- Э, нет, - сказал Пискад, - одни равны, другие - не очень, а романы все дрянь. Я, может, и торгую зеркальным стеклом, а в литературе все ж таки слегка понимаю. Это не книжки, а сплошное вранье - и вот всякий раз, что я в поезде, на меня прямо кидаются с ними. Незачем, я говорю, нашему брату американцу разводить международную путаницу и якшаться с отжившей заокеанской аристократией. Когда люди на самом деле женятся, они, будьте уверены, подыскивают себе подходящую пару. Простой парень ухаживает за одноклассницей, с которой вместе пел в школьном хоре. Молодые миллионеры обязательно влюбляются в балерин, с которыми сошлись во вкусах на омаров под соусом. Вашингтонские газетчики всегда женятся на вдовах старше их лет на десять, квартирохозяйках с жильцами. А когда красавчик с обложки "Лайфа" едет за границу и долбает там королевства только потому, что он американец не хуже Тафта и слегка обучен гимнастике, то спасибо, сэр, видали мы такие романы. А как они разговаривают, вы только послушайте! Пискад поднял и листнул книжонку. - Нет, вы послушайте, - сказал он. - Тревельян крутит мозги принцессе в дальнем конце тюльпановых зарослей. Вот нашел: "Не говори так, о самый чудный и сладостный, о прелестнейший из цветов земных. Дерзну ли я? Ты - недоступная звезда, осиянная царственным величием, а я - всего-навсего я. Но все же я мужчина, и у меня хватит духу на все. Я не ношу титула, я если и монарх, то некоронованный, но вот моя рука, а вот мой верный меч, которому, может статься, еще суждено избавить Шутценфриценшвайн от предательских пут!" - Представьте парня из Чикаго с мечом, и он еще вдобавок хочет избавить от пут что-то такое на слух явно вроде свиной тушенки! Да он, наоборот, потребует, чтобы ее как следует обложили пошлиной на ввоз! - Я, кажется, понял вас, Джон, - сказал я. - Вы хотите, чтобы авторы не мешали все и всех в одну кучу. Чтобы турецкие паши держались подальше от вермонтских фермеров, английские герцоги от лонг-айлендских рыбаков, итальянские графини от ковбоев из Монтаны, а цинциннатские пивовары от индийских раджей. - А простой деловой народ - от аристократок из высшего света, - дополнил Пискад. - Чушь получается. Спорь не спорь, а люди делятся на разные классы, и всякий ищет не отбиться от своих. И не отбивается. Надо же - ведь тратятся, покупают такие книжонки - сотнями тысяч! Да зачем тебе эти чудеса в решете, каких в жизни не видано и не слыхано!
III
- Да ладно вам, Джон, - сказал я, - я этих боевиков давно в руки не брал. Почитал бы - может, примерно и согласился бы с вами. Вы лучше о себе расскажите. Как у вас дела идут, что ваша компания? - Дай бог всякому, - сказал Пискад, сразу просветлев. - Жалованье два раза прибавили, да еще комиссионные. Купил хорошенький участок по Восточной дороге, домик там построил. На будущий год, глядишь, стану пайщиком. Пусть в президенты выбирают кого хотят, мое дело верное. - Подругой жизни пока не обзавелись, Джон? - спросил я. - Как, я вам разве не рассказывал? - с широкой улыбкой изумился Пискад. - О-го! - сказал я. - Стекло, стало быть, стеклом, а романы крутить тоже время находится? - Нет, нет, - сказал Джон. - Какие там романы! Да я вам расскажу все как было. Года полтора назад сижу я в поезде, еду на юг в Цинциннати, и вдруг вижу напротив девушку, какая до сих пор не попадалась. Ничего такого особенного, знаете, просто то, что доктор прописал. Я вообще-то ухаживать никогда не умел - платочки там, автомобили, марки со значением, штучки на ступенечках - да это все и не по ней. Она сидит читает книгу - вообще тихо занимается своим делом, и как-то мир от этого становится лучше и чище. Я поглядываю на нее запасным краем глаза и вдруг переношусь из пульмана в коттедж с лужайкой и с крылечком в плюще. Заговаривать с ней толку не было, но зеркальное стекло я пока решил побоку. Она пересела в Цинциннати и отправилась спальным вагоном в Луисвилль напрямик по косой с петельками. Там она перекомпостировала билет, и дальше - Шелбивилль, Фрэнкфорд, Лексингтон. Вот где началось! Едва за ней угнался. Поезда когда хотели, тогда и приходили и никуда особенно не отправлялись - так, болтались на путях, место занимали. Потом стали останавливаться на разъездах, а в городах - нет, а потом вообще стали и стоят. Словом, не торговать бы мне зеркальным стеклом, а служить в агентстве Пинкертона, если б там проведали, как я уследил за этой девицей. На глаза ей старался не попадаться, но из виду не терял. Ну, и сошла она, наконец, в виргинском