Шекспир Уильям - Юлий Цезарь.

    Входит Антоний.

    Брут взят, Брут нами взят, мой господин.

    Где ж он?

    Не здесь, Антоний. Брут вам не отдастся.

    Ручаюсь я, что никогда живым

    Враг не захватит доблестного Брута.

    Ему защитой боги от позора!

    Найдете ль вы его живым иль мертвым,

    Все ж верен Брут останется себе.

    Не Брута взяли вы, друзья; но все же

    Цена его не меньше. Охраняйте

    Его с почетом. Я б хотел иметь

    Таких людей друзьями, не врагами.

    Узнайте, жив ли Брут или убит,

    И обо всем в Октавия палатку

    Нам сообщите после.

    Уходят.

    Другая часть поля.

    Входят Брут, Дарданий, Клит, Стратон и Волумний.

    Остатки жалкие друзей, на отдых!

    Статилий поднял факел,²⁹ господин мой,

    Но не вернулся: в плен взят иль приколот.

    Присядь же, Клит. Приколот, да, сейчас

    Прикалывают нас. Послушай, Клит.

    (Шепчет ему.)

    О, господин? Нет, ни за что на свете.

    Молчи.

    Нет, я скорей убью себя.

    Дарданий, слушай.

    (Шепчет ему.)

    Чтоб я это сделал?

    Дарданий!

    О Клит!

    О чем ужасном Брут тебя просил?

    Убить его. Смотри, он размышляет.

    Переполняет душу Брута скорбь

    Так, что она из глаз его струится.

    Волумний добрый, на одно лишь слово…

    Что хочешь ты сказать?..

    Вот что, Волумний,

    Тень Цезаря ко мне являлась дважды

    Средь мрака ночи, – в первый раз у Сард

    И прошлой ночью в поле у Филипп.

    Я знаю, что мой час пришел.

    Нет, Брут!

    О нет, не ошибаюсь я, Волумний.

    Ты видишь, что свершается на свете:

    Врагами загнаны мы к ловчей яме.

    Звучит боевой сигнал.

    И лучше прыгнуть нам в нее самим,

    Чем ждать, пока столкнут. Волумний добрый,

    Ты помнишь, в школе мы учились вместе.

    Прошу тебя во имя старой дружбы,

    Держи мой меч – я брошусь на него.

    Не дружеская то услуга, Брут.

    Снова боевой сигнал.

    Беги, мой господин. Нельзя здесь медлить!

    Прощайте все, и ты, и ты, Волумний. –

    Стратон, все это время ты дремал.

    Прощай и ты, Стратон. – Сограждане,

    Я рад сердечно, что ни разу в жизни

    Людей мне изменивших не встречал.

    Прославлюсь я несчастным этим днем,

    И больше, чем Октавий и Антоний,

    Достигшие своей победы низкой.

    Прощайте все; язык мой досказал

    Повествование о жизни Брута.

    Перед глазами ночь. Покоя жажду,

    Я заслужил его своим трудом.

    Боевой сигнал. Крик за сценой: "Бегите! Бегите! Бегите!"

    Беги, мой господин!

    Сейчас! За вами!

    Клит, Дарданий и Волумний уходят.

    А ты, Стратон, останься с господином.

    Ведь ты как будто человек достойный

    И не лишенный искры благородства.

    Ты отверни лицо и меч дерзки,

    Я брошусь на него. Стратон, согласен?

    Дай руку мне. Прощай, мой господин.

    Прощай, Стратон. О Цезарь, не скорбя,

    Убью себя охотней, чем тебя!

    (Бросается на свой меч и умирает.)

    Боевой сигнал. Отступление. Входят Октавий, Антоний, Мессала, Луцилий и войско.

    Кто этот человек?

    Служитель Брута. Где же Брут, Стратон?

    Не будет он в плену, как ты, Мессала,

    И победитель может сжечь его.

    Брут лишь самим собою побежден.

    Никто его убийством не прославлен…

    Не сдался Брут живым. Спасибо, Брут,

    Ты подтвердил Луцилия слова.

