Эрих Мария Ремарк - Искра жизни.

    - Не знаю. Тут есть еще двое, им в ту же сторону, в Золинген и Дуйсбург. Вместе как-нибудь доберемся.

    - Это твои старые знакомые?

    - Нет. Но и то хорошо, что хоть кто-то будет рядом.

    - Это верно.

    - Вот и я говорю.

    Он долго тряс всем руки.

    - А еда на дорогу у тебя есть? - спросил Лебенталь.

    - На два дня хватит. А потом будем обращаться к американским властям. Как-нибудь доберемся.

    Он пошел со своими двумя земляками, из Золингена и Дуйсбурга, вниз, по тропинке, ведущей в долину. Через некоторое время он обернулся, помахал им и пошел дальше, уже больше не оглядываясь.

    - Он прав, - произнес Лебенталь. - Я тоже ухожу. Сегодня я уже буду ночевать в городе. Мне нужно поговорить с одним человеком, который будет моим компаньоном. Мы хотим открыть свое дело. У него капитал, у меня - опыт.

    - Хорошо, Лео.

    Лебенталь достал из кармана пачку американских сигарет и угостил всех.

    - Это будет шикарный бизнес, - заявил он. - Американские сигареты. Как после первой мировой. Нужно только вовремя начать. - Он посмотрел на пеструю пачку. - Лучше всяких денег, можете мне поверить.

    - Лео, - улыбнулся Бергер. - Ты у нас в полном порядке.

    Лебенталь недоверчиво покосился на него.

    - Я никогда и не говорил, что я идеалист.

    - Не обижайся. Я это так, без всякой задней мысли. Если бы не ты, мы все уже столько раз могли бы загнуться, что…

    Лебенталь польщенно улыбнулся.

    - Как говорится, что было в моих силах… Всегда хорошо иметь под боком практичного человека, который кое-что понимает в коммерции. Если я для вас что-нибудь могу сделать… Бухер, а ты что думаешь? Ты остаешься?

    - Нет. Я жду, пока Рут немного окрепнет.

    - Хорошо. - Лебенталь вынул из кармана американскую авторучку и написал что-то на клочке бумаги. - Вот мой адрес в городе. На всякий пожарный…

    - Откуда у тебя авторучка? - удивился Бухер.

    - Выменял. Американцы все, как сумасшедшие, ищут какие-нибудь сувениры, на память о лагере.

    - Что?

    - Собирают сувениры. На память. Пистолеты, кинжалы, значки, плетки, флаги - все подряд. Это тоже неплохой бизнес. Я быстро смекнул, что к чему. И хорошенько запасся этим добром.

    - Лео, - сказал Бергер. - Как хорошо, что ты есть.

    Лебенталь спокойно кивнул.

    - Ты пока остаешься здесь?

    - Да, я пока остаюсь.

    - Ну тогда мы еще не раз увидимся. Жить я буду в городе, а сюда буду приходить есть.

    - Я так и понял.

    - Конечно. Сигареты у тебя еще есть?

    - Нет.

    - Держите. - Лебенталь протянул Бергеру и Бухеру по нераспечатанной пачке.

    - А что у тебя еще есть? - спросил Бухер.

    - Консервы. - Лебенталь посмотрел на часы. - Мне пора…

    Он достал из-под своей койки новенький американский плащ и не спеша надел его. Никто уже не спрашивал, откуда у него плащ. Если бы у него вдруг оказался еще и собственный автомобиль, их бы это уже не удивило.

    - Не потеряйте адрес, - сказал Лебенталь, обращаясь к Бухеру. - Было бы обидно, если бы мы больше никогда не увиделись.

    - Мы не потеряем его.

    - Мы уходим вместе, - сказал Агасфер. - Я и Карел.

    Они стояли перед Бергером.

    - Побыли бы еще пару недель, - ответил он. - Вы же совсем слабые.

    - Мы хотим уйти отсюда.

    - Вы хоть решили, куда?

    - Нет.

    - Почему же вы хотите уйти?

    Агасфер сделал неопределенный жест.

    - Мы провели здесь слишком много времени.

    На нем была старинная черно-серая крылатка с огромным, по самые локти, как у кучера, воротником. Ее раздобыл для него Лебенталь, который уже приступил к своей коммерческой деятельности. Костюм Карела представлял собой сложную комбинацию разных видов американской военной формы.

    - Карелу пора, - сказал Агасфер.

