- Тот, кому бы очень хотелось выбросить всех вас в окно, - ответил регент, - но сейчас он удовольствуется тем, что поручит вам передать господину де Риону приказ сию же минуту отправиться в Коньяк, а герцогине Беррийской - запрет отныне когда-либо появляться в Пале-Рояле. С этими словами регент вышел, сделав знак Дюбуа следовать за собой, толстобрюхий же герцог де Муши так и не смог прийти в себя от его столь внезапного появления. - В Пале-Рояль! - приказал герцог, садясь в карету. - В Пале-Рояль? - живо переспросил Дюбуа. - Нет, монсеньер, мы так не уславливались; я поехал с вами с тем, что вы потом, в свою очередь, поедете со мной. Кучер, в Сент-Антуанское предместье! - Иди ты к черту! Я не голоден. - Прекрасно, ваше высочество не будет есть. - И развлекаться я не настроен. - Хорошо, ваше высочество не будет развлекаться. - А что я буду тогда делать, если я не буду ни есть, ни развлекаться? - Ваше высочество посмотрит на то, как другие едят и развлекаются. - Что ты хочешь этим сказать? - Я хочу сказать, что Господь Бог нынче творит для вас чудеса, и, поскольку это с ним случается не каждый день, не следует покидать эту столь прекрасно начатую партию на половине: два чуда сегодня вечером мы уже видели, может, будем присутствовать и при третьем? - При третьем? - Да. Ведь mimero Deus impare gaudet - Господь любит нечетные числа. Я надеюсь, монсеньер, что латынь вы еще не забыли? - Послушай, объяснись, - сказал регент, который в эту минуту менее всего был расположен к шуткам, - ты достаточно уродлив, чтоб изображать сфинкса, но я уже недостаточно молод, чтоб играть Эдипа. - Ну хорошо, монсеньер, я сказал, что, после того как мы видели двух ваших дочерей, которые были достаточно безумны, чтобы сделать свой первый шаг к добродетельному образу жизни, настал черед вашего сына, который был слишком добродетелен, чтобы делать первые шаги по стезе безумств. - Моего сына Луи? - Именно вашего сына Луи. Он сегодня ночью решил поразмяться, и посмотреть на это зрелище, столь лестное для отцовской гордости, я вас и звал. Герцог с сомнением покачал головой. - Вы можете не верить сколько угодно, но это именно так, - сказал Дюбуа. - И каким же это способом он решил поразмяться? - спросил герцог. - А всеми способами, монсеньер, и я поручил шевалье де М. организовать его дебют: в эту минуту Луи ужинает вчетвером: с ним и двумя женщинами. - А кто эти женщины? - спросил регент. - Я знаю только одну, другую взялся привести шевалье. - И мой сын согласился? - С полным удовольствием. - Клянусь своей душой, Дюбуа, - сказал герцог, - я думаю, что если бы ты жил во времена Святого Людовика, ты в конце концов сумел бы затащить его к тогдашней Фийон. Победная улыбка скользнула по обезьяньей мордочке Дюбуа. - Так вот, монсеньер, - продолжал он, - вы хотели, чтоб господин Луи хоть раз обнажил шпагу, как вам это случалось делать когда-то и как вам часто во гневе хочется сделать и по сию пору. На этот счет я принял меры. - На самом деле? - Да, шевалье де М. во время ужина затеет с ним пьяную ссору, можете в этом на него положиться. Вы хотели, чтоб у господина Луи было какое-нибудь миленькое любовное приключение, - ну, если он устоит перед сиреной, которую я ему подсунул, то это сам святой Антоний. - Даму ты сам выбрал? - А как же, монсеньер! Ваше высочество знает, что, когда дело идет о чести вашей семьи, я полагаюсь только на себя. Итак, этой ночью оргия, а поутру - дуэль. И уже завтра вечером наш новообращенный сможет подписаться "Луи Орлеанский", не подмочив репутации своей августейшей матушки, потому что сразу будет видно, чей он сын, а то, черт меня побери, глядя на его странное поведение, в этом можно и