захолустье, часов так в шесть вечера. Кругом полсотни домов и четыре сотни негров. Красная слякоть, мулы и пятнистые псы. Встречал ее высокий старик, лицо гладкое, сам седой, глядит, как сенаторы Юлий Цезарь и Роско Конклин с одной открытки. Костюм на нем никуда, но это я потом заметил. Взял он у нее саквояжик, и зашагали они в гору по дощатым настилам. А я за ними - с таким видом, будто ищу в песке кольцо с камушком, которое моя сестра посеяла на пикнике в прошлую субботу. Взошли они на холм, а там ворота. Поднял я глаза - дух захватило. Там, оказывается, небывалой величины роща, а в ней домище с белыми круглыми колоннами высотой в тыщу футов, а вокруг такие розы, беседки и сирени, что и дома бы не видать, будь он хоть чуть пониже вашингтонского Капитолия. - Приехали, нечего сказать, - говорю я себе. - Я-то думал, что она хотя бы девушка не особенно слишком богатая. А это либо губернаторский дворец, либо сельскохозяйственный павильон к новой всемирной выставке, одно другого не легче. Пойду-ка я обратно в деревню: почтаря, что ли, почтить визитом или провизора проведать - авось порасскажут. В деревне я набрел на захудалую гостиницу под названием "Дом с ивой". Трудно сказать, почему ее так назвали: правда, у крыльца паслась сивая кобыла. Я поставил чемодан с образцами на пол и подал голос. Я сказал хозяину, что беру заказы на зеркальное стекло. - Зеркальное - это мне не надо, - сказал он, - а вот стеклянный кувшин у меня разбился, как бы склеить. Скоро он у меня начал болтать языком и даже отвечать на вопросы. - Да как же, - говорит, - это всем известно, кто живет в белом доме на холме. Это полковник Аллен, самый главный и самый родовитый в Виргинии и вообще. Знатней не бывает. Дочка его нынче приехала на поезде: она в Иллинойсе была, у хворой тетки. Я там и устроился, а на третий день гляжу - она гуляет перед домом, у самого, можно сказать, забора. Я остановился и приподнял шляпу - будь, думаю, что будет. - Простите, - говорю, - вы не знаете, где здесь проживает мистер Хинкл? Она на меня так спокойно посмотрела, словно я пришел сад им полоть, только в глазах что-то такое мелькнуло. - В Берчтоне таких нету, - говорит. - Насколько я, - говорит, - знаю. А вы, простите, ищете белого джентльмена? Поддела-таки меня. - Легче, легче, - говорю. - Я хотя сам из Питтсбурга, но копченых мне не надо. - Далеко вы, однако, заехали, - говорит она. - Пустяки, - говорю, - что мне лишняя тысяча миль. - Давно уж были бы дома, если б тогда не проснулись в Шелбивилле, - говорит она и красная становится, как роза на ихнем садовом кусту. А я вспомнил, что на вокзале в Шелбивилле задремал, пока она своего поезда дожидалась, и только-только успел проснуться. Ну, я ей объясняю, зачем приехал, с полным уважением и со всей серьезностью. И кто я такой, чем занимаюсь, и как мне необходимо надо с ней познакомиться, чтоб она ко мне пригляделась. Она и улыбается и краснеет, а глаза ясные. Говорит и смотрит. - Со мной еще никто так не разговаривал, мистер Пискад, - говорит она. - Как вы сказали вас зовут - Джон? - Джон А, - говорю. - А вы, кстати, опять чуть-чуть не упустили поезд - на разъезде в Паухэтене, - говорит она и смеется, словно возмещает мне дорожные расходы. - Почем вы знаете? - говорю. - Ой, мужчины такие неуклюжие, - говорит она. - Я вас в каждом поезде видела. Я все боялась, что вы со мной заговорите - очень рада, что не заговорили. Мы еще потолковали; а потом она стала такая гордая, серьезная - поворачивается и показывает на большой дом. - Аллены, - говорит, - живут в Элмкрофте сто с лишним лет. Мы аристократы. Смотрите, какая усадьба. Пятьдесят комнат. Портики, балконы, колонны - смотрите. А потолки в гостиных и зале высотой двадцать восемь футов. Отец мой - прямой потомок препоясанных лордов. - Я одному в "Дюкень-отеле", в Питтсбурге, тоже, помнится, препоясал, - говорю, - и ничего, обошлось. Он, правда, был не лорд, но вроде того: набрался мононгахельского виски и хотел по нахалке жениться на богатой. - Конечно, - говорит она, - отец мой никогда не позволит коммивояжеру ступить на землю Элмкрофта. Знал бы он, что я с таким через забор разговариваю - запер бы меня в моей комнате. - А вы-то мне позволите ступить? - спрашиваю. - Я, положим, приду - вы со мной будете разговаривать? Потому что, - говорю, - если вы скажете, чтоб я, пожалуйста, приходил, то что мне лорды, препоясанные, преподтяженные или хоть на английских булавках. - Я не должна говорить с вами, - говорит она, - потому что мы друг