- Так, значит, устрицы, - проговорил он. - Они только что поступили, самые свежие, - никогда не видел более великолепные экземпляры, - и, конечно, много луку. Все будет готово через десять минут. - И оладьи, - добавил Вулф. - Его зовут Филип? - Филип Коррела. Разумеется, все знали Пьера, но Филип - лучше всех. Как я уже сказал, мне не приходилось встречать Пьера где-нибудь еще, кроме как здесь, в ресторане. Нам его будет недоставать, мистер Вулф. Хороший был человек. Трудно поверить… Прямо в вашем доме! - Феликс взглянул на часы. - Прошу меня извинить… Сейчас пришлю Филипа. Феликс ушел; в ресторан уже начали прибывать первые посетители. - Ну что ж, - заметил я. - Миллионы людей также скажут: "Трудно поверить… Прямо в доме Ниро Вулфа!" Но, возможно, некоторые заявят, что поверить в ото не так уж и трудно. Не знаю, что хуже. Вулф лишь молча и сердито посмотрел на меня. Из примерно семидесяти человек обслуживающего персонала ресторана "Рустерман" Вулф никогда не встречал только семерых или восьмерых, поступивших на работу после того, как он оставил попечительство. Но вот появился Филип Коррела в белом переднике и поварском колпаке. - Возможно, вы помните меня, мистер Вулф? - спросил он. - И вы, мистер Гудвин. - Разумеется, - ответил Вулф. - У нас однажды возник спор относительно одного специального соуса. - Да, сэр. Вы не велели класть в него лавровый лист. - Я почти всегда против лаврового листа. Традиции нужно уважать, но нельзя им слепо поклоняться. Слов нет, вы готовите превосходные соусы. Присядьте, пожалуйста. Я предпочитаю, чтобы мои глаза находились с глазами собеседника на одном уровне. - Хорошо, сэр. Хотите спросить меня о Пьере? Мы были друзьями. Настоящими друзьями. Поверьте, я горько плакал. В Италии мужчины тоже иногда плачут. Я покинул Италию в двадцать четыре года. Познакомился с Пьером в Париже… По радио говорили, что вы нашли его мертвым. - Филип посмотрел на меня, затем перевел взгляд опять на Вулфа. - В вашем доме. Они не сказали, почему он оказался у вас или почему его убили. Вулф втянул носом воздух и с шумом выпустил его через полуоткрытый рот. Сперва Феликс, а теперь еще и Филип, а ведь они хорошо знали Вулфа. - Он приходил спросить меня о чем-то, - ответил Вулф. - Но я уже спал и, следовательно, не знаю, о чем именно. Вот почему мне нужны от вас сведения. Раз вы были его другом и даже плакали, узнав о его смерти, можно предположить, что вы не против, чтобы человек, убивший его, был пойман и наказан. Не так ли? - Конечно, я этого хочу. Вам известно… кто убил его? - Нет, но я собираюсь узнать. Я хотел бы сообщить вам кое о чем в конфиденциальном порядке и задать несколько вопросов. Вы не должны никому говорить о содержании нашей беседы. Абсолютно никому. Вы можете хранить тайну? - Да, сэр. - Немногие так уверены в себе. А вы? - Я уверен, что могу хранить тайну. И не сомневаюсь, что сохраню ее. - Прекрасно. Пьер сказал мистеру Гудвину: кто-то хочет его убить. И все. Пьер больше ничего не добавил. Говорил ли он вам об этом? - Что кто-то намеревается его убить? Нет, сэр. Ни словечка. - Говорил ли он когда-нибудь об опасности или угрозе его жизни? - Нет, сэр. - Не упоминал ли он какое-нибудь недавнее событие, слова или действия, которые указывали бы на возможность возникновения угрозы? - Нет, сэр. - Однако вы встречались и разговаривали с ним совсем недавно? Быть может, вчера? - Конечно. Я работаю на кухне, он-в зале, но мы обычно вместе обедаем. И вчера тоже… Я не видел его в воскресенье, поскольку ресторан был закрыт. - Когда вы услышали… узнали о его смерти? - По радио… сегодня утром. Во время передачи новостей в восемь часов. - Всего лишь пять часов назад. Вы были, понятно, потрясены, и прошло совсем немного времени. Возможно, вы припомните что-нибудь из сказанного Пьером. - Не думаю, что смогу, мистер Вулф. Если вы имеете в виду что-то об угрозе, о намерении убить его, то я уверяю вас - мне ничего не известно. - Вы не можете быть абсолютно уверенным. Память иногда выкидывает прелюбопытные номера. Следующий вопрос очень важен. Как Пьер Дакос сообщил мистеру Гудвину, какой-то человек