усомниться. - Дюбуа, презренный ты человек! - сказал герцог, рассмеявшись впервые с тех пор, как он выехал из Шельского аббатства. - Ты погубишь сына, как погубил отца! - Как вам будет угодно, монсеньер, - ответил Дюбуа, - но нужно, чтоб он или был принцем, или не был им, чтоб он был или мужчиной, или монахом. Пусть он решится или на то, или на другое, уже пора. У вас только один сын, монсеньер, и ему скоро шестнадцать лет, и вы этого сына не посылаете воевать под тем предлогом, что он у вас единственный, а на самом деле потому, что не знаете, как он себя поведет… - Дюбуа! - прервал его регент. - Ну вот, монсеньер, завтра мы будем точно все знать. - Вот черт, хорошенькое дельце! - заметил регент. - Итак, - сказал Дюбуа, - вы полагаете, что он выйдет из него с честью? - Ну, знаешь, негодяй, ты в конце концов меня оскорбляешь. Это что, невозможная вещь, чтобы мужчина моей крови влюбился, и великое чудо заставить взять в руки шпагу принца, носящего мое имя? Дюбуа, друг мой, ты родился и умрешь аббатом. - Только не это, только не это, монсеньер! - воскликнул Дюбуа. - Я, черт побери, надеюсь на лучшее. Регент рассмеялся. - У тебя, по крайней мере, есть амбиции, а этот дурень Луи ничего не хочет; ты даже представить себе не можешь, как меня развлекают твои амбиции! - В самом деле? - удивился Дюбуа. - А я, однако, и не думал, что во мне столько шутовского. - Ну, это от скромности, потому что ты самое забавное в мире создание, если не самое извращенное, поэтому я клянусь, что в тот день, когда ты станешь архиепископом… - Кардиналом, монсеньер! - Ах, так ты хочешь быть кардиналом? - Пока не стану папой. - Ну хорошо, так вот, в тот день, я клянусь… - В день, когда я стану папой? - Нет, в день, когда ты станешь кардиналом, в Пале-Рояле, клянусь, хорошо посмеются. - Знаете ли, в Париже еще не так будут смеяться, монсеньер. Но, как вы сказали, порой во мне просыпается шут и я не прочь посмешить людей, потому-то я и хочу стать кардиналом! В тот момент, когда Дюбуа выразил это пожелание, карета остановилась. III. КРЫСКА И МЫШКА
Карета остановилась в предместье Сент-Антуан перед домом, скрытым высокой стеной, за которой поднимались тополя, как бы пряча дом даже от стены. - Гляди-ка, мне кажется, - сказал регент, - что где-то здесь находился домик Носе. - Именно так, у монсеньера хорошая память, я его у него одолжил на эту ночь. - Ты по крайней мере все хорошо устроил, Дюбуа? Ужин достоин принца королевской крови? - Я сам его заказывал. О, господин Луи ни в чем не будет нуждаться: ему подает лакей отца, готовит повар отца, и возлюбленной его будет… - Кто? - Увидите сами, надо же оставить вам сюрприз, какого черта! - А вина? - Из вашего собственного погреба, монсеньер. Я надеюсь, что семейные напитки помогут проявиться вашей крови: она столь долго молчала. - Тебе не стоило такого труда заставить заговорить мою, соблазнитель? - Я красноречив, монсеньер, но нужно признать, что и вы были податливы. Войдем. - У тебя есть ключ? - Черт возьми! Дюбуа достал из кармана ключ и осторожно вставил его в замочную скважину. Дверь бесшумно повернулась на петлях и без малейшего скрипа закрылась за герцогом и его министром: дверь этого маленького дома знала свой долг по отношению к большим господам, которые оказали ему честь, перешагнув через его порог. Сквозь закрытые ставни пробивались отблески света, а лакей, стоявший в прихожей, сообщил знатным посетителям, что празднество началось. - Ты победил, аббат! - сказал регент. - Займем наши места, монсеньер, - ответил Дюбуа, - признаюсь, мне не терпится посмотреть, как господин Луи поведет себя. - Да и мне тоже, - сказал герцог. - Тогда за мной - и ни слова. Регент молча прошел за Дюбуа в