У дела двадцать девятого фамилии, имени и отчества, как и следовало ожидать, не оказалось. Оказалось только условное наименование - "Заколдун". Год рождения его терялся в глубине веков, место рождения определялось координатами с точностью до минуты дуги. По национальности Заколдун был русский, образования не имел, иностранных языков не ведал, профессия у него была - холм, а место работы в настоящее время опять же определялось упомянутыми выше координатами. За границей Заколдун сроду не бывал, ближайшим родственником его являлась Мать Сыра Земля, адрес же постоянного места жительства определялся все теми же координатами и с той же точностью. Что же касается краткой сущности необъясненности, то Выбегалло не мудрствуя лукаво выразил ее предельно кратко: "Во-первых, не проехать, во-вторых, не пройти". Комендант сиял. Дело уверенно шло на рационализацию. Хлебовводов был доволен анкетой. Фарфуркис восхищался очевидной необъясненностью, ничем не угрожающей народу, и Лавр Федотович, по-видимому, тоже не возражал. Во всяком случае, он доверительно сообщил нам, что народу нужны холмы, а также равнины, овраги, буераки, эльбрусы и казбеки. Но тут дверь избушки растворилась, и на крыльцо выбрался, опираясь на палочку, старый человек в валенках и в длинной подпоясанной рубахе до колен. Он потоптался на пороге, посмотрел из-под руки на солнце, махнул клюкой на козу, чтобы слезла с крыши, и уселся на ступеньку. - Свидетель! - сказал Фарфуркис. - А не вызвать ли нам свидетеля? - Так что же - свидетель… - упавшим голосом сказал комендант. - Разве чего не ясно? Ежели вопросы есть, то я могу… - Нет! - сказал Фарфуркис, с подозрением глядя на него. - Нет, зачем же вы? Вы вон где живете, а он здешний. - Вызвать, вызвать! - сказал Хлебовводов. - Пусть молока принесет. - Грррм, - сказал Лавр Федотович. - Товарищ Зубо, вызовите свидетеля по делу номер двадцать девять. - Эх! - воскликнул комендант, ударив соломенной шляпой о землю. Дело рушилось на глазах. - Да если бы он мог сюда прийти, он бы разве там сидел? Он там, можно сказать, в заключении! Не выйти ему оттуда! Как он там застрял, так он там и остался… И в полном отчаянии, под пристальными подозрительными взглядами Тройки, предчувствуя неприятности и ставши от этого необычайно словоохотливым, комендант поведал нам сказание о заколдунском леснике Феофиле. Как он жил себе не тужил с женой в своей сторожке, молодой тогда еще совсем был, здоровенный, что твой лось. Ударила однажды в холм зеленая молния, и начались страшные происшествия. Жена Феофила как раз в город уходила, за покупками, вернулась - не может взойти на холм, до дому добраться, с покупками своими. И Феофил тоже к ней рвался. Двое суток он к ней без передышки с холма бежал - нет, не добежать! Так он там и остался. Он там, жена здесь… С покупками. Потом, конечно, успокоился, жить-то надо. Так до сих пор и живет. Ничего, привык… Выслушав эту страшную историю и задав несколько каверзных вопросов, Хлебовводов вдруг сделал открытие: переписи этот Феофил избежал, воспитательной работе не подвергался и вполне возможно, что так и остался кулаком-мироедом. - Две коровы у него, - говорил Хлебовводов, - и теленок вот. Коза. А налогов не платит… - Глаза его расширились. - Раз теленок есть, значит и бык у него где-то там спрятан! - Есть бык, это точно, - уныло признался комендант. - Он у него, верно, на той стороне пасется… - Ну, браток, и порядочки у тебя… - зловеще произнес Хлебовводов. - Знал я, чувствовал, что хапуга ты и очковтиратель, но такого даже от тебя не ожидал. Чтобы ты - подкулачник были, чтобы ты кулака покрывали, мироеда!