собирался его убить. Значит, произошло нечто экстраординарное, заставившее Пьера опасаться за свою жизнь. Когда? Накануне? Правильный ответ очень облегчил бы розыск преступника, потому-то данный вопрос имеет большое значение. Как он вел себя вчера за обедом? Обыкновенно? Или было что-то необычное в его поведении, настроении? - Да, сэр, было. Я вспомнил, когда вы спросили, не говорил ли он что-либо об опасности. Он как будто не слушал меня, когда я разговаривал с ним, был непривычно молчалив. Когда я спросил, не лучше ли ему обедать одному, он сказал, что сильно переживает, так как перед тем перепутал заказы и принес клиентам не те блюда. Объяснение показалось мне вполне естественным. Пьер был очень самолюбив. Официант, считал он, не имеет права ошибаться, и гордился тем, что никогда еще не допустил промаха в работе. Не знаю, возможно, так оно и было. Феликс должен знать наверняка. Пьер часто говорил о вас. Дескать, всякий раз, когда вы здесь, вы предпочитаете его другим официантам. Он очень гордился своей работой. - А он в самом деле перепутал заказы? - Не знаю. Но зачем ему было на себя наговаривать? Можно справиться у Феликса. - Позднее он возвращался к этой теме? - Нет, сэр. И конечно, я никому не говорил. - Пребывал ли он в таком же настроении и в субботу? Был расстроен, подавлен? - Я не… - нахмурился Филип. - Нет, сэр. - Прошу вас, - сказал Вулф, - при первой же возможности сесть, закрыть глаза и попытаться воскресить в памяти каждое слово, произнесенное Пьером вчера. Постарайтесь изо всех сил, и вы удивитесь - как и многие до вас, - способности вашей памяти восстановить, казалось, прочно забытое. Обещаете? - Да, сэр, но не здесь. Тут я не в состоянии сосредоточиться. Потом, после работы… Обещаю. - О результатах сообщите мне или мистеру Гудвину. - Да, сэр. - Превосходно. Надеюсь скоро вас услышать. А теперь еще один важный вопрос. Если его убил кто-то из работающих здесь, в ресторане, то кто это, по вашему мнению, мог быть? У кого были основания желать, чтобы он умер? Кто боялся, или ненавидел его, или же извлекал выгоду из его смерти? - Здесь, в ресторане, и вообще - никто, - энергично замотал головой Филип. - Вы не можете ручаться. Очевидно, вы просто в неведении, раз Дакоса все-таки кто-то убил. Филип все еще продолжал трясти головой. - Нет, сэр. Я хотел сказать - да, сэр. Вы правы. Но мне трудно поверить. Когда я услышал сообщение по радио, я сам подумал: кто же мог убить Пьера? Почему его убили? У него не было врагов. Никто его не боялся. Пьер был очень хорошим, честным человеком. Не без слабостей, конечно. Он слишком увлекался лошадиными скачками и тратил много денег на бегах. Но он знал свой недостаток и старался исправиться. Неохотно говорил на эту тему, но порой у него прорывалось. Я был ему лучшим другом, но он никогда не брал у меня взаймы. - А у других? - Не думаю… Едва ли… Во всяком случае, ни у кого здесь, в ресторане. Иначе пошли бы неизбежные разговоры. Можете спросить у Феликса. Очевидно, Филип полагал, что Феликс буквально обо всем осведомлен. - Приходилось ли Дакосу выигрывать крупные суммы? - Наверняка я не знаю. Он не любил распространяться об этом. Но однажды Пьер сказал мне, что выиграл двести тридцать долларов, другой раз - сто с небольшим. Точно не помню, но, кажется, он никогда не упоминал проигрыши. - Как он делал ставки? Через букмекера ипподрома? - По-моему, через букмекера, но точно не знаю. Позже он пользовался услугами подпольного тотализатора. Об этом он мне сам рассказывал. - Подпольного тотализатора? - Да, сэр. Вулф вопросительно взглянул на меня. Я успокаивающе кивнул. О многом Вулф не имеет ни малейшего понятия, хотя и читает газеты. - Разумеется, вы встречались с ним в других местах, а не только здесь, - вновь повернулся Вулф к Филипу. - Бывали ли вы когда-нибудь у него дома? - Да, сэр. Неоднократно. Он проживал на Западной Пятьдесят четвертой улице. - С женой? - Она умерла восемь лет назад. С ним жили дочь и отец. Прежде отец держал в Париже небольшую закусочную, но когда ему исполнилось семьдесят лет, он закусочную продал и переехал к Пьеру. Ему сейчас около