- Корриган живет в доме 145 на Восточной Тридцать шестой улице. Фелпс живет в доме 317 на Западной стороне Центрального парка, Кастин живет в доме 165 на Парк авеню, Бриггс - в Ларчмонте, а О'Мэлли по адресу; 202, Восточная Восемьдесят восьмая улица. Я положил папку обратно и запер шкаф. - Могу ложиться? - Нет. - Я так и думал. А что делать: сидеть и ждать? Если даже они найдут труп, они могут до утра нам не позвонить. А на такси я доберусь за пять минут до пересечения Тридцать шестой с Лексингтон авеню. И стоить это будет пятьдесят центов, включая чаевые. Если пусто, я вернусь домой. Ехать? - Да. Я спустился в холл, надел шляпу и пальто, вышел и пешком прошел квартал в северном направлении. На Десятой авеню я остановил такси, сел и назвал водителю адрес. Напротив дома 145 на Восточной Тридцать шестой во втором ряду стояла оборудованная радиотелефоном пустая машина. Я вошел в здание. В подъезде в списке проживающих Корриган был указан пятым. Я вошел в вестибюль. Этот дом скорее всего принадлежал когда-то одной семье, а потом его переделали в многоквартирный с лифтом без лифтера. Лифт стоял в подвале. И оттуда доносились голоса, но никого не было видно. Я вошел в лифт, нажал кнопку пятого этажа и поднялся наверх. Когда лифт остановился, я вышел. На площадке справа была всего одна дверь, и около нее стоял полицейский. - Кто вы такой? - довольно неприветливо встретил он меня. - Арчи Гудвин. Я работаю на Ниро Вульфа. - Что вам нужно? - Я хочу лечь спать. Но прежде должен убедиться, не провели ли нас. Мы сообщили об этом случае в полицию. Человек, который здесь живет, как он сказал, позвонил нам и велел слушать. Раздался звук выстрела или что-то очень похожее. Трубки он не повесил, но молчал, и тогда мы позвонили в уголовный отдел. Мы не знаем, отсюда ли был звонок, потому я и приехал убедиться. - А почему в уголовку? - Потому что это может иметь отношение к делу, которое они сейчас расследуют. У нас там друзья - иногда друзья, иногда враги, - сами знаете, как это бывает. Ваш напарник там? - Нет. Дверь заперта. Он пошел вниз за консьержем. А что этот человек сказал, когда звонил? - Велел слушать, что произойдет. А потом раздался, похоже, выстрел. Можно мне приложить ухо к двери? - Зачем? - Послушать радио. - Я про вас знаю. Говорят, большой шутник. Мне что, смеяться? - Нет, сегодня не до шуток. Я очень хочу спать. По телефону нам слышно было радио, и я хочу проверить, если вы не возражаете. - Только не дотрагивайтесь до ручки двери. - Постараюсь. Он отодвинулся, и я приложил ухо туда, где дверь соединяется с притолокой. Мне хватило десяти секунд. Пока я слушал, лифт поехал вниз. Я выпрямился. - Точно Билл Стерн. WNBC. - Вы слышали по телефону Билла Стерна? - Нет. Но передачу вела WNBC "Жизнь Райли". А в десять тридцать в эфир выходит Билл Стерн. - Молодцы "Янки", правда? Я, честно говоря, болею за "Джайнтс", но мне нужно было попасть в квартиру и поэтому следовало быть дипломатом. - Еще бы! - подтвердил я. - Надеюсь, Мэнтл покажет, на что способен. Он тоже надеялся, но уверен не был. По его мнению, эти вундеркинды редко оказываются достойными тех баек, что про них рассказывают. У него были и другие предположения, которые он собрался мне поведать, когда подъехал и остановился лифт, дверь отворилась и оттуда вышли сразу двое. Один был тоже полицейский, второй - коротышка с остатками зубов, да к тому же хромой, одетый вместо халата в вышедшее из употребления пальто. Полицейский, изумившись при виде меня, спросил: - А это кто? Из отделения? - Нет. Это Арчи Гудвин от Ниро Вульфа. - А, он? Откуда это он здесь возник? - Ладно, потом. Отойдите от двери! Давайте ключ! Коротышка не стал спорить и отошел от двери. Старший из полицейских вставил ключ в замочную скважину, повернул его и, положив носовой платок на ручку двери - я еле удержался от смеха, - нажал ее и в сопровождении второго полицейского вошел в квартиру. Я тоже проскользнул туда вслед за ними. Мы очутились в узком холле, куда выходили три двери. Дверь справа была отворена, и полицейский направился туда. Сделав два шага, он остановился как вкопанный, поэтому я чуть на него не налетел. Это была