другу не представлены. Это не принято. Так что всего хорошего, мистер… - Смелее, - говорю. - Небось не забыли, как меня зовут. - Пискад, - говорит она, закусив губу. - А сначала как? - говорю, не теряя того же спокойствия. - Джон, - говорит она. - Джон - дальше что? - говорю. - Джон А, - говорит она, вздернув головку. - Еще что-нибудь хотите спросить? - Завтра приду повидаться с вашим препоясанным лордом, - говорю. - Он вас собакам скормит, - говорит она и смеется. - Ну и пусть, наедятся - резвей бегать будут, - говорю. - Я и сам охотник не хуже любого другого. - Мне пора идти, - говорит она. - Мне совершенно не нужно было вступать с вами в беседу. Надеюсь, вы благополучно доедете обратно в свой Миннеаполис - или, простите, Питтсбург? Всего доброго! - Доброй ночи, - говорю, - нет, не в Миннеаполис. А как, простите, лично вас зовут, помимо фамилии? Она не сразу ответила. Потом сорвала листик с куста и сказала: - Меня, - говорит, - зовут Джесси. - Доброй ночи, мисс Аллен, - говорю я. Наутро, ровно в одиннадцать, я звоню в звонок этого главного павильона всемирной ярмарки. Не проходит и часа, как старик негр под восемьдесят спрашивает меня, чего мне угодно. Я ему мою карточку и говорю, что мне угодно полковника. Он меня проводит внутрь. Бывало с вами, что вы разгрызли грецкий орех, а он гнилой? Вот такой оказался дом. Мебели в нем не хватило бы на восьмидолларовую квартирку. Кресла с конским волосом и портреты предков по стенам - вот и все, и больше ничего. Но когда вошел полковник Аллен, тут словно свечи зажгли. Представляете, будто оркестр заиграл и старинные люди в париках и белых чулках пустились танцевать кадриль. Вот он какой был - хотя и в том же самом поношенном костюме, в каком я его видел на станции. Девять секунд, не меньше, он меня разглядывал, и я чуть было не струхнул и не стал предлагать ему зеркальное стекло. Но быстро с собой совладал. Он мне предложил сесть, и я ему рассказал все. Я ему рассказал, как ехал за его дочкой от Цинциннати, чего ради ехал, какое у меня жалованье и виды на будущее, и объяснил ему, как понимаю жизнь: дома соблюдать без всяких, а в дороге не больше четырех кружек пива в день и не выше двадцати пяти центов фишка. Вижу, сейчас он меня из окна вышвырнет, но говорить - говорю. Скоро дошло дело до анекдота про соломенную вдову и конгрессмена с Запада, который потерял бумажник, - ну, помните. И он рассмеялся, а смеха, это я ручаюсь, ни кресла, ни предки давным-давно не слыхали. Часа два у нас шел разговор. Я ему выложил все анекдоты, какие знал; потом он стал задавать вопросы, и я выложил все остальные. Я его только попросил дать мне возможность; не выйдет с дочкой - все: я сматываюсь и меня нет. Наконец, он говорит: - При дворе Карла Первого был некий сэр Кортни Пискад, если я не ошибаюсь. - Может, и был, - говорю, - но он не из наших. Наши как жили, так и живут в Питтсбурге. Есть у меня, правда, дядя на стороне, торгует недвижимостью, и еще один дядя - тот на чем-то попался в Канзасе. А насчет остальных - езжайте к нам в Дымный, поспрошайте - вам все скажут, как есть. А кстати, знаете историю, как капитан-китобой учил матроса молиться? - К сожалению, у меня не было случая с ней ознакомиться, - говорит полковник. Ну, я ему рассказал. Смеху было! Я даже пожалел, что он не клиент. Стекла бы ему сбыл - вагон! А он говорит: - На мой взгляд, мистер Пискад, обмен анекдотами и забавными случаями из жизни - один из лучших способов времяпрепровождения и дружеского общения. Если позволите, я расскажу вам историю из области охоты на лисиц, к которой я лично был причастен и которая, надеюсь, доставит вам некоторое удовольствие. И рассказывает. По часам - сорок минут. Рассмешил? А как вы думаете! Когда я просмеялся, он позвал того Пита, престарелого негритоса, и послал его в гостиницу за моим чемоданом. И пока я оттуда не уехал, адрес мой был Элмкрофт. На третий день мне выпало перекинуться словом наедине с мисс Джесси - на веранде, пока полковник припоминал следующий анекдот. - Отличный выдался вечер, - говорю. - Вот он идет, - говорит она. - Он вам сейчас расскажет про старого негра и зеленые арбузы. Это по порядку за анекдотом про янки и петуха-задиру. И еще один раз, - говорит, - вы чуть не отстали - в Пуласки-Сити. - Да, - говорю, - помню. Поезд тронулся, я вскочил на подножку, нога соскользнула, едва не упал. - Я видела, - говорит она. - И… и я… и я испугалась, что вы упадете, Джон А. Я очень испугалась. И шасть к себе в дом через стеклянную дверь.