восьмидесяти. Вулф закрыл глаза, затем вновь открыл, взглянул на меня, потом на стену, однако часов там не оказалось. Зажав концы жилетки большим и указательным пальцами обеих рук, он потянул ее вниз. Каждый раз он проделывал подобный трюк совершенно бессознательно, а я никогда не обращал на это его внимание. Для меня же данный жест означал, что настало время приступить к обеду. - Вопросы? Относительно скачек? - спросил Вулф меня. - Один вопрос, но не о скачках, - взглянул я на Филипа. - Номер дома на Пятьдесят четвертой улице? - Триста восемнадцатый. Между Девятой и Десятой авеню. - У нас, вероятно, будут еще вопросы, - добавил Вулф, - но с ними можно подождать. Вы очень помогли, Филип, и я перед вами в долгу. Вы работаете сегодня вечером? - Да, сэр, непременно. До десяти часов. - Возможно, к вам опять придет мистер Гудвин… Феликс уже принял наш обеденный заказ. Пожалуйста, передайте ему, что можно подавать. - Слушаюсь, сэр, - поднялся Филип. - Пожалуйста, сообщите мне, если вам удастся что-нибудь выяснить. Я хотел бы знать. Мне обязательно нужно знать все об этом случае. Вот так-то. Можно было подумать - перед нами инспектор Кремер. Между тем Вулф лишь заметил: - Мне тоже необходимо знать. Скажите Феликсу, что пора сервировать. Филип повернулся и удалился, не сказав "да, сэр". - Он просто гадает - кто из нас убийца: вы или я? - заметил я. - Вероятно, он склонен отдать все-таки предпочтение мне. Всякий раз, вкушая пищу в "Рустермане", Вулф сталкивается с одной и той же проблемой. Возникает неизбежный конфликт. С одной стороны, Фриц - лучший повар в мире, но, с другой стороны, уважение к памяти Марко Вукчича не позволяет ему давать оценку и критиковать блюда, приготовленные в этом ресторане. В результате Вулф перекладывает всю ответственность на меня. Расправившись с третьей частью своей порции запеченных устриц, он, взглянув на меня, спросил: - Ну как? - Вполне съедобно, - ответил я. - Быть может, поменьше бы мускатного ореха, - но, конечно, это дело вкуса, - и, как мне кажется, лимонный сок - из бутылки. Оладьи здесь пекут отменные, однако подают все сразу, кучей, в то время как Фриц выдает одновременно только три штуки: две вам, одну - мне. Но тут уж ничего не поделаешь. - Мне не следовало тебя спрашивать, - заявил Вулф. - Сплошное бахвальство. Ты не в состоянии определить происхождение лимонного сока в готовом блюде. Конечно же он пребывал в состоянии раздражения. Согласно введенному им неписаному правилу, говорить во время еды о наших рабочих проблемах запрещалось. Но сейчас у нас не было ни клиента, ни видов на гонорар, и дело, которым мы теперь занимались, носило сугубо семейный характер; Вулфу волей-неволей приходилось о нем думать. И в довершение обслуживал нас не Пьер, которого он больше никогда здесь не увидит, а какой-то венгр или поляк по имени Эрнст, имевший склонность опрокидывать посуду. Между тем Вулф съел все, что нам принесли, включая - по моему предложению - и миндальное слоеное мороженое, а также выпил две чашки кофе. Что же касается темы для разговора, то тут проблем не возникло. "Уотергейт" широко обсуждался в обществе, и Вулф знал об этой афере, пожалуй, больше, чем любая, взятая наугад, дюжина американцев. Ему, например, были известны даже имена деда и бабки Халдемана. Вулф сперва намеревался еще раз поговорить с Феликсом, но когда мы поднялись из-за стола, он сказал: - Ты можешь подогнать машину к боковому входу? - Прямо сейчас? - Да. Мы навестим отца Пьера Дакоса. - Мы? - изумился я. - Разумеется. Если ты доставишь его в наш дом, нам могут помешать. Поскольку мистер Кремер и окружной прокурор пока не смогли найти нас, они, возможно, приготовили ордер на задержание. - Я мог бы привезти его сюда. - Ему почти восемьдесят лет; возможно, он уже не в состоянии самостоятельно передвигаться. Кроме того, мы, быть может, застанем там и дочь. - Найти место для стоянки автомобиля в районе пятидесятых улиц - безнадежное дело. Не исключено также, что придется взбираться на третий или четвертый этаж здания без лифта. - Там увидим. Так сможешь подогнать машину к боковому входу? Я сказал "конечно" и