Слуга оставил нас на подходе к большому, но почти безлюдному залу с двумя лавровыми деревцами у дверей. Внутри, прислоненные к стенам, дюжинами красовались венки, а на полу стояли вазы с розами всевозможных цветов и оттенков, но с преобладанием белых. Невольно мне вспомнился Эмилио, зеленщик и цветочник из магазинчика напротив гостиницы "Мираж". Если у Эмилио есть связи с похоронным бюро, которое переправляет Дюрана-второго в крематорий, сегодня вечером у него будет много очень недорогих роз. - С какой стати мне глазеть на труп, который хотел меня надуть? - шипел Реджинальд Блэк. - Я не молиться сюда пришел, а забрать своего Ренуара. - Молиться не обязательно. От вас требуется лишь дипломатично склонить голову и подумать о том, что портрета мадам Анрио нам больше не видать; тогда, быть может, вы даже сумеете пустить слезу. В зале было человек двадцать. Почти сплошь старики и старухи, всего несколько детей. На одной из женщин была черная тюлевая шляпа с черной вуалью. Она не спускала с нас недоверчивого взгляда и смахивала на билетершу при вратах смерти. Почему-то при виде ее я вспомнил новую любовь Лахмана - кассиршу из кинотеатра, любительницу шартреза. Посреди этих явно скучающих людей Дюран-второй лежал с закрытыми глазами, точно восковая кукла, которой уже нет дела до всей этой суеты. Он казался маленьким, куда меньше, чем запомнился мне при встрече, и был похож на старого, уставшего от жизни ребенка. В соответствии со странным ритуалом похорон в коротеньких пальцах у снулой акулы капитала был зажат крест. Цветы благоухали одуряюще, словно их было вдвое больше, чем имелось на самом деле. Реджинальд Блэк очень пристально смотрел на Дюрана-второго. Работал кондиционер, что придавало помещению еще большее сходство с моргом. Но ни одной из картин, собранных Дюраном-вторым, в зале не было - и я, и Блэк сразу же это заметили. - А теперь в атаку, - пробормотал Блэк. - Берем в оборот Расмуссена. - Сперва экономку. - Хорошо. Никто больше не пытался нас останавливать. Откуда-то издали доносился звон бокалов. Не иначе, где-то поблизости бар. Мы направились к лестнице. - Лифт вон там, - показал уже знавший нас слуга. На лифте мы поднялись на этаж, который был мне уже знаком. К немалому моему изумлению, экономка встретила меня как старого приятеля. - Он умер, - всхлипнула она. - Опоздали вы! Не иначе, вы хотели с ним насчет картины поговорить. - Да, хотели. Картину я принес на просмотр. Она принадлежит господину Реджинальду Блэку. Мы хотели бы сразу же забрать ее. Где она? - В спальне господина Дюрана. Там еще не прибрано. Не говоря ни слова, я направился в спальню. Дорогу я помнил. Блэк решительно шагал рядом. Следом за нами, всхлипывая, семенила экономка. - Вот и наша мадам Анрио, - сказал я в дверях. - Висит возле самой кровати. Блэк сделал два решительных шага вперед. Мадам Анрио встретила его своей нежной улыбкой. Я окинул взглядом опустевшую комнату, на стенах которой картины продолжали вести свою отдельную, таинственную, полную радости и света жизнь, такую далекую от смерти. Неожиданно шустро экономка последовала за Блэком и загородила собой Ренуара. - Стоп! - сказала она. - Прежде чем мы ее снимем, надо спросить у господина Расмуссена. - Но ведь это моя картина! Вы сами знаете. - Все равно надо спросить у господина Расмуссена. Реджинальд Блэк затрясся. Казалось, еще немного, и он просто отшвырнет экономку. Но Блэк совладал с собой. - Хорошо, - кротко сказал он. - Зовите господина Расмуссена. Словесная дуэль началась с притворных сантиментов. Расмуссен, благоухавший виски еще сильнее, чем прежде, пытался изобразить убитого горем родича, который просто не в состоянии говорить о делах, пока незабвенный усопший еще дома. На подмогу ему кинулась мегера с горящими глазами, вставной челюстью, которая явно была ей велика и сразу напомнила мне адвоката Левина, и траурной вуалью в волосах, что развевалась, как боевое знамя над полем брани. Но и Блэк держался молодцом. Он спокойно пропускал мимо ушей все упреки в душевной черствости и безбожном барышничестве, продолжая твердо настаивать на своем