Как той весной…
Фриц уснул. Потрескивали свечи. За окнами падал снег. У больного вновь начался жар. - Черная птица… Что надо этой птице?… Она все летает и летает… Как горит у меня голова… Лу… Все такое золотое кругом… Но эта птица… Эта черная птица… Эрнст… Где… Где… Ты должна это сделать, Элизабет. Он тебе все равно верен… Прости его, Элизабет… Способность прощать - только это и есть в человеке от Бога… Он поступает так не по легкомыслию… И он еще борется… Помоги ему, когда он тебя позовет, Элизабет… Обещай мне… - Да… Да… Дорогой, любимый дядя Фриц… Элизабет опустилась на пол возле кровати и целовала его руки. Он ее не слышал. - Ведь я хочу… Всегда этого хотел… Ноги мои устали… Ноги болят… Я так много странствовал… А теперь я на родине… Омойте мои бедные ноги… Дети мои… Поскольку Фриц без конца повторял эту просьбу, они принесли таз, омыли его ноги и осторожно вытерли, вновь и вновь заливая их слезами. Близился конец. - Песню… Песню о Лу… Лу… Элизабет… Он не сводил с Элизабет глаз. И она запела сквозь слезы: Моя весна, в тебе вся жизнь,
Ты - счастье в доле человека.
Ты - та звезда, что светит близ
Меня, пока не смежу веки.
Фриц вдруг приподнялся и произнес четко и громко: - Я всех вас одинаково люблю… Потом рухнул на подушки, не сводя глаз с портрета. Отблики свечей плясали на лице Лу, и по-прежнему казалось, будто ее глаза светятся, а алые губы говорят: "Вернись домой". Мое ты небо, мой покой,
Мой рай земной навеки.
И будет мир в душе моей,
Коль ты прикроешь веки, -
пела Элизабет, плача навзрыд. И еще раз, уже едва слышно, словно это всего лишь спокойная колыбельная песня: Коль ты прикроешь веки…
Фриц лежал спокойный и красивый. Он был мертв. Свечи перед портретом затрещали и погасли. Плач… Безутешный плач…
XII
Ланна Райнер вместе с Эрнстом отправились в Дрезден - певица собиралась дать там концерт. Спустя день, вечером, его пришлось повторить. На следующее утро они еще оставались в Дрездене и только в полдень вернулись в Лейпциг. Теперь Эрнст почти все время был рядом с Ланной. Он испытывал ужас перед одиночеством и жил в какой-то лихорадочной спешке. С вокзала они сразу поехали к Ланне. Стемнело, вскоре началась метель. Ланна плотнее задернула занавеси и откинулась на спинку кресла. Эрнст задумчиво глядел на нее. - Скажи мне наконец, душа моя, почему ты именно меня одарила своей любовью? Ведь во мне нет ничего примечательного. А у твоих ног лежали такие личности, я им не чета. - Я и сама не знаю, почему, Малыш. В тебе есть что-то такое, чего у всех остальных нет и в помине. В тебе чувствуется некое праестество - я могу назвать это свойство только с приставкой "пра". А ты меня - почему? - Ты - демон моей плоти. - И ты произносишь это так мрачно? - Она кокетливо взглянула на него. - Ты - очарование и несчастье моей жизни, - выдавил Эрнст и прижал ее к себе. - Любимый! Малыш, что с тобой? - Мне нужно ненадолго отлучиться. Я обещал встретиться в девять часов в одном подвальчике возле консерватории. - Ах, Малыш… - Я дал слово и должен его сдержать. - Хорошо, но потом ты все же вернешься ко мне? Она прижалась к нему всем телом и нежно поцеловала. Подвальчик был уже открыт, в нем царило шумное веселье. Эрнста встретили всеобщим ликованием. - Вот он, наш знаменитый Эрнст… Да здравствует!… Давай чокнемся… Эрнст выпил несколько бокалов вина подряд и сразу почувствовал, что опьянел. Все пели и пили без оглядки. Кто-то произнес сумбурную речь. Вино ударило всем в голову. Они пели "круговую". "Братец, как зовут твою подружку?" - "Лизбет, дай ей Бог здоровья…" И так далее по кругу. Каждый называл имя своей возлюбленной, и всякий раз все пили за ее здоровье. Кто-то колотил что есть силы по клавишам рояля, усугубляя шум, в воздухе плавали густые клубы табачного дыма. Ойген вскочил на стул. - Братец, как зовут твою подружку? - спросил хор голосов. - Они все мои! - ответил Ойген под ликующие крики остальных. - Братец, как зовут твою подружку? - круговой вопрос дошел до Эрнста. Он рассмеялся, подхватил мелодию и выпил залпом, так и не назвав никакого имени. Общий хохот. - Ах