Александр Дюма - Анж Питу

    Но когда мадмуазель Питу услышала слово "сумма", когда она увидела, как доктор опускает руку в карман, когда рука эта неосторожно тронула лежавшие там экю, которых, судя по тому, как они оттягивали карман сюртука, было немало, и монеты издали серебристый звон, в сердце старой девы зажглась алчность.

    – И все-таки, дорогой мой господин Жильбер, – воскликнула она, – знаете, что я вам скажу?

    – Что? – спросил доктор.

    – Господи! Да вот что: никто не будет любить этого милого мальчугана так, как я!

    И, сжав своими тощими руками руки Питу, она запечатлела на его щеках кислый поцелуй, заставивший мальчика содрогнуться всем телом.

    – О! – сказал доктор, – это-то я знаю. Я был так уверен в вашем добром расположении к нему, что сразу привел его к вам: ведь вы – его первая опора. Но все, что вы мне сказали, дорогая барышня, убедило меня не только в вашей доброте, но и в вашей бедности; вам самой, я вижу, слишком трудно сводить концы с концами – где уж вам помогать тому, кому жить еще труднее.

    – Но, дорогой господин Жильбер, – отвечала старая ханжа, – Господь нас не оставит. Господь дает пропитание всем своим созданиям.

    – Разумеется, – сказал Жильбер, – он дает корм птицам, но не определяет в учение сирот. А Анж Питу нуждается именно в том, чтобы его определили в учение, что вам, так сильно стесненной в средствах, обойдется наверняка чересчур дорого, не так ли?

    – Ну, а если вы отдадите мне эту сумму, господин доктор?

    – Какую сумму?

    – Сумму, о которой вы упомянули, сумму, которая лежит у вас вон в том кармане, – прибавила старая ханжа, указав скрюченным пальцем на баску каштанового камзола.

    – Я ее непременно отдам вам, дорогая мадмуазель Анжелика, но при одном условии.

    – При каком?

    – Что ребенок выучится ремеслу.

    – О господин доктор, не сомневайтесь, он ему выучится, это обещаю вам я, Анжелика Питу, – отвечала ханжа, не сводя глаз с кармана врача.

    – Вы мне это обещаете?

    – Обещаю.

    – Обещаете всерьез?

    – Господь свидетель, дорогой господин Жильбер, я вам в этом клянусь!

    И мадмуазель Анжелика простерла над землею свою иссохшую руку.

    – Ну что ж, так тому и быть, – сказал доктор, доставая из кармана весьма пухлый мешочек, – как видите, я готов дать вам деньги, а вы – готовы ли вы ручаться мне за ребенка?

    – Вот вам крест, господин Жильбер!

    – Вместо того, чтобы клясться, дорогая мадмуазель Питу, давайте-ка лучше подпишем несколько бумаг.

    – Я подпишу, господин Жильбер, я подпишу.

    – В присутствии нотариуса?

    – В присутствии нотариуса.

    – Что ж, тогда пойдемте к папаше Ниге.

    Папаша Ниге, которого доктор именовал так фамильярно по праву старого знакомого, был, как уже известно тем из наших читателей, кто знаком с романом "Джузеппе Бальзамо", самым почтенным нотариусом в округе.

    Мадмуазель Анжелика также пользовалась его услугами, поэтому ей нечего было возразить против предложения доктора и она последовала за ним в контору нотариуса. Там мэтр Ниге изложил на бумаге обещание девицы Розы Анжелики Питу взять на содержание и выучить какому-нибудь достойному ремеслу Луи Анжа Питу, ее племянника, за каковую услугу ей причитается ежегодно двести ливров. Договор был заключен на пять лет; доктор оставил восемьсот ливров нотариусу, а двести ливров задатка тут же на месте вручил старой деве.

    Назавтра доктор покинул Виллер-Котре, предварительно посетив одного из фермеров, о котором у нас еще будет случай рассказать. А мадмуазель Питу, коршуном бросившись на вышеупомянутые двести ливров, препроводила под обивку своего кресла восемь новеньких луидоров.

    Что же до оставшихся восьми ливров, они попали в маленькое фаянсовое блюдечко, которое вот уже тридцать или сорок лет служило пристанищем для кучи монет разного достоинства; спустя два или три воскресенья им предстояло воссоединиться с недостающими шестнадцатью ливрами и, обратившись в вожделенный золотой, в свой черед перекочевать под обивку кресла.