праве. Я с первого взгляда заметил, что экономка почему-то отнюдь не на стороне скорбящих. Вероятно, она единственная здесь воспринимала смерть своего хозяина, биржевой акулы Дюрана, как личную утрату, а кроме того, она, видимо, уже знала, что ее служба в этом доме кончилась. Поэтому, когда Расмуссен заявил, что картина должна быть приобщена к наследственному имуществу, поскольку она, вероятней всего, куплена и уже оплачена, Блэк внезапно обрел в этой убитой горем, все еще всхлипывающей женщине верную союзницу. Расмуссен попытался отвести ее как свидетельницу под предлогом предвзятости. Экономку это страшно рассердило, а когда Расмуссен и вовсе приказал ей заткнуться, она заявила, что он ей тут не указ, ее не он, а господин Дюран-второй нанимал на службу. Тут в спор визгливым голосом встряла скорбящая ведьма с вуалью, что повлекло за собой короткую и жаркую словесную перепалку между нею и экономкой. Блэк бросил в пекло сражения еще одного свидетеля, то бишь меня. Экономка поддержала меня без малейшего страха перед разъяренной фурией. Она твердо заявила, что Ренуар провисел в доме никак не больше двух недель, а Дюран-второй сам ей сказал, что после его смерти картину надо отослать обратно. Тут Расмуссен на время просто утратил дар речи. Наконец, придя в себя, он заявил, что после вскрытия завещания все эти недоразумения безусловно выяснятся. Блэк настаивал на своем. Тогда Расмуссен извлек из кармана часы и дал понять, что после всей этой недостойной торгашеской сцены ему надо еще приготовиться к панихиде. - Хорошо, - сказал Блэк. - Тогда ставлю вас в известность, что картина была предложена за пятьдесят тысяч долларов, и именно на эту сумму я и привлеку лично вас к судебной ответственности. На мгновение воцарилась мертвая тишина. А затем грянула буря. - Что? - завопила наследница. - Вы что, за дураков нас считаете? Да эта мазня и тысячи не стоит! Реджинальд Блэк указал на меня. - Господин Зоммер, эксперт из Лувра, предложил картину господину Дюрану-второму именно за эту цену. Я кивнул. - Надувательство! - визжала наследница. - Клочок холста в две ладони величиной! Даже углы не закрашены! - Это картина для коллекционеров, - терпеливо пояснил я. - Это не товар повседневного спроса. Для коллекционеров она бесценна. - Но если продавать, то цена-то будет, верно? Реджинальд Блэк запустил руку в свою ассирийскую бородку. - Цена - это совсем другое дело, - с достоинством заявил он. - Но вы продать ее никак не можете. Картина принадлежит мне в любом случае. А на указанную сумму я взыщу с вас через суд только моральный ущерб. И тут Расмуссен вдруг пошел на попятную. - Ерунда все это, - сказал он. - Пойдемте с нами в кабинет. Нам нужна, по крайней мере, расписка, что вы получили от нас картину. Он провел Блэка в небольшой кабинет рядом, а я остался вместе с экономкой. - Чем богаче люди, тем жаднее они становятся, - с горечью сказала экономкой. - Они меня хотели выставить уже первого числа, а ведь господин Дюран распорядился оставить меня до конца года. Ну ничего, они у меня еще попляшут, когда увидят, что он отказал мне по завещанию. Ведь я была единственная, кому он доверял, а их всех терпеть не мог. Они даже коньяк его и то норовили охаивать. Хотите рюмочку? Вы единственный, кто его оценил. Я этого не забыла. - С удовольствием, - ответил я. - Коньяк был редкостный. Экономка налила мне рюмку этого адского зелья. Я опрокинул ее залпом и по мере сил изобразил на лице восхищение. - Превосходно! - Вот видите! Потому-то я вам и помогла. Остальные-то здесь только ненавидят меня. Ну да мне все равно. Блэк вернулся в спальню с какими-то бумагами в руках. Следом за ним молча шел Расмуссен. Он вручил Блэку прелестную мадам Анрио с таким видом, будто это была жаба, и запер двери спальни. - Запакуйте! - буркнул он экономке и, не попрощавшись, вышел. Экономка принесла оберточную бумагу. - Может, и вы коньячку желаете? - спросила она Блэка. - Там в бутылке еще много осталось. А теперь все равно уже никто не придет… Я подмигнул Блэку. - С удовольствием, - обрадовался тот. - Коньяк просто поразительный, - в последний