довольно больших размеров гостиная, обставленная мужчиной и предназначенная для него. Это я понял, бросив один взгляд, ибо рассмотреть обстановку, если потребуется, можно будет потом. На столе в дальнем конце комнаты, между окон, был телефон, трубка от которого валялась на полу. Там же на полу дюймах в шести от трубки покоилась голова Джеймса А. Корригана, а сам он лежал ногами к окну. Еще на полу валялся футах в двух от бедра Корригана револьвер - оттуда, где я стоял, мне показалось, что это "марли" тридцать второго калибра. Горел свет. Включено было и стоявшее на краю стола радио, откуда Билл Стерн вещал, что он думает о том, как плохо играют наши баскетболисты. У Корригана на виске справа темнело большое пятно, на расстоянии казавшееся почти черным. Полицейский подошел к нему и присел на корточки. Через десять секунд, чего явно было недостаточно, он поднялся и сказал: - Умер незадолго до нашего появления. - Голос у него дрожал, но он сумел взять себя в руки. Этим телефоном пользоваться нельзя. Спустись вниз и позвони. Только не беги, не то сломаешь себе шею. Второй полицейский вышел. - Вам он виден оттуда, Гудвин? - теперь уже с твердостью в голосе спросил старший. - Подойдите поближе, только ничего руками не трогайте. Я приблизился. - Это он. Тот, что звонил. Джеймс А. Корриган. - Значит, вы слышали, как он застрелился? - Наверное. - Я положил одну руку себе на живот, а другую - на горло. - Я не спал всю прошлую ночь и сейчас плохо себя чувствую. Я схожу в ванную комнату. - Только ничего не трогайте. - Не буду. Я бы не сумел смотаться, если бы не радио. Музыка заглушала мои шаги, когда я добрался до двери, которая так и осталась открытой, потом на цыпочках выбрался в холл и вышел на лестницу. Спустившись на четыре этажа вниз, я на минуту остановился, прислушиваясь, у двери, которая вела в вестибюль на первом этаже, и когда ничего не услышал, открыл ее и вышел. Коротышка с испуганным видом топтался у лифта. Он ничего не сказал, я тоже промолчал и пошел к выходу. На улице я сразу повернул направо, прошел полквартала до Лексингтон авеню, остановил такси и через семь минут уже вылезал из него у входа в дом Вульфа. Войдя к нам в кабинет, я невольно усмехнулся. Книга, которую читал Вульф, лежала на столе, а он возился с бумажками, на которых были последние новости касательно орхидей. Смех один! Он читал книгу, но когда услышал, что я открываю входную дверь, быстро бросил книгу и занялся этими бумажками, чтобы показать мне, как ему трудно, потому что я вовремя не перенес сведения о них на постоянные регистрационные карточки. Это выглядело так по-детски, что я не мог удержаться от улыбки. - Разрешите вас побеспокоить? - почтительно спросил я. Он поднял взгляд. - Поскольку ты так быстро вернулся, я полагаю, ничего интересного не произошло? - Ваше предположение несколько ошибочно. Я поспешил вернуться, потому что туда должен прибыть отряд специалистов и тогда меня бы задержали на всю ночь. Корригана я видел. Пуля прошла через висок. Бумажки выпали у него из рук. - Доложи-ка поподробней. Я рассказал ему все, что видел и слышал, в том числе и мысли полицейского по поводу "Янки". Вульф, когда я начал рассказывать, хмурился почти неприметно, но к концу был туча тучей. Он задал мне несколько вопросов, посидел, постукивая указательным пальцем по подлокотнику кресла, и вдруг ни с того ни с сего выпалил: - Был ли этот человек простофилей? - Кто, полицейский? - Нет. Мистер Корриган. Я пожал плечами. - В Калифорнии он вел себя довольно глупо, но я не назвал бы его простофилей. А что? - Абсурд полный. Если бы ты там задержался подольше, может, сумел бы узнать кое-что, способное прояснить ситуацию. - Если бы я там задержался, меня на добрый час загнали бы в угол, пока кто-то не надумал бы разузнать кое-какие подробности. - Пожалуй, да, - неохотно согласился он. Он посмотрел на часы и, упершись большими пальцами рук в край стола, оттолкнул кресло. - Проклятие! От таких мыслей и не уснешь! - Да. Особенно зная, что в полночь или чуть позже раздастся звонок, а то и лично кто-нибудь явится. Я ошибся. И проспал беспробудным сном целых девять часов. 19