… Комендант набрал в грудь побольше воздуха и заныл: - Святой девой Марией… Двенадцатью первоапостолами… - Внимание! - прошептал невидимый Эдик. Лесник Феофил вдруг поднял голову и, прикрываясь от солнца ладонью, посмотрел в нашу сторону. Затем он встал, отбросил клюку и начал неторопливо спускаться с холма, оскальзываясь в высокой траве. Белая грязная коза следовала за ним, как собачонка. Феофил подошел к нам, сел, задумчиво подпер костлявой коричневой рукой подбородок, а коза села рядом и уставилась на нас желтыми бесовскими глазами. - Люди как люди, - сказал Феофил. - Удивительно… Коза обвела нас взглядом и выбрала Хлебовводова. - Это вот Хлебовводов, - сказала она. - Рудольф Архипович. Родился в девятьсот десятом, в Хохломе, имя родители почерпнули из великосветского романа, по образованию - школьник седьмого класса, происхождения родителей стыдится, иностранных языков изучал много, но не знает ни одного… - Йес, - подтвердил Хлебовводов, стыдливо хихикая. - Натюрлих, яволь!… - …профессии как таковой не имеет. В настоящее время - руководитель-общественник. За границей был: в Италии, во Франции, в обеих Германиях, в Венгрии, в Англии… и так далее… Всего в сорока двух странах. Везде хвастался и прикупал. Отличительная черта характера - высокая социальная живучесть и приспособляемость, основанная на принципиальной глупости, а также на неутолимом стремлении быть ортодоксальнее ортодоксов. - Так, - сказал Феофил, - можете что-нибудь к этому добавить, Рудольф Архипович? - Никак нет! - весело сказал Хлебовводов. - Разве что вот… орто… доро… орто-ксальный… не совсем ясно! - Быть ортодоксальнее ортодоксов означает примерно следующее, - сказала коза. - Если начальство недовольно каким-нибудь ученым, вы объявляете себя врагом науки вообще. Если начальство недовольно каким-нибудь иностранцем, вы тут же объявляете войну всему, что за кордоном. Понятно? - Так точно, - сказал Хлебовводов. - Иначе нам невозможно. Образование у нас больно маленькое. Иначе того и гляди - промахнешься. - Крал? - небрежно спросил Феофил. - Нет, - сказала коза. - Подбирал, что с возу упало. - Убивал? - Ну что вы! - засмеялась коза. - Лично - никогда. - Расскажите что-нибудь, - попросил Хлебовводова Феофил. - Ошибки были, - быстро сказал Хлебовводов. - Люди не ангелы. И на старуху бывает проруха. Конь о четырех ногах и то спотыкается. Кто не ошибается, тот не ест… то есть не работает… - Понял, понял, - сказал Феофил. - Будете еще ошибаться? - Ни-ког-да! - твердо сказал Хлебовводов. - Благодарю вас, - сказал Феофил. Он посмотрел на Фарфуркиса. - А этот приятный мужчина? - Это Фарфуркис, - сказала коза. - По имени и отчеству никогда и никем называем не был. Родился в девятьсот шестнадцатом, в Таганроге, образование высшее, юридическое, читает по-английски со словарем. По профессии - лектор, имеет степень кандидата исторических наук. Тема диссертации: "Профсоюзная организация мыловаренного завода имени Первых Пионеров в период 1934 - 1940 годов". За границей не был и не рвется. Отличительная черта характера - осторожность и предупредительность, иногда сопряженные с риском навлечь на себя недовольство начальства, но всегда рассчитанные на благодарность от начальства впоследствии… - Это не совсем так, - мягко возразил Фарфуркис. - Вы несколько подменяете термины. Осторожность и предупредительность являются чертой моего характера совершенно безотносительно к начальству. Я таков от природы, это у меня в хромосомах. Что же касается начальства, то такова уж моя обязанность - указывать вышестоящим товарищам юридические рамки их компетенции. - А если они выходят за эти рамки? - поинтересовался Феофил. - Видите ли, - сказал Фарфуркис, - чувствуется, что вы не юрист. Нет ничего более гибкого и уступчивого, нежели юридические рамки. Их можно указать, но их нельзя перейти. - Как вы насчет лжесвидетельствования? - спросил Феофил. - Боюсь, что этот термин несколько устарел, - сказал Фарфуркис. - Мы им не пользуемся. - Как у него насчет лжесвидетельствования? - спросил Феофил козу. - Никогда, - сказала коза. - Он всегда свято верит в то, о чем свидетельствует. - Действительно, что такое ложь? - подхватил Фарфуркис. - Ложь - это отрицание или искажение факта. Но что есть факт? Можно ли вообще в условиях нашей невероятно усложнившейся