раз предостерег я. Блэк сделал глоток, но выказал безупречное самообладание. - Господин Зоммер рассказывал мне об этом напитке, - произнес он изменившимся голосом. - Я думаю, он с удовольствием выпьет еще, если у вас осталось. А мне, к сожалению, больше рюмочки в неделю нельзя. Врачи запретили. Зато уж господин Зоммер… Со скрежетом зубовным я наблюдал, как экономка снова наливает мерзкое пойло в мою рюмку. - Он и от двойной порции не откажется, - любезно добавил Блэк. На горестном лице старой женщины пробилась робкое подобие улыбки. - С удовольствием, - сказала она. - Я рада, коли вам нравится. Может, заберете бутылку с собой? Я чуть не поперхнулся и замахал руками. - Что вы, она вам еще пригодится. Жизнь научила меня: в самый неподходящий момент приходят самые неожиданные гости… Мы покидали обитель скорби с мадам Анрио под мышкой и с ликованием в душе, будто вырвали самую красивую рабыню из рук свирепых арабских работорговцев. - Мне срочно нужно чего-нибудь выпить, - пропыхтел Блэк в свою бородку. - Это не коньяк, а разбавленная серная кислота. Что-то для чистки латуни, но уж никак не для питья. - Он лихорадочно озирался, высматривая бар. К счастью, показалось такси. - Ладно, берем такси! А дома забьем этот чудовищный вкус нашим лучшим коньяком. Но какова шайка! Смерть - и такая жадность, такая скаредность! - Ваша идея насчет пятидесяти тысяч была просто гениальна, - сказал я. - В нашей профессии надо уметь соображать быстро идти на риск без страха. Отпразднуем сегодня вызволение мадам Анрио со свечами и нашим заветным "Наполеоном". - Реджинальд Блэк рассмеялся. - Вот и понимай людей после этого. - Вы про Расмуссена? Или про эту фурию? - Да нет. Эти ясны, как раскрытая книга. Но Дюран-второй каков! Вот скажите, почему он не купил этого Ренуара, раз уж знал, чего стоят его наследники? Мог бы подарить своей экономке. Я уверен, лет тридцать назад он с ней спал. И знаете почему? Ему так было дешевле. В витрине магазина Силверов распластался яркий плакат: "Ликвидационная распродажа! Магазин закрывается! Самые низкие цены!"Я вошел. Александр Силвер принял меня в клетчатых зеленоватых брюках и серых носках, но зато при черном галстуке. - Что стряслось? - спросил я. - Все! - мрачно ответил он. - Самое страшное! Я взглянул на его черный галстук и только тут вспомнил, что и сам в таком же. Я забыл сменить его на мой обыкновенный. - Умер кто-нибудь? - осторожно поинтересовался я. Александр покачал головой. - Да нет, но все равно что умер, господин Зоммер. А с вами-то что? Или кто-то умер у вас? Вы вон тоже в черном. - Тоже нет, господин Александр. Это траур скорее по служебной надобности. А у вас? Сегодня, похоже, день черных галстуков. - Мой братец! Этот вероломный нацист! Он-таки женился! Тайно! Неделю назад. - На ком? - На шиксе. конечно. На этой патлатой гиене. - Сегодня, похоже, еще и день гиен. Одну я уже лицезрел. Из-за этого и объявление? Все распродаете? Александр кивнул. - Объявление-то я повесил, а толку что? Никто не приходит. Все зазря! Кому сегодня нужен антиквариат? Разве что только моему братцу, извергу. Тот на антиквариате женится. Я облокотился на голландский стул - очень даже подлинный, не считая, конечно, ножек. - Хотите закрыть магазин? Жалко. - Что значит "хотите"? Пытаюсь! Ведь никто у меня его не купит! Даже на распродажу покупателей не найдешь! - А сколько вы бы хотели за этот магазин? - спросил я. Силвер стрельнул в меня взглядом. - Еще не знаю, - осторожно ответил он. - Вы хотели бы купить? - Разумеется, нет. И даже не арендовать. У меня ведь нет денег. - Тогда зачем же спрашиваете? - Просто из солидарности. Как насчет чашечки кофе в чешском кафе напротив? Но чур, сегодня я угощаю! Силвер посмотрел на меня грустными глазами. - Не до кофейни мне, дорогой мой друг! Это все прекрасные дни золотого прошлого. Теперь они позади! Знаете, чем мне братец пригрозил? Если я и дальше буду артачиться, он снова станет юристом. А я только отстаиваю память моей матушки! Если бы она знала! Она бы перевернулась в гробу. - Это еще как сказать. Может, она полюбила бы сноху. - Что? Моя