В субботу утром мне так и не удалось дочитать до конца газетные сообщения о самоубийстве известного адвоката Джеймса А. Корригана. Пока я завтракал, нам позвонили четыре раза. Первым Лон Коэн из "Газетт", который хотел расспросить Вульфа о звонке от Корригана, потом еще два журналиста с тем же намерением. От них я отбился. Четвертый звонок был от миссис Эйбрамс. Она прочла утреннюю газету и желала знать, не мистер ли Корриган, который застрелился, был убийцей ее Рейчел, хотя прямо она так не спросила. От нее я тоже отделался. Из-за того, что мне пришлось завтракать дольше, чем обычно, я нарушил планы Фрица, поэтому когда принесли утреннюю почту, мне пришлось вторую чашку кофе взять с собой в кабинет. Я просмотрел конверты, бросил все, кроме одного, себе на стол, поглядел на часы и увидел, что уже 8.55. Ровно в девять Вульф, что бы ни случилось, шел в оранжерею. Я вскочил, взбежал на один пролет лестницы, постучался, не дожидаясь приглашения, вошел к нему и объявил: - Вот оно. Письмо в конверте юридической конторы. Штамп почтового отделения на Гранд-Сентрал Стейшн, датированный вчера в полночь. Письмо толстое. - Вскрой конверт. - Он стоял одетый, готовый уйти. Я вскрыл конверт и вынул его содержимое. - Напечатано через один интервал, датировано вчерашним днем, наверху озаглавлено: "Ниро Вульфу". Девять страниц. Без подписи. - Читай. - Вслух? - Нет. Уже девять часов. Можешь мне позвонить или прийти в оранжерею, если понадобится. - Еще чего! Да это просто наглость. - Ни в коем случае. Нарушение расписания не из крайней необходимости превращается в привычку, зависящую только от прихоти, - И он вышел из комнаты. Я принялся читать. "Я решил написать это письмо без подписи в конце. По-моему, я хочу написать его, в основном, чтобы облегчить себе душу, но и не только из-за этого. После прошлогодних событий я утратил уверенность во всем. Быть может, где-то в глубине души у меня еще сохранилось уважение к правде и справедливости, обретенные мною в юности благодаря как религиозному, так и светскому образованию, чем, возможно, тоже объясняется мое желание написать это письмо. Словом, каков бы ни был истинный мотив…" Внизу зазвонил телефон. У Вульфа аппарат был отключен, поэтому мне пришлось спуститься. Звонил сержант Перли Стеббинс. Перли был всегда готов довольствоваться разговором со мной вместо Вульфа и правильно делал. Он никоим образом не дурак и всегда помнит, какой урок преподал ему Вульф в деле Лонгрена. Говорил он со мной не слишком вежливо, но без подковырок. Сказал, что они интересуются прежде всего двумя обстоятельствами. Во-первых, вчерашним звонком Корригана и, во-вторых, моей поездкой в Калифорнию, и особенно встречами там с Корриганом. Когда я сказал, что буду рад удовлетворить их интерес и обязательно приду, он ответил, что приходить не нужно, так как инспектор Кремер хочет видеть Вульфа и зайдет к нам в одиннадцать или чуть позже. Насколько мне известно, заметил я, мы с Вульфом возражать не будем, и Перли, не попрощавшись, повесил трубку. Я сел за стол и снова принялся читать. "Словом, каков бы ни был истинный мотив, я собираюсь написать письмо, а потом уже решить, отправить его или сжечь. Даже если я его отправлю, все равно оно будет без подписи, потому что я не хочу придать ему силу правового документа. Вы, разумеется, предъявите его полиции, но без моей подписи оно недействительно и не может быть опубликовано как написанное мною. Поскольку из содержания письма будет совершенно ясно, что писал его я, данное обстоятельство может показаться бессмысленным, но тем не менее без моей подписи оно послужит всем желаемым мною целям, каковыми бы ни были на то причины, тем более что это цели нравственного, а не правового характера. Я постараюсь не слишком распространяться о своих мотивах. Меня они беспокоят сильнее, нежели сами события, но для вас и других людей события имеют куда большее значение. Вас ведь более всего заботит получить засвидетельствованное мною признание в том, что я написал анонимное письмо в суд с информацией о передаче О'Мэлли взятки старшему из присяжных, но я хотел бы добавить, что мой поступок был мотивирован различными обстоятельствами. Не буду