действительности говорить о факте? Вы скажете: "Факт есть явление или деяние, засвидетельствованное очевидцами". Однако очевидцы могут быть пристрастны, корыстны или попросту невежественны. "Факт есть деяние или явление, засвидетельствованное в документах". Но документы могут быть подделаны или сфабрикованы. Наконец, "факт есть деяние или явление, фиксируемое лично мной". Однако мои чувства могут быть притуплены или даже вовсе обмануты привходящими обстоятельствами. Таким образом, оказывается, что факт, как таковой, есть нечто весьма эфемерное, расплывчатое, недостоверное, и возникает естественная потребность вообще отказаться от такого понятия. Но в этом случае ложь и правда автоматически становятся первопонятиями, неопределимыми через какие бы то ни было более общие категории… Существует Большая Правда и антипод ее - Большая Ложь. Большая Правда так велика и истинность ее так очевидна всякому нормальному человеку, каким являюсь и я, что опровергать или искажать ее, то есть лгать, становится совершенно бессмысленно. Вот почему я никогда не лгу и, естественно, никогда не лжесвидетельствую. - Тонко, - сказал Феофил. - Очень тонко. Конечно, после Фарфуркиса останется эта его философия факта? - Нет, - сказала коза, усмехаясь. - То есть философия, конечно, останется, только Фарфуркис тут ни при чем. Это не он ее придумал. Он вообще ничего не придумал, кроме своей диссертации, так что останется от него только эта диссертация как образец работ подобного рода. Феофил задумался. - Правильно ли я понял, - сказал Фарфуркис, обращаясь к Феофилу, - что все кончено и мы можем теперь продолжить свои занятия? - Нет еще, - ответил Феофил, очнувшись от задумчивости. - Я хотел бы задать несколько вопросов вот этому гражданину… - Как?! - вскричал пораженный Фарфуркис. - Лавру Федотовичу?! - Народ!… - проговорил Лавр Федотович, глядя куда-то в бинокль. - Вопросы Лавру Федотовичу? - бормотал потрясенный Фарфуркис. - Да, - подтвердила коза. - Вунюкову Лавру Федотовичу, год рождения… - Все, - прошептал невидимый Эдик. - Энергии не хватает, этот Лавр - как бездонная бочка… - Да что же это такое!! - возопил в отчаянии Фарфуркис. - Товарищи! Да куда же мы опять заехали? Ну что это такое? Неприлично же… - Правильно, - сказал Хлебовводов, - не наше это дело. Пускай милиция разбирается. - Грррм, - произнес Лавр Федотович. - Другие предложения есть? Вопросы к докладчику есть? Выражая общее мнение, предлагаю дело номер двадцать девять рационализировать в качестве необъясненного явления, представляющего интерес для Министерства пищевой промышленности и Министерства финансов. В целях первичной утилизации предлагаю дело номер двадцать девять под наименованием "Заколдун" передать в прокуратуру Тьмускорпионского района. Я посмотрел на вершину холма. Лесник Феофил, тяжело опираясь на клюку, стоял на своем крылечке и из-под ладони озирал окрестности, коза бродила по огороду. Я, прощаясь, помахал им беретом. Горестный вздох невидимого Эдика прозвучал над моим ухом одновременно с тяжелым стуком Большой Круглой Печати. ЭПИЛОГ
На другое утро, едва проснувшись, я тотчас почувствовал, как все горько и безнадежно. Эдик в одних трусах сидел за столом, подперев руками взлохмаченную голову, а перед ним, на листе газеты, поблескивали детали разобранного до винтика реморализатора. Сразу было видно, что Эдику тоже гадко и безнадежно. Отшвырнув одеяло, я спустил ноги на пол, вытащил из кармана куртки сигарету и закурил. В других обстоятельствах этот нездоровый поступок вызвал бы немедленную и однозначную реакцию Эдика, не терпевшего расхлябанности и загрязненного воздуха. В других обстоятельствах я и сам бы не решился курить натощак при Эдике. Но сегодня нам было все равно. Мы были разгромлены, мы висели над пропастью. Во-первых, мы не выспались. Это первое, как выразился бы Модест Матвеевич. До трех часов ночи мы угрюмо ворочались в постелях, подводя горькие итоги, открывали окна, закрывали окна, пили