мать, правоверная иудейка, и полюбила бы шиксу? Я направился к двери. - Пойдемте, господин Александр! Чашечка кофе и разговор по душам вам сейчас не повредят. Сделайте мне одолжение. В эту минуту вид у Силвера был особенно неприкаянный и несчастный. Борьба за веру не прошла для него бесследно - это был уже совсем не тот жизнелюб, каким я знал его в недавнем прошлом. Даже походка Силвера утратила былую прыть: когда мы пересекали улицу, его чуть не сшиб велосипедист, что было бы немалым позором для смельчака, который прежде шутя лавировал между спортивными автомобилями и омнибусами. - Ромовый кекс совсем свежий, - встретила нас кондитерша. - Очень рекомендую, господин Силвер. Безрадостным взглядом Александр обвел витрину с выпечкой. - Шоколадную голову, - выбрал он наконец. Очевидно, темный цвет шоколада больше всего подходил к его похоронному настроению. Кондитерша принесла кофе. Александр немедленно обжег губы, настолько он оказался горячий. - Тридцать три несчастья, - пробормотал он. - Я от горя сам не свой. Я завел разговор о бренности всего земного, надеясь тем самым настроить его на философски-меланхолический лад и слегка поразвлечь. В качестве примера я выбрал Дюрана-второго. Но Александр меня почти не слушал. Вдруг его шея вытянулась, как у разъяренной кобры. Взгляд Силвера был прикован к магазину. - Вот они! - почти прошипел он. - Арнольд со своей шиксой! Стоят перед витриной! Наглость какая! Видите ее? Видите эту патлатую белокурую стерву в парике и с полной пастью зубов? На другой стороне улицы я узрел Арнольда в элегантном пиджачке цвета маренго и полосатых брюках, а рядом с ним тоненькую и на вид вполне безобидную девицу. - Высматривает, как бы чего урвать, - прорычал Александр. - Видите этот алчный взгляд? - Нет, - сказал я. - И вы его не видите, господин Александр. У вас просто не на шутку разыгралась фантазия. Что вы намерены предпринять? Съешьте еще одну шоколадную голову, это самое разумное. - Исключено! Я должен быть там. Иначе эта шикса вломится в магазин и еще меня ограбит! Пойдемте со мной! Вы мне поможете! Александр Силвер ринулся через улицу почти с прежней своей отвагой и сноровкой. Очевидно, его окрыляли ненависть и праведный гнев. Он совершил очень элегантное, пружинистое полусальто, чтобы увернуться от пикапа, развозящего детские пеленки, и скрылся за тупой мордой омнибуса. Я встал и пошел расплатиться. - Он уже не тот, что прежде, - вздохнула официантка. - Никак не может пережить, что господин Арнольд женился. Как будто хуже беды не бывает! Когда вон война кругом! - Она покачала головой. Я нарочно приближался к магазину не спеша. Хотел дать Силверу возможность совладать со своими нервами в кругу семьи. В конце концов, не зря же Александр считает себя галантным кавалером, значит, он и в шиксе должен видеть женщину, а женщина заслуживает уважения. Арнольд меня представил. Опасаясь приступа ярости со стороны Александра, я поздравил молодых довольно сдержанно. Потом стал слушать. Арнольд хотел убрать из витрины объявление о ликвидационной распродаже. Без его согласия такое объявление вешать не следовало, мягко объяснял он. - Зачем тебе все продавать, Александр? - Хочу снова открыть адвокатскую контору, - саркастически буркнул Александр. - По бракоразводным процессам! - добавил он. Шикса, которую звали Каролиной, залилась звонким смехом. - Как мило! - сказала она. - И как грустно. - К этому разговору мы еще вернемся, - сказал Арнольд, явно выросший за это время в собственных глазах. - А сегодня Каролина хотела бы взглянуть на наш магазин. Александр бросил в мою сторону взгляд, который, воистину, был многих томов тяжелей. - Ты ведь не против, Александр? - защебетала Каролина. Я видел, как от такого фамильярного обращения Силвер-первый дернулся, будто ужаленный осой. - Я так и думала, - с улыбкой, как ни в чем не бывало, проворковала Каролина. - Такой галантный кавалер, как ты! Она открыла дверь и вошла в магазин. Арнольд с дурацкой ухмылкой последовал за ней. Александр в эту секунду напоминал прусского генерала поры Вильгельма, которого ненароком цапнули за гениталии. | 