    Беру к себе всех, кто служил у Брута.

    Скажи – согласен ли ты мне служить?

    Да, коль на то Мессала согласится.

    Мессала, согласись.

    Как умер Брут, Стратон?

    Он бросился на меч, что я держал.

    Октавий, так возьми к себе на службу

    Того, кто Бруту до конца служил.

    Он римлянин был самый благородный

    Все заговорщики, кроме него,

    Из зависти лишь Цезаря убили,

    А он один – из честных побуждений,

    Из ревности к общественному благу.

    Прекрасна жизнь его, и все стихии

    Так в нем соединились, что природа

    Могла б сказать: "Он человеком был!"

    За эту доблесть мы его как должно,

    Торжественно и пышно похороним,

    Положим прах его в моей палатке,

    Все воинские почести отдав.

    Войска на отдых! И пойдем скорее

    Делить счастливейшего дня трофеи.

    Уходят.

    Трагедия была впервые напечатана в фолио 1623 года. В списке пьес Шекспира, составленном в 1598 году Ф. Мересом, "Юлия Цезаря" нет. Значит, пьеса была написана, по-видимому, после этой даты. Наряду с этим известно, что швейцарец Томас Платтер, посетивший Лондон, 21 сентября 1599 года видел в театре "на правом берегу Темзы" (то есть там, где находился только что выстроенный "Глобус") "трагедию о первом римском императоре Юлии Цезаре". Некоторый подробности в его дневниковой записи дают основание предположить, что он видел трагедию Шекспира. О том, что она шла на сцене уже в 1599 году, свидетельствуют также детали сцены на форуме, как она описана у Шекспира, встречающиеся в поэме Джона Уивера "Зерцало мучеников". Поэма эта была напечатана в 1601 году, но автор подчеркивает в предисловии, что он написал ее за два года до того, то есть в том же 1599 году.

    Сюжет о Юлии Цезаре был популярен в английской драме эпохи Возрождения. Две пьесы о нем появились задолго до шекспировской трагедии – в 1582 году. А после Шекспира их возникло еще четыре. Своим предшественникам Шекспир ничем не был обязан, а его последователи подражали ему. Ни одна из этих пьес интереса не представляет и не идет ни в какое сравнение с трагедией Шекспира.

    Источником Шекспиру послужили "Сравнительные жизнеописания" Плутарха. Сюжет трагедии и характеристики персонажей почерпнуты из биографий Цезаря, Брута и Антония. Как всегда, Шекспир в целях концентрации действия слегка отступил от исторической хронологии и, где можно было, сблизил события, отделенные некоторым промежутком времени. Так, Цезарь праздновал триумф по поводу победы над Помпеем в октябре 45 года до н. э., праздник Луперкалий отмечался в феврале 44 года до н. э. Лишь после этого трибуны были лишены права выступать за то, что сняли украшения со статуй Цезаря. Эти события, занявшие несколько месяцев, в трагедии Шекспира происходят в один день, изображением которого открывается пьеса. В III акте тоже в один день происходят события более длительного периода. После убийства Цезаря Брут сразу же выступил сначала в сенате, затем на форуме. Антоний произнес речь на следующий день. Октавий прибыл в Рим шесть недель спустя. Прошло не менее полутора лет, прежде чем он и Антоний составили триумвират с участием Лепида. Наконец, исторически под Филиппами произошли два сражения, второе спустя три недели после первого. У Шекспира они превратились в два эпизода боя, длящегося один день.

    Оправдывать Шекспира нет нужды. Сущность и последовательность событий им сохранены, а сближение их во времени придало трагедии лаконичность и концентрировало действие.

    В изображении характеров Шекспир следовал Плутарху с той же поэтической вольностью: сохраняя сущность их, он усилил контрасты, придав каждой фигуре еще большую рельефность.