ты, подлый трусишка! - неслось со всех сторон. - Нет у меня подружки! - крикнул Эрнст. Собутыльники дружно выдохнули "Ого!" и кто-то бросил в толпу: - У кого подружка такая красавица, тот не должен от нее отрекаться! Эрнст залился краской до корней волос. Аромат духов его возлюбленной еще не выветрился из его шевелюры, ее поцелуй еще горел на его губах. Одним прыжком он вскочил на стол с бокалом в руке и крикнул в обступившую его ликующую толпу: - Братья, молодость еще венчает наши головы, а любовь устилает пухом наши тропы. Однако недалек тот час, когда мы все станем седыми старцами. Так будем счастливы сейчас! Молодость - розы - любовь! Я пью за это и за алые губки одной дамы! Веселые собутыльники окружили его плотным кольцом и радостно чокались с Эрнстом, а он возвышался над ними, словно король над своими подданными, - перед глазами у него все кружилось, а в сердце горел пожар желаний! Он никак не мог взять в толк, чего хочет от него человек в мундире. Не понимая, что делает, Эрнст механически взял из его рук телеграмму, так же бездумно вскрыл ее - глаза его еще смеялись, - прочитал, потом еще раз, выронил бокал, побледнел как полотно, покачнулся - и упал со стола на пол, бормоча что-то нечленораздельное. Ойген подскочил к нему и обхватил руками. Эрнст продолжал что-то бормотать. Рядом на полу лежала телеграмма. Ойген прочел: "Дядя Фриц умер. Элизабет". Эрнст начал метаться, и из его горла вырвался судорожный крик. Друзья отнесли его в чью-то комнату. Через час он вышел оттуда. Ойген даже перепугался. Эрнст был бледен как мел, его глаза остекленели. Ойген спросил, не хочет ли Эрнст, чтобы его проводили. Тот взглянул мимо, словно не слыша вопроса, и молча вышел на улицу. Он остановил извозчика, вскочил в пролетку, но спустя несколько минут велел кучеру остановиться, расплатился и пошел домой пешком. Там он стал механически паковать чемоданы. Под руку попался портрет Ланны. Эрнст порвал его, перестал укладывать вещи и задумался. Потом упрямо помотал головой. Не трусить! И решительно отправился к Ланне. Заслышав его шаги, она кокетливо позвала: - Малыш!… Его даже затошнило от омерзения. К горлу подступили рыдания. Он уютно и недостойно пригрелся здесь в любовном гнездышке, в то время как его верный друг умирал в одиночестве. - Малыш мой, ты не болен? - Испуганная его видом, Ланна поспешила навстречу. - Это конец, - холодно произнес он и протянул ей телеграмму. - Бедный, бедный Малыш, - тихонько сказала Ланна. - Оставайся сегодня у меня, а уж завтра… Просто чтобы ты не чувствовал себя одиноким. - Я уезжаю этой ночью и не вернусь. - Малыш! Ты хочешь меня покинуть? - Это уже произошло. Ланна увидела окаменевшее лицо Эрнста и поняла, что он сбросил с себя чары. За это она полюбила его с новой силой. - Малыш, ты не сделаешь этого! Ты должен остаться со мной! Что тебе там делать? Ты уже ничем не сможешь помочь. Оставайся здесь! Мы уедем во Францию или в Италию и заживем вместе. Забудь старое и будь счастлив со мной! Что тебе там делать? Эрнст сбросил с плеча ее руку. - Что мне там делать? Вновь обрести себя у гроба того, кого я предал. - Ах, Малыш, выбрось все это из головы - иди ко мне! - Нет! - Когда же ты вернешься? - Никогда! Она метнула на него горящий взгляд и выхватила револьвер из ящика письменного стола. - Ты останешься здесь! Он спокойно скрестил на груди руки и презрительно посмотрел на нее. Потом повернулся к двери. Ланна отшвырнула револьвер, бросилась ему в ноги и зарыдала: - Малыш, любимый… Любимый мой Малыш… Останься… Вернись… Не убивай меня, Малыш… Он оттолкнул ее и вышел на улицу. За его спиной раздавались плач и жалобные вопли: - Малыш, послушай же… Малыш мой… Мало-помалу они утихли. С гордо поднятой головой Эрнст зашагал к вокзалу. На углу своей улицы он вдруг встал как вкопанный и прижался головой к стене какого-то дома. - Фриц… Дорогой мой друг… - пробормотал он. Потом двинулся дальше. Звезды уже не мерцали в небе. Потихоньку пошел снег - равномерно, снежинка к снежинке… На следующее утро весь Лейпциг был покрыт глубоким белым покровом.