    Подошел Бухер. Он с любопытством осмотрел Карела с ног до головы.

    - Это еще что за наряд?

    - Американцы берут его с собой. Его усыновил тот полк, который первым пробился сюда. Они прислали за ним джип. И меня немного подвезут.

    - Тебя они тоже усыновили?

    - Нет. Они просто подвезут меня немного.

    - А потом?

    - Потом? - Агасфер окинул взглядом долину. Плащ его развевался на ветру. - Есть еще так много других лагерей, в которых у меня были знакомые…

    "Лебенталь одел его мудро, - думал Бергер, глядя на Агасфера. - Выглядит, как заправский пилигрим. И пойдет он теперь от одного лагеря к другому. От одной могилы к другой. Только могила для заключенного - это слишком большая роскошь. Что же он собирается искать?"

    - Знаешь, - пояснил Агасфер, - иногда в дороге неожиданно встречаешь тех, кого и не надеялся встретить.

    - Да, старик.

    Они долго смотрели им вслед.

    - Странно, что мы так просто расходимся в разные стороны, - медленно произнес Бухер.

    - Ты тоже скоро уйдешь?

    - Да. Мы не должны терять друг друга из вида.

    - Должны, - возразил Бергер. - Должны.

    - Мы обязательно должны еще когда-нибудь встретиться. После всего этого. Когда-нибудь.

    - Нет.

    Бухер поднял глаза.

    - Нет, - повторил Бергер. - Мы не должны забывать этого. Но мы не должны и превращать это в культ. Иначе так навсегда и останемся в тени этих проклятых вышек.

    Малый лагерь опустел. Его тщательно вычистили, а заключенных разместили в бараках рабочего лагеря и в казармах СС. Несмотря на пролитые реки воды, жидкого мыла и дезинфицирующих средств, здесь все еще господствовал запах смерти, грязи и человеческих страданий. Он был неистребим. В заборах из колючей проволоки повсюду были сделаны проходы.

    - А ты не устанешь? - спросил Бухер.

    - Нет, - ответила Рут.

    - Ну тогда идем. Какой сегодня день?

    - Четверг.

    - Четверг… Хорошо, что дни теперь опять имеют названия. Здесь у них были только номера. С первого по седьмой. Все одинаковые.

    Они уже получили в канцелярии свои документы.

    - Куда же мы пойдем? - спросила Рут.

    - Туда. - Бухер показал рукой в сторону холма, на котором белел маленький домик. - Давай сначала пойдем туда и посмотрим на этот дом. Он принес нам счастье.

    - А потом?

    - Потом? Потом можно вернуться обратно. Здесь нас кормят…

    - Давай не будем возвращаться. Никогда.

    Бухер удивленно посмотрел на нее.

    - Хорошо. Подожди здесь. Я принесу наши вещи.

    Вещей было немного; но они припасли в дорогу хлеба на несколько дней и две банки сгущенного молока.

    - Мы правда уйдем? - спросила она.

    Он прочел на ее лице напряженное ожидание.

    - Да, Рут.

    Они попрощались с Бергером и пошли к одному из проходов, врезанных в проволочное ограждение. Они уже не раз уходили за пределы лагеря, хоть и ненадолго, - но каждый раз, оставив позади колючую проволоку, они испытывали то же самое волнение. Им никак было не избавиться от ощущения, будто по проволоке все еще бежит невидимый, смертоносный ток, а на вышках по-прежнему стерегут свои жертвы хорошо пристрелянные к этой дорожке пулеметы. У них и в этот раз на секунду замерла в жилах кровь, когда они переступили границу лагеря. Но в следующее мгновение их уже принял огромный мир, которому не было конца и края.

    Они медленно шли рука об руку. Стоял мягкий пасмурный день. Долгие годы им приходилось ползать, красться или бежать наперегонки со смертью. Теперь они шли, ни о чем не заботясь, спокойно, с поднятой головой, - и никакой катастрофы не происходило. Никто не стрелял им вслед. Никто не кричал. Никто не обрушивал на их головы дубинки.

    - Это непостижимо, - произнес Бухер. - Уже в который раз, а все никак не привыкнуть.

    - Да. Все еще как-то… страшновато.

    - Не смотри назад. Ты хочешь оглянуться?

    - Да. Шея сама так и поворачивается. Как будто кто-то сидит в голове и разворачивает ее назад.

    - Давай попробуем забыть, не думать об этом. Сколько сможем.