подал ему пальто и шляпу. И правда - чисто семейное дело. Ради клиента, независимо от важности предприятия и величины гонорара, он никогда бы не согласился терпеть подобные неудобства. Вулф воспользовался служебным лифтом ресторана, а я спустился к главному входу: мне нужно было сказать Отто, куда подогнать машину. Западные пятидесятые улицы - это смесь питейных заведений, пакгаузов, обшарпанных домов без лифтов, но, как я знал, тот квартал, к которому мы стремились, состоял преимущественно из старых кирпичных особняков, а возле Десятой авеню находилась подходящая автостоянка. По дороге я предложил доехать до гаража, оставить там наш автомобиль, который принадлежит Вулфу и на котором езжу я, и взять такси. Однако Вулф отверг мое преложение. Он убежден, что когда за рулем движущегося транспортного средства нахожусь я, то риск существенно уменьшается. Таким образом, я проследовал до Десятой авеню и на стоянке обнаружил свободное место, всего за один квартал до нужного нам адреса. Дом 318 выглядел довольно сносно. Некоторые из здешних особняков заново перестроили, а в подъезде, в который мы вошли, стены даже обшили деревянными панелями и установили внутренний телефон. Я надавил на кнопку против таблички: "Дакос", поднес трубку к уху и скоро услышал женский голос: - Эта-а кто тама? "Если говорит дочь Пьера, - подумал я, - ей следовало бы поучиться манерам. Но, наверное, у нее был трудный день: досаждали представители полиции, прокуратуры, журналисты". Часы показывали десять минут четвертого. - Ниро Вулф, - сказал я в микрофон. - В-У-Л-Ф. Поговорить с мистером Дакосом. Ему это имя, вероятно, знакомо. С Вулфом еще Гудвин, Арчи Гудвин. Мы знали Пьера многие годы. - Parlez vous francais? Эти три слова, хотя и с трудом, я все-таки понял. - Мистер Вулф говорит по-французски. Подождите. Она спрашивает парле ли вы Франсе, - повернулся я к Вулфу. - Держите. Он взял телефонную трубку, а я посторонился, чтобы освободить ему место. Поскольку его слова воспринимались мною всего лишь как набор звуков, я провел несколько минут, с удовольствием рисуя себе приятную картину, когда сотрудник полиции, нажав кнопку, в ответ услышит: "Парле ву франсе?" Мне очень хотелось, чтобы это случилось с лейтенантом Роуклиффом и парой знакомых журналистов, прежде всего с Биллом Уэнгретом из газеты "Таймс". Но вот Вулф повесил трубку, и когда раздался желанный щелчок, я распахнул дверь. Перед нами, на противоположном конце вестибюля, находился лифт - дверцы гостеприимно раздвинуты. Если вы говорите по-французски и хотели бы иметь перед глазами дословное содержание беседы Вулфа с Леоном Дакосом, отцом Пьера, то, к сожалению, я ничем не могу вам помочь. Правда, у меня сложилось определенное представление о том, как протекал разговор; судил я по интонации их голосов и по выражению лиц. Поэтому я доложу только то, что мне довелось наблюдать. Во-первых, в дверях квартиры нас встретила вовсе не дочь Пьера. Эта дама давно помахала ручкой и сказала "адью" своим пятидесяти, а быть может, и шестидесяти годам. Низкого роста, коренастая, с круглым, полным лицом и двойным подбородком, в белом переднике и с белой наколкой на седых волосах, она, по-видимому, говорила немного по-английски, хотя выглядела явной чужестранкой. Приняв у Вулфа пальто и шляпу, служанка проводила нас в гостиную. Дакос находился здесь: сидел в инвалидной коляске у окна. Для описания его внешности достаточно сказать, что это был высохший и сморщенный, но все еще довольно крепкий старик. Сейчас он, вероятно, весил на тридцать фунтов меньше, чем в пятьдесят лет, но когда я пожал протянутую руку, то почувствовал сильную хватку. На протяжении часа и двадцати минут, проведенных с ним, он не произнес ни одного понятного мне слова. По всей видимости, он вообще не говорил по-английски, и, должно быть, именно поэтому служанка спросила меня по домашнему телефону, знаю ли я французский. Уже через двадцать минут после начала разговора тон их голоса и манера поведения позволили заключить, что потасовки не будет. А потому я спокойно поднялся, огляделся и подошел к шкафу со стеклянными дверцами. |