XIII
Розы в Приюте Грез слегка подвяли. А снег все еще лежал плотным слоем на Окне Сказок. Тихонько открылась дверь. Эрнст вошел и встал у смертного одра своего лучшего друга. Лицо покойного выглядело умиротворенным. Его благородные черты были отмечены невиданным на земле радостным покоем. Эрнст оглядел комнату. Все в ней было, как прежде. Только… Все было иначе. Эрнст почти не дышал, такой был скован. - Фриц, - выдавил он еле слышно. Его охватил страх перед немотой смерти. Глаза расширились. В них заплясали какие-то линии и круги… Потом воздух вокруг почернел… - Фриц! - вскрикнул он и со стоном распростерся на полу перед смертным одром, судорожно заламывая руки, хрипя и безостановочно повторяя: "Фриц… Фриц…" Потом вскочил и повалился на труп, чтобы согреть его своим теплом и оживить. Однако холод застывшего тела пронзил его смертельным ужасом, и, вскрикнув не своим голосом, Эрнст почувствовал, что самое любимое на земле существо внушает ему отвращение - таким абсолютно чужим показалось ему мертвое тело, - и он понял, что все-все уже позади. Эрнст колотил себя по лбу кулаками и вопил, вопил: - Фриц, мой дорогой, мой верный друг, возьми меня с собой… Спутник всей жизни, как мне жить без тебя… Узкая рука дотронулась до его плеча. Он смятенно оглянулся. Позади стояла Элизабет. - Эрнст, - она протянула ему руку. В первый миг он не узнал ее, так сильно она повзрослела. - Расскажи мне о нем, - попросил Эрнст и спрятал лицо в ладонях. Дрожащим голосом Элизабет поведала ему о последних чаcax друга. Обо всем рассказала, умолчала лишь о том, что Фриц сказал ей об Эрнсте. Потом они оба сидели молча, глядя в одну точку перед собой. Наконец Элизабет поднялась и бросила на Эрнста вопрошающий взгляд. Он не пошевелился. - Я останусь здесь и буду бодрствовать у тела моего лучшего друга. Ближе к вечеру доставили гроб. Эрнст не давал никому дотронуться до покойника. Он сам уложил его в легкую фанерную копию цинкового гроба, в котором Фрица должны были перевезти в крематорий. Сам гроб поставили в мастерской. Госпожа Хайндорф прислала лавровые деревца. Вся мастерская была доверху забита венками и цветами. Эрнст распорядился скупить все розы в городе и осыпал ими гроб. Наступил последний вечер перед отправкой в крематорий. У гроба горели десять толстых восковых свечей. Эрнст ни на минуту не покидал своего поста. Он сидел на полу, съежившись у изножья гроба, и не сводил глаз с любимого лица. Наступила ночь. Небо было усеяно сказочно сверкавшими звездами. - Фриц, ты спишь вечным сном… Ты умер… Умер… Какое страшное слово! Ты жив только в моей памяти, но образ твой будет все бледнее и бледнее, покуда и меня не призовет мир хладных теней. Верный друг, ты лишь однажды нарушил обет верности, не взяв меня с собой в иной мир. Выслушай меня в последний раз: клянусь тебе хранить верность - верность самому себе, как ты требовал… Ах, верный мой друг… Нет, ты не будешь одинок и там. Эрнст вошел в Приют Грез, где висел тот прекрасный портрет. - Милый образ! Тоска по тебе, не умолкавшая столько лет, теперь молчит. Златоустый певец, изливавший в песнях свою любовь и тоску по тебе, умер. Что тебе делать здесь без него? Пойдем со мной! Проводи его в последний путь. Он снял портрет со стены и вернулся в мастерскую. - Ты отправишься в последний путь не в одиночестве, Фриц. Женщина твоей мечты пойдет с тобой. И он положил портрет в гроб. Потом принес все письма Лу и вложил их в руки Фрица. Стоял рядом и горящими, сухими глазами смотрел в любимое лицо, пока не пришли остальные. Потом появились рабочие. Эрнст выпрямился во весь рост и сказал громко, чтобы услышали все: - Об этом покойнике не будут написаны тома, о нем не упомянут хроники. Ветер будет веять над его могилой, и вскоре уже никто не будет знать, где она. И все же по этому покойнику будут пролиты такие слезы, какими не оплакивали королей. Ибо эта утрата больше, чем смерть короля. Содрогнитесь, люди: от нас ушел Человек с большой буквы! Он взял у рабочих инструменты и не подпустил никого к гробу. Все