кабинет, сообщавшийся со столовой через большой проем посередине стены; в проеме стояли цветы, и, спрятавшись за ними, можно было превосходно видеть и слышать сотрапезников. - Ага, - сказал регент, узнав кабинет, - знакомые места. - И даже более чем вы полагаете, монсеньер, но не забудьте: что бы вы ни увидели и ни услышали, нужно молчать или, по крайней мере, говорить тихо. - Будь спокоен. Герцог и министр подошли вплотную к проему, встали на колени на диван и раздвинули цветы, чтобы не упустить ничего из происходящего. Сын регента, юноша пятнадцати с половиной лет, сидел в кресле как раз лицом к отцу; по другую сторону стола, спиной к наблюдателям, расположился шевалье де М.; две дамы, одетые скорее ослепительно, нежели изысканно, дополняли "двойной тет-а-тет", обещанный регенту Дюбуа. Одна из дам сидела рядом с юным принцем, другая - рядом с шевалье. Амфитрион не пил и без умолку болтал, женщина рядом с ним строила ему рожицы, а когда ей это надоедало, начинала зевать. - Ну-ка, ну-ка! - сказал герцог, пытаясь разглядеть эту женщину (он был близорук). - Мне, кажется, это лицо знакомо! И он еще внимательнее к ней стал присматриваться. Дюбуа тихонько посмеивался. - Ну, конечно, - продолжал регент, - брюнетка с голубыми глазами… - Брюнетка с голубыми глазами, - повторил Дюбуа, - дальше, дальше, монсеньер. - Этот пленительный стан, изящные руки… - Продолжайте же… - Эта розовая мордашка… - Ну, дальше, дальше… - О дьявол, я не ошибаюсь, это Мышка! - Неужели?! - Как, предатель, ты выбрал именно Мышку? - Одна из самых очаровательных девушек, монсеньер, нимфа Оперы, для того чтобы расшевелить молодого человека, кажется, лучше и не найти. - Вот этот-то сюрприз ты для меня и приберегал, когда сказал, что прислуживать ему будут лакеи отца, пить он будет вино своего отца, и возлюбленной его будет… - Любовница его отца, монсеньер, ну, конечно же. - Но, несчастный, - воскликнул герцог, - ты затеял почти кровосмесительство! - Пустое! - сказал Дюбуа. - Раз уж ему надо начинать… - И негодница принимает подобные приглашения? - Это ее ремесло, монсеньер. - И за кого же она принимает своего кавалера? - За провинциального дворянина, явившегося в Париж проматывать наследство. - А кто ее подруга? - А вот об этом я ничего не знаю. Шевалье де М. сам взялся дополнить компанию. В эту минуту женщине, сидевшей рядом с шевалье, показалось, что за ее спиной шепчутся, и она обернулась. - Ого! - воскликнул в свою очередь пораженный Дюбуа, - я не ошибаюсь?! - В чем дело? - Вторая… - Ну, что вторая?.. - спросил герцог. Хорошенькая сотрапезница снова обернулась. - Это Жюли! - воскликнул Дюбуа. - Несчастная! - А, черт побери, - сказал герцог, - вот теперь здесь все сполна - и твоя любовница, и моя! Честное слово, я много бы дал, чтобы хорошенько посмеяться! - Одну минутку, монсеньер, одну минутку! - Ты что, с ума сошел? Дюбуа, я приказываю тебе остаться тут! Мне любопытно, чем все это кончится. - Повинуюсь, монсеньер, - сказал Дюбуа, - но хочу вам сделать одно заявление. - Какое? - Я больше не верю в женскую добродетель! - Дюбуа, - сказал регент, заваливаясь на диван вместе со своим министром, - ты просто восхитителен, честное слово, дай мне посмеяться, а то лопну! - Ей-ей, посмеемся, монсеньер, - сказал Дюбуа, - только тихонько. Вы правы, надо посмотреть, как это все кончится. И оба они, посмеявшись так, чтобы их никто не услышал, снова заняли оставленный ими на минуту наблюдательный пост. Бедная Мышка зевала, рискуя вывихнуть себе челюсть. - Знаете, монсеньер, а господин Луи-то совсем не пьян! - А может быть, он и не пил? - А вон те бутылки, думаете, опустели сами собой? - Ты прав, и тем не менее, он очень серьезен, наш