    Плутарху трагедия обязана четкостью композиции, классически строгой по своей ясности и последовательности. Он же повлиял и на стиль поэтической речи. Нигде у Шекспира она так не сдержанна, как в "Юлии Цезаре". Шекспир поразительно сумел войти в дух древних римлян, создал классический художественный образ Рима. Этому не мешают даже обычные для Шекспира анахронизмы: часы с боем, колпаки и цеховые знаки мастеровых, двойной кафтан Цезаря. Эти детали приближали события отдаленных времен к публике шекспировского театра, и римляне становились ей понятнее.

    Пьеса, вероятно, имела злободневный смысл для зрителей первых представлений. В последние годы правления Елизаветы разрушилось равновесие политических сил, на котором покоилась абсолютная монархия Тюдоров. Оппозиция в кругах нового дворянства, недовольство буржуазии Сити перерастали в замыслы свержения королевы и установления иного рода власти.

    Политические волнения и бури той эпохи утратили теперь для нас интерес и значение. Но мы лучше поймем Шекспира, если представим себе его пьесу как отражение грозовой атмосферы Англии конца XVI века.

    "Юлий Цезарь" – политическая трагедия. Поэтому ею особенно охотно пользовались для того, чтобы установить политические взгляды Шекспира. Как всегда в шекспировской критике, политические симпатии исследователей определяли толкование ими трагедии и характеристику позиций Шекспира. Монархистам здесь виделась поддержка их политических принципов, республиканцам – утверждение их идеалов. Консерваторы всех мастей видели в гибели Брута и Кассия неизбежную кару всем посягающим на существующий политический строй. Для либералов и поборников освободительных течений сила трагедии – в величии республиканского пафоса Брута.

    Оба прямолинейных решения до крайности сужают смысл великого произведения. Прежде всего они неисторичны. Когда так рассуждают о Шекспире, то представляют себе, будто он мог превращать сцену в трибуну для выражения своих политических взглядов. Политическая цензура существовала уже тогда. Крамольную пьесу лорд-камергер не разрешил бы к постановке. Если политика и допускалась на сцену, то лишь в целях утверждения официальной государственной доктрины. Если угодно, то в "Юлии Цезаре" она действительно имеется: цареубийство наказано. Цензора это вполне удовлетворило. Однако в политическую схему, приемлемую для властей, Шекспир вложил более глубокое содержание.

    Прежде всего для правильного понимания трагедии необходимо воспринимать ее не как политический памфлет в драматической форме, а как реалистическую историческую драму. "Юлий Цезарь" есть продолжение и углубление шекспировского историзма, яркие проявления которого мы видели уже в пьесах-хрониках. Здесь та же широта охвата социальной действительности (в "Юлии Цезаре" представлены все слои римского народа) и конфликт трагедии соответствует центральному конфликту изображаемой эпохи; действующие лица исторической драмы – не абстракции, а носители отчетливых индивидуальных интересов.

    Вместе с тем это и шаг вперед в исторической драматургии Шекспира. Отличие второй римской трагедии Шекспира (первая – "Тит Андроник") от хроник состоит прежде всего в том, что политические принципы сделаны основой поведения действующих лиц. В хрониках (за исключением "Генриха V", написанного почти одновременно с "Юлием Цезарем") персонажи боролись за свои личные интересы и только в конечном счете объективно оказывались носителями феодального своеволия или абсолютистской государственности. Не только Брут, но и другие персонажи выступают в качестве людей, более или менее ясно сознающих принципиальный характер борьбы, в которой они участвуют. Больше, чем в любой другой исторической драме, за исключением "Кориолана", действующие лица осознают исторический смысл своих поступков настолько, что они даже предвидят, как в далеком будущем потомки не раз вспомнят подвиг республиканцев, уничтоживших тирана, и посвятят этому пьесы (II, 1).

    Конфликт разыгрывается здесь под флагом открыто декларируемых политических принципов, и в этом смысле "Юлий Цезарь" – одна из наиболее "шиллеровских" драм Шекспира. Но сближение с великим немецким трагиком у Шекспира лишь частичное. Метод Шекспира отличается от шиллеровского и в "Юлии Цезаре". Осознавая политический и исторический смысл своей борьбы, персонажи Шекспира не превращаются все же в простые "рупоры" отстаиваемых ими идей. Они остаются живыми людьми, каждый с чертами своей неповторимой индивидуальности. Политические мотивы, движущие персонажами, разнообразно сочетаются с их личными качествами, и у любого из них кроме общего принципа есть свои особые причины желать победы одной из двух борющихся политических систем – монархии или республики.