    Мы уже имели случай заметить, что Анжу Питу не слишком улыбалось долгое пребывание в доме тетки Анжелики: повинуясь инстинкту, не уступающему инстинкту тех зверей, с которыми он вел войну, а быть может, и превосходящему его, бедный ребенок сразу почувствовал, что жизнь у тетки сулит ему множество не сказать – разочарований, ибо он не строил никаких иллюзий, но огорчений, тревог и тягот.

    Во-первых, – хотя это как раз печалило Питу меньше всего – после отъезда доктора Жильбера тетка и не подумала отдать племянника в учение. Добряк нотариус завел было речь о соблюдении этого условия, но мадмуазель Анжелика ответствовала, что племянник ее еще мал и, главное, слишком слаб здоровьем, чтобы исполнять работы, которые, быть может, окажутся ему не по силам. Нотариус восхитился добрым сердцем мадмуазель Питу, и обучение ремеслу отложили до следующего года. Впрочем, еще не все было потеряно, мальчику только что исполнилось двенадцать лет.

    Переселившись к тетке, которая без устали обдумывала, как извлечь из воспитания племянника как можно больше выгоды, Питу очутился снова в родном лесу или около того и очень скоро убедился, что в Виллер-Котре можно вести такую же жизнь, как и в Арамоне.

    Обойдя округу, он выяснил, что самые удобные лужицы находятся близ дороги в Дамле, дороги в Компьень и дороги в Вивьер, а дичи больше всего в районе, именуемом Волчьей рощей.

    Покончив с разведкой, Питу приступил к делу. Легче всего было обзавестись клеем и намазать им ветки – для этого не требовалось никакого капитала: из коры остролиста, растертой пестиком и растворенной в воде, получался клей, что же до веток, то они в изобилии произрастали на окрестных березах. Итак, не сказав никому ни слова, Питу срезал огромный пук веток, изготовил горшок первоклассного клея и однажды на заре, взяв накануне у булочника в долг от имени тетки четыре ливра хлеба, отправился на охоту; домой он вернулся лишь под вечер.

    Перед тем, как решиться на этот шаг, Питу взвесил возможные последствия. Он предвидел грозу. Не обладая мудростью Сократа, он, однако, так же хорошо изучил нрав тетки Анжелики, как прославленный учитель Алкивиада изучил нрав своей супруги Ксантиппы.

    Предчувствия не обманули Питу, однако он надеялся выстоять, предъявив старой ханже свой дневной улов. Увы, он не мог предусмотреть, когда именно над его головой грянет гром.

    Гром грянул, едва он переступил порог. Мадмуазель Анжелика караулила племянника в засаде за дверью, поэтому, лишь только он вошел в комнату, как получил подзатыльник, данный иссохшей рукой, в которой он сразу же узнал руку старой богомолки.

    К счастью, голова у Питу была крепкая; он едва почувствовал удар, но, дабы разжалобить тетку, которая озлилась еще сильнее оттого, что руке стало больно, сделал вид, что не удержался на ногах и рухнул на пол в противоположном конце комнаты; когда же тетка стала приближаться к нему, размахивая веретеном, он поспешил предъявить талисман, который, как он надеялся, мог искупить его побег. То была дюжина птиц: шесть малиновок и шесть певчих дроздов.

    Мадмуазель Анжелика с изумлением взглянула на эту добычу и, продолжая для порядка ворчать, завладела птицами и поднесла их к свету.

    – Что это такое? – спросила она.

    – Вы же видите, добрая тетушка Анжелика, – отвечал Питу, – это птицы.

    – Съедобные? – живо спросила старая дева, которая, как всякая богомолка, обожала вкусно поесть.

    – Съедобные! – воскликнул Питу. – Еще бы: малиновки и дрозды; будьте покойны: уж они-то съедобны.

    – И где же ты их украл, несчастный мальчишка?

    – Я их не украл, а поймал.

    – Каким образом?

    – У лужицы.

    – Как это у лужицы?

    Питу взглянул на тетку с удивлением; он не мог постичь, что существуют на свете существа настолько темные, чтобы не знать, как ловят птиц у болотца.

    – Лужица, черт подери, это лужица, – отвечал он.

    – Да, но я, господин шалопай, не знаю, что такое лужица.

    Поскольку сердце Питу было исполнено сострадания к невеждам, он объяснил:

    – Лужица – это маленькая лужа: их в лесу штук тридцать; кругом пристраивают ветки, намазанные клеем, а глупые птицы прилетают попить и ловятся на это.

    – На что?