кавалер! - Терпение, глядите-ка, он оживился, послушаем, не собирается ли он что-то сказать. И в самом деле, юный герцог, поднявшись с кресла, отстранил бутылку, которую ему протягивала Мышка. - Я хотел увидеть, - изрек он нравоучительным тоном, - что есть оргия, я это увидел и заявляю, что мне этого для первого раза достаточно. Недаром один мудрец сказал: Ebrietas опте vitium deliquit note 1. - Что это он там несет? - спросил герцог. - Плохо дело, - сказал Дюбуа. - Как, сударь, - воскликнула соседка юного герцога, обнажая в улыбке жемчужные зубки, - как, вам не нравится ужин? - Мне не нравится ни есть, ни пить, - ответил господин Луи, - когда я не испытываю ни голода, ни жажды. - Вот глупец! - прошептал герцог и повернулся к Дюбуа. Дюбуа кусал себе губы. Сотрапезник господина Луи рассмеялся и сказал ему: - Надеюсь, это не касается общества наших очаровательных дам? - Что вы хотите этим сказать, сударь? - Ага, он сердится, - сказал регент, - прекрасно! - Прекрасно! - подхватил Дюбуа. - Я хочу этим сказать, сударь, - ответил шевалье, - что вы не уйдете просто так и не оскорбите тем самым наших дам, проявив столь мало желания воспользоваться их присутствием. - Уже поздно, сударь, - ответил Луи Орлеанский. - Ба! - сказал шевалье, - еще нет и полуночи. - И кроме того, - добавил герцог, стараясь оправдаться, - и кроме того, я помолвлен. Дамы расхохотались. - Ну и скотина! - произнес Дюбуа. - Дюбуа! - произнес регент. - Ах да, я забыл, простите, монсеньер. - Мой дорогой, - сказал шевалье, - вы до ужаса провинциальны. - Это еще что? - спросил герцог. - Какого черта этот молодой человек так разговаривает с принцем крови? - Ему дозволено не знать о том, кто это, и считать, что это простой дворянин, впрочем, я даже велел ему толкнуть господина Луи. - Прошу прощения, сударь, - продолжал юный принц, - вы, кажется, что-то мне сказали? Поскольку сударыня в это время говорила со мной, я вас не расслышал. - И вы хотите, чтобы я повторил то, что сказал? - спросил, усмехаясь, молодой человек. - Доставьте мне удовольствие. - Так вот, я сказал, что вы ужасающе провинциальны. - С чем себя и поздравляю, сударь, если этим я отличаюсь от некоторых своих парижских знакомых, - ответил господин Луи. - Смотри-ка, недурной выпад, - сказал герцог. - Гм-гм, - произнес Дюбуа. - Если вы говорите обо мне, сударь, то я вам отвечу, что вы не слишком-то вежливы. Это куда бы еще ни шло по отношению ко мне, потому что тут вы можете за свою невежливость и ответить, но совершенно непростительно по отношению к дамам. - У него слишком вызывающий тон, аббат, - сказал обес-покоенно регент, - они сейчас перережут друг другу глотки. - Ну так мы их остановим, - возразил Дюбуа. Юный принц даже не нахмурился, но встал, обогнул стол, подошел к своему товарищу по кутежу и стал вполголоса что-то ему говорить. - Вот, видишь, - сказал взволнованно герцог, - надо принимать меры. Какого черта! Я не хочу, чтобы его убили! Но Луи удовольствовался тем, что сказал молодому человеку: - Говоря по совести, сударь, вам здесь очень весело? Мне так ужасно скучно. Если бы мы были одни, я бы рассказал вам, какой важный вопрос сейчас меня занимает: это толкование шестой главы "Исповеди" святого Августина. - Как, сударь, - сказал потрясенный шевалье, причем на этот раз он отнюдь не притворялся, - вы занимаетесь религией? Мне кажется, вам еще рано… - Сударь, - ответил наставительно принц, - думать о спасении души никогда не рано. Регент испустил глубокий вздох, Дюбуа почесал кончик носа. - Слово дворянина, - промолвил герцог, - женщины сейчас уснут, и это будет позор для всего моего рода. - Подождем, - предложил Дюбуа, - может быть, если они уснут, он осмелеет. | 