безудержно зарыдали, когда он стал забивать гвозди. Лишь из глаз Эрнста не выкатилось ни единой слезинки. Но с его губ скатились две большие капли крови. Гроб унесли. Эрнст оставался в мастерской, пока мимо него не прошла Элизабет, направляясь на улицу. Тут он услышал горестный плач. Кто-то причитал: "Дядя Фриц, дорогой мой дядя Фриц… Теперь я опять одна-одинешенька…" И Эрнст увидел у одра, на котором только что стоял гроб, распростертую на полу Трикс Берген. В полдень гроб был в Бремене и стоял в крематории. Во время кремации Эрнст играл на органе. Служащие крематория никогда еще не слышали такой игры. Безутешная боль выплескивалась потоками звуков, из глубины которых постепенно возникала скрытая до поры мелодия песни "Слышу до сих пор…". Мелодия крепла и набирала силу, чтобы затем сникнуть и зазвучать нежно и жалобно в песне Фрица "Моя весна, в тебе вся жизнь…". Вернувшись с похорон домой, Эрнст свалился в постель с нервной лихорадкой. Шесть недель он находился между жизнью и смертью. Элизабет позаботилась, чтобы его доставили в больницу, и сама ухаживала за ним. Наконец он восстановил силы и смог без посторонней помощи встать с постели. Но душевно Эрнст был сломлен. Бледный и тихий, он целыми днями сидел на веранде больницы, греясь на солнышке и читая письма и стихи Фрица. Тяжкое горе пригнуло его к земле. Элизабет он почитал, как нищий чтит святую. Он не мог постигнуть, каким образом ее чистые круги некогда пересеклись с его темными путями. И все-таки в его душе оставалось тихое, но очень болезненное волнение, он часто задумчиво глядел вслед Элизабет, когда она выходила из комнаты. В эти дни он обнаружил стихотворение Фрица, написанное карандашом на черной бумаге. Кто вышел вдруг из темноты,
Сперва привыкнуть к свету должен.
Надень корону бедняку -
Страной он вряд ли править сможет.
И я, любовь моя, пробыл
Так долго в темноте,
Что в блеске нынешнем забыть
Не в силах годы те
Эрнст тут же придумал мелодию к этому стихотворению - спокойную, мрачновато-тоскливую - и отдал листок с нотами и словами Элизабет. Через две недели он выздоровел и медленно побрел привычным путем к Приюту Грез. Там его ожидало письмо Ойгена из Лейпцига, - видимо, тот забыл заказать, чтобы послание доставили в больницу. Письмо содержало много вопросов и кое-какие новости, из которых главной была следующая: Ланна Райнер обручилась с князем Разниковым. Эрнст устало улыбнулся. Значит, и этот этап его жизни миновал. Он только подивился тому, как быстро в жизни может миновать нечто, в чем еще совсем недавно заключался весь ее смысл. - Душа моя пуста, - сказал он вполголоса, ни к кому не обращаясь. - Ты все забрал с собой, Фриц. Сумерки просочились в комнату сквозь Окно Сказок в крыше. Эрнст поудобнее устроился в кресле и прислушался к их голосам. Стены дома жили своей жизнью и шептали о чем-то своем, в надвигающейся темноте комната рассказывала свою историю. - Мне тебя не забыть, - тихо сказал Эрнст в пустоту комнаты. - Все во мне принадлежало тебе, знаток человеческой души. - Он даже застонал. - Я промотал свою душу, Фриц, помоги мне обрести ее вновь! О как тяжела мысль, что гнетет меня днем и ночью: неужели эта утрата нужна была для того, чтобы я очнулся? Так он сидел, роясь в старых письмах и книгах до глубокой ночи, вызвездившей небо над Окном Сказок. - Фриц, ты - единственный, кто по-прежнему несет вместе со мной полноту и муку моей жизни. И вдруг - крик: - Элизабет! Миньона! Возлюбленная моей души, и тебя я утратил… Все погибло… Вся жизнь мертва, и все серо… На следующий вечер друзья Фрица собрались в Приюте Грез. Погода была прохладная, моросил мелкий дождик. Капли стучали по оконному стеклу. Все были необычайно молчаливы. - Теперь здесь все изменилось, - сказала Паульхен. - Как будто из комнаты ушла ее душа. - Утеряна связь, - ответил ей Фрид. - Каждый из нас сам по себе. А связывавшая нас нить порвана. Эрнст прочитал вслух выдержки из последнего письма Фрица. Потом грустно сказал: - Умер - значит, его нет. Мы никогда не увидимся с ним. | 