    - Давай.

    Они прошли еще немного, пересекли какую-то дорожку, и перед ними раскинулся зеленый луг, слегка припорошенный желтизной примул. Они часто видели их сверху, из лагеря. Бухер на секунду вспомнил жалкие, полузасохшие примулы Нойбауера, посаженные рядом с 22-м блоком. Он стряхнул с себя это воспоминание.

    - Пойдем напрямик, через луг, - сказал он.

    - Ты думаешь, можно?..

    - Я думаю, нам теперь много чего можно. Тем более что мы ведь решили ничего не бояться.

    Под ногами шелестела трава. Они чувствовали ее даже сквозь башмаки. И это ощущение тоже было непривычным. Привычной для их ног была лишь жесткая земля плаца.

    - Давай пойдем налево, - предложил Бухер.

    Они пошли налево. Проходя мимо куста орешника и почувствовав его прикосновение, они остановились, обошли вокруг него, раздвинули ветви, пощупали его листья и почки. И это тоже казалось им чудом.

    - Теперь пошли направо, - сказал Бухер.

    Они пошли направо. Они сейчас были похожи на детей, но их это мало заботило. Каждое движение, каждый шаг приносили им огромное удовлетворение. Они могли делать все, что им хотелось. Никто им больше ничего не приказывал. Никто не кричал и не стрелял. Они были свободны.

    - Как во сне… - произнес Бухер. - Страшно только, что вдруг проснешься и окажешься в бараке, среди грязи и вони.

    - Здесь совсем другой воздух! - Рут глубоко дышала. - Это живой воздух, понимаешь? Живой, а не мертвый…

    Бухер внимательно смотрел на нее. Лицо ее немного разрумянилось, глаза блестели.

    - Да, это живой воздух. Он не воняет - он пахнет.

    Они остановились у тополей.

    - Мы можем посидеть здесь, - сказал он. - И никто нас не прогонит. Мы можем даже сплясать, если захотим.

    Они сели под деревьями. Вокруг ползали жуки, порхали бабочки. В лагере они видели только крыс и синевато поблескивающих мух. Рядом журчал ручей. Он был прозрачным и звонким. В лагере воды постоянно не хватало. А здесь она просто струилась себе, и никому до нее не было дела. Теперь нужно было ко многому привыкать заново.

    Они отправились дальше, вниз, по склону горы. Они не торопились, шли медленно, часто отдыхая. Добравшись до глубокой лощины, они наконец оглянулись и не увидели лагеря. Он скрылся из вида.

    Они долго сидели и молчали. Лагерь исчез. Исчез и разрушенный город. Перед ними был только луг, а над лугом - мягкое небо. Теплый ветер ласкал их лица. Казалось, он дует сквозь черную паутину прошлого, словно стараясь оттолкнуть ее своими мягкими ладонями. "Так, наверное, и нужно начинать, - думал Бухер. - С самого начала. Не с воспоминаний, ожесточения и ненависти, а с самого простого. С чувства, что ты живешь. Живешь не вопреки чему-то, как в лагере, а просто - живешь". Он чувствовал, что это не бегство. Он знал, чего хотел от него 509-й: он должен был стать одним из тех, кто выстоит и не сломается, чтобы обличать и бороться. Но он вдруг почувствовал и то, что бремя ответственности, которую возложили на него мертвые, раздавит его, если он не сумеет сохранить это ясное, могучее чувство жизни. Только оно могло бы придать ему силы и в то же время не позволить ему ни забыть, ни погибнуть от воспоминаний. Об этом ему говорил и Бергер во время прощания.

    - Рут, - произнес он, наконец, после долгого молчания. - Если человек начинает жизнь заново, с самого начала, как мы с тобой, то ведь впереди у него должна быть целая бездна счастья, а?

    Сад стоял в цвету. Но, приблизившись к дому, они увидели, что прямо за ним взорвалась бомба. Она разрушила всю заднюю часть постройки. Целым и невредимым остался лишь фасад. Сохранилась даже резная наружная дверь. Они открыли ее. Но она вела к груде обломков.

    - Значит, он никогда и не был домом. Все это время…

    - Хорошо, что мы не знали об этом.

    Они молча смотрели на то, что так долго считали домом. Все это время они верили, что пока он стоит, у них тоже все будет хорошо. Они верили в иллюзию. В руину с уцелевшим фасадом. В этом была и ирония, и какое-то странное утешение. Эта иллюзия помогла им выжить, а остальное не имело значения.