воду, а я даже кусал подушку. Мало того, что мы оказались бессильны перед этими канализаторами. Это было бы еще ничего. В конце концов, нас никто никогда не учил, как с ними обращаться. Были мы еще жидковаты, да и зеленоваты, пожалуй. Мало того, что все надежды получить хотя бы наш Черный Ящик и нашего Говоруна развеялись в дым после вчерашней исторической беседы у подъезда гостиницы. В конце концов, противник обладал таким мощным оружием, как Большая Круглая Печать, и нам нечего было ей противопоставить. Но речь теперь шла о всей нашей дальнейшей судьбе. Исторический разговор у подъезда происходил примерно так. Едва я подогнал запыленную машину к гостинице, как на крыльце возник из ничего непривычно суровый Эдик. Э д и к. Простите, Лавр Федотович, не можете ли вы уделить мне несколько минут? Л а в р Ф е д о т о в и ч (сопит, облизывает комариные волдыри на руке, ждет, пока ему откроют дверцу машины). Х л е б о в в о д о в (сварливо). Прием окончен. Э д и к (сдвигая брови). Я хотел выяснить, когда будут исполнены наши заявки. Л а в р Ф е д о т о в и ч (Фарфуркису). Пиво - это от слова "пить". Х л е б о в в о д о в (ревниво). Точно так! Народ любит пиво. В с е (лезут из машины). К о м е н д а н т (Эдику). Да вы не волнуйтесь, в следующем же году рассмотрим ваши заявочки… Э д и к (внезапно осатанев). Я требую прекратить волокиту! (Встает в дверях, мешая пройти.) Л а в р Ф е д о т о в и ч. Грррм… Затруднение? Товарищ Хлебовводов, устраните. Э д и к (зарываясь). Я требую немедленного удовлетворения наших заявок! Я (уныло). Да брось ты, безнадюга все это… К о м е н д а н т (испуганно). Христом-богом… Пресвятой богородицей Тьмускорпионской… Молю… Безобразная сцена. Х л е б о в в о д о в, остановленный Э д и к о м, измеряет его взглядом с головы до ног. Э д и к поспешно сбрасывает излишки ярости в виде маленьких шаровых молний. Вокруг собираются Л ю б о з н а т е л ь н ы е. Возглас из открытого окна: "Дай ему! Чего смотришь! По луковке!" Ф а р ф у р к и с что-то торопливо шепчет Л а в р у Ф е д о т о в и ч у. Л а в р Ф е д о т о в и ч. Грррм… Есть мнение, что нам надлежит решительнее продвигать нашу талантливую молодежь. Предлагается: товарища Привалова утвердить в должности шофера при Тройке, а товарища Амперяна назначить врио товарища заболевшего Выбегаллы с выплатой ему разницы в окладе. Товарищ Фарфуркис, подготовьте проект приказа. Копию - вниз. (Идет на Эдика.) Врожденная вежливость Э д и к а берет верх над всем прочим. Он уступает дорогу и даже открывает дверь перед пожилым человеком. Я (ошеломлен, плохо вижу и плохо слышу). К о м е н д а н т (радостно пожимая мне руку). С повышением вас, товарищ Привалов! Вот все и уладилось… Л а в р Ф е д о т о в и ч (задержавшись в дверях). Товарищ Зубо! К о м е н д а н т. Слушаю! Л а в р Ф е д о т о в и ч (шутит). Была вам, товарищ Зубо, сегодня баня, так сходите вы теперь сегодня в баню! Жуткий хохот удаляющейся Тройки. ЗАНАВЕС
Вспомнив эту сцену, вспомнив, что отныне и надолго мне суждено быть шофером при Тройке, я раздавил окурок и прохрипел: - Надо удирать. - Нельзя, - сказал Эдик. - Позор. - А оставаться - не позор? - Позор, - согласился Эдик, - но мы - разведчики. Нас никто пока не освобождал от наших обязанностей. Надо стерпеть нестерпимое. Надо, Саша! Надо умыться, одеться и идти на заседание. Я застонал, но не нашел, что возразить. Мы умылись и оделись. Мы даже позавтракали. Мы вышли в город, где все люди были заняты полезным, нужным делом. Мы угрюмо молчали, мы были жалки. У входа в Колонию на меня вдруг напал из-за угла старикашка Эдельвейс. Эдик выхватил рубль, но это не произвело обычного действия. Материальные блага старикашку более не интересовали, он жаждал благ духовных. Он требовал, чтобы я включился в качестве руководителя в работу по усовершенствованию его эвристического агрегата и для начала составил бы развернутый план такой работы, рассчитанный на время его, старикашки, учебы в аспирантуре. | 
