над почти пересохшей речкой и наконец оказались на месте.
Я поблагодарил, Анна тоже. Мы прошли несколько сот метров, как вдруг перед булочной увидели грузовик с мукою, на котором было написано имя мельника из Брессюира.
Таким образом нам с Анной опять не пришлось идти пешком. Целый день мы были не одни.
…Вечер еще не наступил. Мы стояли на тротуаре у террасы кафе, мешок и чемодан я поставил у ног. Отвернувшись, я вынул из бумажника несколько банкнот. Анна все поняла, и когда я сунул их ей в сумочку, возражать не стала.