отрицать, что побудительной причиной было желание сделаться старшим компаньоном, что увеличивает власть, авторитет и личные доходы, но не меньшую роль играло и беспокойство о репутации нашей конторы. Наличие в качестве старшего компаньона человека, способного на подкуп присяжных, не только нежелательно, но и чрезвычайно опасно. Вы спросите, почему я просто не высказал всего этого О'Мэлли в лицо и не потребовал, чтобы он вышел из дела. Но не желая признать, от кого и каким образом я получил информацию, во что не намерен вникать и сейчас, я не могу представить бесспорных доказательств, а поскольку отношения между компаньонами у нас в конторе были весьма напряженными, то я не был уверен, что меня поддержат. Поэтому я и написал в суд уведомляющее письмо" Заимев с той поры, подумал я про себя, привычку не подписываться. И продолжал читать. "О'Мэлли был лишен права на практику, что, конечно, нанесло удар нашей конторе, но не смертельный. Я стал старшим компаньоном, а Кастин и Бриггс сделались членами руководства конторы. По прошествии нескольких месяцев мы снова твердо встали на ноги. Летом и осенью прошлого года наш доход превысил полученный когда-либо прежде, отчасти благодаря превосходной деятельности Кастина в качестве нашего представителя в суде, но в не меньшей степени и благодаря моему руководству. Затем в понедельник 4 декабря - эту дату я никогда не забуду, если останусь в живых и буду способен помнить и забывать, - я вернулся в офис вечером - мне нужно было кое-что доделать - и в поисках какого-то документа влез в стол Дайкса. Документа там, где я надеялся его отыскать, не оказалось, и я стал выдвигать один ящик за другим. В одном из них я увидел коричневый парусиновый портфель и заглянул в него. Документа там не было. В нем лежала пачка аккуратно сложенных страниц. На верхней странице было напечатано заглавие; „Не надейтесь…“, роман о безнравственности нынешних адвокатов, сочиненный Бэйрдом Арчером. Меня взяло любопытство, и я перелистнул страницу. Роман начинался фразой: „Не все адвокаты - разбойники с большой дороги“. Я прочел еще немного, а потом сел на стул Дайкса и принялся читать, не отрываясь. До сих пор не могу поверить в то, что Дайкс оказался таким дураком. Благодаря работе у нас в конторе он должен был неплохо разбираться в законе о диффамации, и тем не менее написал такой скверный роман с надеждой, конечно, его опубликовать. Не буду отрицать, что адвокаты, когда на карту поставлены их амбиции, не совершают противоправных поступков, как в случае с О'Мэлли, который дал взятку присяжному, но Дайкс, по-видимому, решил, что, взяв себе псевдоним, он тем самым сделается неуязвимым. Роман этот по большей части представлял собой описание деятельности нашей конторы и существующих в ней взаимоотношений. Имена, естественно, были изменены, а большинство эпизодов и обстоятельств были вымышленными, но это явно была наша контора. Роман был написан так плохо, что, вероятно, никак не увлек бы обычного читателя, - я же не мог от него оторваться. Там рассказывалось о том, как О'Мэлли дал взятку присяжному (я называю наши имена вместо выдуманных Дайксом), о том, что я узнал об этом и послал в суд анонимку, и о том, как О'Мэлли лишили практики. Правда, конец он придумал по-своему. В романе О'Мэлли сделался пьяницей и умер в отделении для алкоголиков в Бельвью, и когда я пришел навестить его перед смертью, он, указывая на меня, закричал: "Не надейтесь!" В этом отношении роман был полным абсурдом. Предполагалось, что О'Мэлли узнал, что на него донес я, хотя нигде не объяснялось, откуда он мог это выяснить. Я унес роман домой. Если я случайно на него наткнувшись, его прочел, то почему этого не мог сделать кто-нибудь другой, а рисковать я не имел права. Вернувшись домой, я понял, что не смогу уснуть, снова спустился вниз, взял такси и поехал на Салливан-стрит, где жил Дайкс. Я поднял его с постели и сказал ему, что нашел рукопись его романа и прочел ее. Поскольку я волновался, то тоже совершил непоправимую ошибку. Я решил, что он знает о моем доносе на О'Мэлли, и спросил, откуда он об этом узнал. Мне следовало понять, что это он придумал как автор. |