    – На клей.

    – Ну-ну! – сказала тетка Анжелика, – это-то я понимаю, но откуда ты взял деньги?

    – Деньги? – переспросил Питу, удивленный тем, что кто-то мог предполагать в нем обладателя хотя бы одного единственного денье, – деньги, тетушка Анжелика?

    – Да.

    – Ниоткуда.

    – В таком случае как же ты купил клей?

    – Клей я сделал сам.

    – А ветки?

    – Тем более.

    – Значит, эти птицы…

    – Что, тетя?

    – Ничего тебе не стоили?

    – Наклониться и подобрать – вот и все дела.

    – А часто можно туда ходить, к этой лужице?

    – Каждый день.

    – – Превосходно!

    – Только этого не нужно делать.

    – Не нужно делать.., чего?

    – Ходить туда каждый день.

    – Почему?

    – Ну как же! Потому что это портит.

    – Портит что?

    – Да лужицу же. Понимаете, тетушка Анжелика, если ты поймал птицу…

    – Ну?

    – То другие птицы туда не прилетят.

    – Ты прав, – согласилась тетка.

    Впервые с тех пор, как Питу жил у мадмуазель Анжелики, она признала его правоту; это неслыханное событие привело мальчика в восторг.

    – Вообще-то, – сказал он, – в те дни, когда нельзя ходить к лужице, можно ходить в другое место. В те дни, когда нельзя ловить птиц, можно ловить кого-нибудь другого.

    – Кого же, например?

    – Да хоть кроликов.

    – Кроликов?

    – Да. Мясо съесть, а шкурку продать. За кроличью шкурку дают два су.

    Тетка Анжелика подняла на племянника восхищенные глаза; она не подозревала в нем такого крупного экономиста.

    – Но продавать шкурку буду я?

    – Конечно, – отвечал Питу, – как прежде матушка Мадлен.

    Ему никогда не приходило в голову, что охота может дать ему самому что-нибудь, кроме пищи.

    – А когда ты пойдешь ловить кроликов?

    – Когда! Когда у меня будут силки.

    – Ну так сделай их. Питу покачал головой.

    – Но ты же сделал себе клей и ветки.

    – Да, клей и ветки я делать умею, это правда, но я не умею делать латунную проволоку, ее надо купить у бакалейщика.

    – И сколько она стоит?

    – Ну, на четыре су я смогу сделать две дюжины силков, – отвечал Питу, произведя подсчеты на пальцах.

    – А сколько ты поймаешь кроликов с двумя дюжинами?

    – Как повезет – четыре, пять, может быть, шесть; но эти штуки можно использовать и по несколько раз, если их не найдет сторож.

    – На тебе четыре су, – сказала тетка Анжелика, – ступай, купи у Дамбрена латунной проволоки, а завтра отправляйся ловить кроликов.

    – Я расставлю силки завтра, – сказал Питу, – но поймались кролики или нет, узнаю только послезавтра.

    – Ладно, все равно – ступай.

    В городе проволока стоила дешевле, чем в деревне: ведь драмонские торговцы закупают товар в Виллер-Котре. Итак, потратив 3 су, Питу заполучил проволоку на 24 силка. Одно су он вернул тетке.

    Нежданная честность племянника почти растрогала старую деву. У нее даже мелькнула мысль наградить его этим сэкономленным су. Но, к несчастью для Питу, монета эта, некогда расплющенная молотком, в темноте могла сойти за два су. Мадмуазель Анжелика сочла, что не стоит расставаться с такой выгодной добычей, на которой можно заработать ровно вдвое больше, и спрятала су в карман.

    Питу заметил ее колебания, но не придал им значения. Ему и в голову не могло прийти, что тетка может подарить ему целое су.

    Он принялся за изготовление силков.

    Назавтра он попросил у мадмуазель Анжелики мешок.

    – Зачем? – осведомилась старая дева.

    – Затем, что он мне нужен, – отвечал Питу.

    Держался он крайне таинственно.

    Мадмуазель. Анжелика вручила племяннику требуемый мешок, положила туда хлеба и сыра на завтрак и обед, и на заре он отправился в Волчью рощу.

    Тетушка же Анжелика тем временем взялась ощипывать малиновок, которых прочила на завтрак и обед себе самой. Двух дроздов она отнесла аббату Фортье, а четырех других продала хозяину трактира "Золотой шар", который заплатил ей за каждого по 3 су и посулил платить столько же впредь.