    Трупов они нигде не обнаружили. Хозяева, по-видимому, покинули дом до того, как в него попала бомба. Чуть в стороне, посреди развалин, они наткнулись на покосившуюся дверь. За ней оказалась кухня.

    Эта маленькая комнатушка обвалилась лишь наполовину. Плита осталась целой и невредимой. Нашлось даже несколько сковородок и горшков. Печную трубу было нетрудно вновь укрепить и вывести через разбитое окно наружу.

    - Ее можно растопить, - сказал Бухер. - Дров наверху хватает.

    Он порылся среди обломков.

    - Там внизу есть матрацы. Можно откопать их. Часа два работы. Давай сразу же и начнем.

    - Это не наш дом.

    - Он ничей. Ничего с ним не случится, если мы проведем здесь несколько дней. Для начала.

    К вечеру у них в кухне было два матраца. Еще они нашли пару одеял, покрытых белой известковой пылью, и стул. В одном из ящиков стола лежали вилки, ложки и даже нож. В печи потрескивал огонь. Дым через трубу уходил наружу. Бухер продолжал копаться среди развалин.

    Рут нашла осколок зеркала и тайком спрятала его в карман. Теперь она, стоя у окна, смотрела в это крохотное зеркальце. Бухер что-то говорил ей снаружи, она что-то отвечала ему, но глаза ее были прикованы к тому, что она увидела в зеркале: седые волосы, ввалившиеся глаза, горький рот, в котором не хватало многих зубов. Она долго безжалостно смотрела на свое отражение. Потом бросила зеркальце в огонь.

    Вошел Бухер. В руках он держал подушку. Небо между тем окрасилось в яблочно-зеленый цвет. Вечер был необыкновенно тихим. Они молча смотрели в разбитое окно. До их сознания только сейчас по-настоящему дошло, что они одни. Они уже почти забыли, что это такое. Вокруг всегда был лагерь, толпы заключенных, переполненные бараки - даже уборная всегда была битком набита людьми. Иметь товарищей было хорошо. Но иногда угнетала невозможность побыть одному. Она давила, словно уличный каток, который раскатывает каждое отдельное Я, как асфальт, превращая его в некое общее, "братское" Я.

    - Странно - вдруг оказаться одним, правда, Рут?

    - Да. Такое чувство, будто мы - последние люди на земле.

    - Нет, не последние, а первые.

    Один из матрацев они положили так, чтобы, сидя на нем, можно было смотреть наружу через открытую дверь. Они открыли консервы и не спеша поужинали. Потом они сели бок о бок на пороге покосившейся двери. Из-за груды обломков проглядывали последние лучи заходящего солнца.

    (вет.) болезнь лошадей; (разг.) бешенство, безумие, неистовство. Ремарк пользуется этим термином для характеристики людей, которые уже не способны контролировать свои поступки (Здесь и далее примечания переводчика)

    Боевая организация социалистов Веймарской республики

    еврейская заупокойная молитва.

    SA (сокр. "Sturmabteilung") - отряды штурмовиков НСДАП.

    (церк.) длинная, с широкими рукавами, обычно парчовая, одежда дьяконов, надеваемая при богослужении, а также нижнее облачение священников и архиереев.

    Отпускаю тебе грехи твои (лат.).

    Верую в единого Бога (лат.).

    Я верю, потому что это противно разуму (лат.).

    неевреи (идиш).

    Опера Бетховена.

    верховное божество у древних германцев.

    Рурская область - основная угольно-металлургическая база Германии, между реками Рур и Леппе; в Руре сконцентрированы основные отрасли тяжелой промышленности страны.

    Гонвед (венг.honved - защитник родины) в 19-20 вв., до 1949 г. - венгерская национальная армия.

    (от греч.antiphonos - звучащий в ответ) - песнопение, исполняемое поочередно двумя хорами или солистом и хором; в подлиннике: Wechselklage.

    (Volksgеrichtshof) чрезвычайный суд для расправы с противниками фашистского режима в Германии 1934-1945 гг.

    Фема - тайное судилище в Германии 14 - 15 вв.

    Wandervogel (нем.) - член юношеского туристического движения в Германии в начале 20 в. (до первой мировой войны).

    - Это тот самый сукин сын? - Да, сэр. - Пусть работает вместе со всеми. А если вздумает брыкаться - пристрелите его. (англ.).