    Реалистическое мастерство Шекспира, богатство его палитры видны уже в том, как он противопоставляет друг другу вождей обоих лагерей.

    В критике не раз звучали жалобы на то, что, создавая образ Цезаря, Шекспир игнорировал его значение как полководца. Действительно, эта сторона деятельности Цезаря только глухо и словно между прочим отмечается в трагедии. Если принять это не как случайный промах гения, а как осмысленный художественный прием, то цель у него могла быть одна: показать сущность Цезаря как государственного человека. В этом и почти только через это характеризует Шекспир все персонажи трагедии. Облик каждого определяется тем, каков он как гражданин.

    Своими заслугами в прошлом Цезарь завоевал положение первого лица в государстве: он укрепил могущество Рима и расширил его владения. Он служил Риму. Теперь он хочет, чтобы Рим служил ему. Цезарь смотрит на себя как на воплощение бога. Он верит в мудрость и справедливость любого принятого им решения. Он желает, чтобы его воля всегда была законом. Одним словом, он носитель принципа единовластия и искренне убежден в своем праве и призвании решать судьбы других людей.

    Слабый физически, одряхлевший, тугой на одно ухо – таким рисует Шекспир облик Цезаря. В этом контрасте личной слабости человека и его политического могущества – глубокая идея. Ее выражает Кассий, когда возмущенно говорит о том, какое человеческое право имеет Цезарь на то, чтобы вершить судьбы остальных людей – он не сильнее их, не более мужествен, чем хотя бы он, Кассий (I, 2, стр. 228-229), и, уж конечно, не более добродетелен, чем Брут.

    Если для Цезаря он сам начало и конец всего, то для Брута основой основ является идеал республики. Домогающийся власти честолюбец Цезарь жаждет рукоплесканий и приветственных кликов толпы; Брут любит уединение, он скромен и не притязает ни на какие почести за то, что посвятил себя служению добродетели. С Цезарем его связывает дружба, ибо он знал прежнего Цезаря, того, который своими победами служил Риму, как теперь стремится служить ему Брут своей добродетелью.

    В отличие от Цезаря – человека действия, Брут – мудрец. Наряду с Гамлетом он единственный из больших героев Шекспира, который не только мыслит, но и является мыслителем по призванию.

    Брут придерживается учения философов-стоиков. Они утверждали, что счастье и несчастье не зависят от внешних обстоятельств. Воспитывая себя в правилах добродетели, человек тем самым обеспечивает себе наибольшее счастье и довольство жизнью. Добродетель нужна человеку не для достижения внешних благ, а ради самой себя, ибо в ней величайшее благо и высшая награда человеку. Контраст между себялюбием Цезаря и сознательным отрешением от внешних благ во имя философии добродетели у Брута показывает, что эти два центральных персонажа трагедии противостоят друг другу не только как различные характеры, но и как представители разных мировоззрений.

    Этих двух героев Шекспир показал не только в гражданском, но и в семейном быте. И здесь Шекспиром проведены тонкие, но четкие различия. Кальпурния и Порция обе любят своих мужей, но любят по-разному. В семье Цезаря все вертится вокруг его персоны. Дома он уже достиг того, чего желает достичь и в государстве, – он единодержавный владыка. Семья Брута основана на равенстве: муж и жена равно заботятся друг о друге. Порция не желает быть только женой, делящей с мужем ложе, она друг Брута и даже его единомышленница в философии (вспомним, что она нанесла себе рану на бедре, чтобы испытать и доказать свою стойкость).

    Как и в другом шедевре исторической драмы, "Генрихе IV", основной конфликт трагедии раскрывается в живой картине разнообразных характеров и страстей участников борьбы. Не только два лагеря противопоставлены друг другу, но и внутри каждой из враждующих партий мы видим людей, по-разному относящихся к тому, что происходит в Риме.