    Тетушка Анжелика вернулась домой сияющая. С Питу на ее дом снизошло благословение Божие.

    "Да, – думала она, поедая малиновок, жирных, как садовые овсянки, и нежных, как лесные жаворонки, – правду говорят, что добрые дела вознаграждаются".

    Анж появился дома под вечер; сумка его чудесно округлилась. На этот раз тетушка Анжелика ждала его не за дверью, а на пороге, а вместо подзатыльника мальчика встретила гримаса, отдаленно напоминающая улыбку.

    – Вот и я! – сказал, входя в комнату, Питу; в тоне его звучала самоуверенность человека, сознающего, что он прожил день недаром.

    – Ты и твой мешок, – сказала тетка Анжелика.

    – Я и мой мешок, – повторил Питу.

    – И что же лежит в твоем мешке? – осведомилась тетка Анжелика, с любопытством протягивая к нему руки.

    – Шишки.

    – Шишки?

    – Конечно; сами посудите, тетушка Анжелика: если бы папаша Лаженес, сторож Волчьей рощи, увидал, что я рыскаю по его участку без мешка, он бы тут же спросил:

    "Что это ты здесь делаешь, маленький бродяга?" И вдобавок что-то бы заподозрил. Другое дело, если я хожу с мешком; он меня спросит, что я здесь делаю, а я в ответ:

    "Я-то? Я шишки собираю. А что, теперь уже запрещено собирать шишки?" – "Нет". – "Ну вот; раз это не запрещено, значит, вы мне ничего не можете сделать" И, действительно, пусть только попробует что-нибудь мне сделать – нет у него такого права.

    – Выходит, вместо того, чтобы расставлять силки, ты целый день собирал шишки, бездельник! – завопила тетушка Анжелика, которая, не желая вникать в тонкости, думала только об ускользавших от нее кроликах.

    – Наоборот, я расставлял силки, собирая шишки, прямо на глазах папаши Лаженеса.

    – И он ничего тебе не сказал?

    – Почему же? Он сказал: "Передай привет тетушке Питу". Вообще-то он молодчина, правда?

    – А кролики? – продолжала гнуть свое тетушка Анжелика, которую ничто не могло отвлечь от главной цели.

    – Кролики? Луна встает в полночь, в час пополуночи я схожу взглянуть, поймались они или нет.

    – Сходишь куда?

    – В лес.

    – Как, в час пополуночи ты пойдешь в лес?

    – Конечно.

    – И ты не боишься?

    – А чего мне бояться?

    Тетушка Анжелика была столько же очарована храбростью Питу, сколько удивлена его ловкостью.

    Дело в том, что Питу, простодушный, как все дети природы, не знал ни одного из тех ложных страхов, что мучают городских детей.

    Поэтому в полночь он, не моргнув глазом, отправился в путь вдоль кладбищенской стены. Невинный ребенок, никогда не оскорблявший своим независимым существованием ни Бога, ни людей, так же мало боялся мертвых соотечественников, как и живых.

    Боялся Питу одного-единственного существа – папашу Лаженеса, отчего нарочно сделал крюк, чтобы пройти мимо его дома. Поскольку двери и ставни были закрыты, а свет в доме потушен, Питу, дабы удостовериться, что сторож у себя, а не в лесу, принялся лаять по-собачьи так похоже, что Ронфло, пес папаши Лаженеса, принял этот лай за чистую монету и, разразившись лаем еще более заливистым, подбежал к двери, чтобы принюхаться.

    С этой минуты Питу успокоился. Раз Ронфло дома, значит, дома и папаша Лаженес. Ронфло и папаша Лаженес были неразлучны, и если на горизонте показывался один, можно было поручиться, что очень скоро рядом возникнет и другой.

    Итак, совершенно успокоенный, Питу направил свои стопы к Волчьей роще. Силки сделали свое дело, два кролика попались в ловушки и там задохлись.

    Питу сунул их в широкий карман того чересчур длинного кафтана, который уже через год стал ему слишком короток, и возвратился к тетушке.

    Старая дева уже легла, но жадность не давала ей уснуть; подобно Перетте, она уже сосчитала, какую сумму выручит, если будет продавать по четыре кроличьи шкурки в неделю, и подсчеты эти так увлекли ее, что она не сомкнула глаз; увидев мальчика, она с дрожью в голосе осведомилась о том, что он принес.

    – Всего пару. Эх, тетушка Анжелика, не моя вина, что я не принес больше; сдается мне, что кролики папаши Лаженеса – большие хитрецы.