IV
- Коктаун, - загудел, проходя, проводник. Поезд замедлил ход. Пискад надел шляпу и собрал пожитки - с небрежной ловкостью опытного путешественника. - Мы поженились год назад, - сказал он. - Я же говорю - построил домик по Восточной дороге. И препоясанный - в смысле полковник - тоже с нами. Возвращаюсь, а он караулит у калитки, не привез ли я какого новенького анекдота. Я поглядел в окно. Коктауном назывался неровный склон горы с двумя десятками мрачных халуп, подпертых грудами ишака и битого кирпича. Дождь так и хлестал, и ручьи в черной пене растекались у железнодорожного полотна. - Зеркальным стеклом вы здесь не расторгуетесь, Джон, - сказал я. - Чего вам надо в этой богом забытой дыре? - Понимаете, - сказал Пискад, - я тут на днях возил Джесси слегка проветриться в Филадельфию, и на обратном пути она вроде бы где-то здесь в окошке заметила горшок с петуниями - такими же, как у нее были когда-то в Виргинии. Ну, я и думаю - задержусь-ка здесь на ночь, погляжу, может, раздобуду для нее какие-нибудь там ростки-черенки. О, приехали. Доброй вам ночи. Адрес у вас есть. Как-нибудь выберетесь - повидаемся. Поезд тронулся. Бурая дама в мушках потребовала открыть окна, благо и дождь хлынул вовсю. Прошел проводник со своим загадочным жезлом и принялся зажигать свет. Я поглядел под ноги и увидел книгу. Я ее подобрал и снова положил на пол - так, чтобы ее не заливало дождем. И вдруг улыбнулся при мысли, что география жизни не помеха. - Удачи тебе, Тревельян, - сказал я. - Петуний тебе для твоей принцессы!
Лукавый горожанин
Разбивая всех людей по сортам с точки зрения денег, я обнаружил, что не выношу трех сортов, а именно: имеющих больше, чем они могут тратить, имеющих больше, чем они тратят, и тратящих больше, чем они имеют. Из этих же трех разновидностей мне меньше всего нравится первая. Но все же, как человек, мне очень нравился Спенсер Гренвилл Норт, хотя у него и было сколько-то миллионов, не то два, не то десять, не то тридцать - точно не помню. В этом году я не выезжал на лето из города. Обычно я проводил лето в деревушке на южном берегу Лонг-Айленда. Это замечательное местечко было со всех сторон окружено утиными фермами, и утки, собаки, лесные птицы и неугомонные ветряные мельницы поднимали такой шум, что я мог там спать так же спокойно, как и у себя в Нью-Йорке, на шестом этаже, у самой линии эстакадной дороги. Но в этом году я не выезжал на лето из города. Запомните: не выезжал! Когда один из моих друзей спросил почему, я ответил: "Потому, старина, что Нью-Йорк самый приятный летний курорт в мире". Вы когда-нибудь слышали это раньше? Так, именно так я ему и ответил. В это время я был агентом по объявлениям фирмы "Бинкли и Бинг - антрепренеры и режиссеры". Вы, конечно, знаете, что такое агент по объявлениям. Так вот он совсем не то. Это - профессиональная тайна. Бинкли путешествовал по Франции в своем новом автомобиле фирмы "С. Н. Уильямсон", а Бинг отправился в Шотландию познакомиться с устройством шотландских катков, которые почему-то в его мозгу ассоциировались не с гладкой ледяной поверхностью, а с сооружением шоссейных дорог. Они вручили мне перед отъездом жалованье за июнь и июль, предоставленные мне в виде отпуска, что, впрочем, вполне соответствовало их широкому размаху. А я остался в Нью-Йорке, который считал лучшим летним курортом в… Но об этом я уже говорил. |
