Я забрал у него тяжеленный футляр и водрузил изобретение на демонстрационный столик. Освобожденный наконец старичок поклонился и сказал дребезжащим голоском: - Мое почтение. Машкин Эдельвейс Захарович, изобретатель. - Не он, - сказал Хлебовводов вполголоса. - Не он и не похож. Надо полагать, совсем другой Бабкин. Однофамилец, надо полагать. - Да-да, - согласился старичок, улыбаясь. - Принес вот на суд общественности. Профессор вот, товарищ Выбегалло, дай бог ему здоровья, порекомендовал. Готов демонстрировать, ежели на то будет ваше желание, а то засиделся я у вас в Колонии неприлично… Внимательно разглядывавший его Лавр Федотович отложил бинокль и медленно наклонил голову. Старичок засуетился. Он снял с футляра крышку, под которой оказалась громоздкая старинная пишущая машинка, извлек из кармана моток провода, воткнул один конец куда-то в недра машинки, затем огляделся в поисках штепселя и, обнаружив, размотал провод и воткнул вилку. - Вот, изволите видеть, так называемая эвристическая машина, - сказал старичок. - Точный электронно-механический прибор для отвечания на любые вопросы, а именно - на научные и хозяйственные. Как она у меня работает? Не имея достаточно средств и будучи отфутболиваем различными бюрократами, она у меня не полностью пока еще автоматизирована. Вопросы задаются устным образом, и я их печатаю и ввожу к ей внутрь, довожу, так сказать, до ейного сведения. Отвечание ейное, опять же через неполную автоматизацию, печатаю снова я. В некотором роде посредник, хе-хе! Так что, ежели угодно, прошу. Он встал за машинку и шикарным жестом перекинул тумблер. В недрах машинки загорелась неоновая лампочка. - Прошу вас, - повторил старичок. - А что это у вас там за лампа? - с любопытством спросил Фарфуркис. Старичок тут же ударил по клавишам, потом быстро вырвал из машинки листок бумаги и рысцой поднес его Фарфуркису. Фарфуркис прочитал вслух: - "Вопрос: что у нея… гм… у нея внутре за лпч…" Лэпэчэ… Кэпэдэ, наверное? Что это за лэпэчэ? - Лампочка, значит, - сказал старичок, хихикая и потирая руки. - Кодируем помаленьку. - Он вырвал у Фарфуркиса листок и побежал обратно к своей машинке. - Это, значит, был вопрос, - произнес он, загоняя листок под валик. - А сейчас посмотрим, что она ответит… Члены Тройки с интересом следили за его действиями. Профессор Выбегалло благодушно-отечески сиял, изысканными и плавными движениями пальцев выбирая из бороды какой-то мусор. Эдик пребывал в покойной, теперь уже полностью осознанной тоске. Между тем старичок бодро простучал по клавишам и снова выдернул листок. - Вот, извольте, ответ. Фарфуркис прочитал: - "У мене внутре… гм… не… неонка". Что это такое - неонка? - Айн секунд! - воскликнул изобретатель, выхватил листок и вновь побежал к машинке. Дело пошло. Машина дала безграмотное определение, что такое неонка, затем она ответила Фарфуркису, что пишет "внутре" согласно правил грамматики, а затем… Ф а р ф у р к и с. Какой такой грамматики? М а ш и н а. А нашей русской грмтк. Х л е б о в в о д о в. Известен ли вам Бабкин Эдуард Петрович? М а ш и н а. Никак нет. Л а в р Ф е д о т о в и ч. Грррм… Какие будут предложения? М а ш и н а. Признать мене за научный факт. Старичок бегал и печатал с неимоверной быстротой. Комендант восторженно подпрыгивал на стуле и показывал нам большой палец. Эдик медленно восстанавливал душевное равновесие. Х л е б о в в о д о в (раздраженно). Я так работать не могу. Чего он взад-вперед мотается, как жесть по ветру? М а ш и н а. Ввиду стремления. Х л е б о в в о д о в. Да уберите вы от меня ваш листок! Я вас ни про чего не спрашиваю, можете вы это понять? М а ш и н а. Так точно, могу. До Тройки дошло, наконец, что если они хотят кончить когда-нибудь сегодняшнее заседание, им надлежит воздержаться от вопросов, в том числе и от риторических. Наступила тишина. Старичок, который основательно умаялся, присел на краешек кресла и, часто дыша полуоткрытым ртом, вытирался платочком. Выбегалло горделиво озирался. - Есть предложение, - тщательно подбирая слова, сказал Фарфуркис. - Пусть научный консультант произведет экспертизу и доложит нам свое мнение. Лавр Федотович поглядел на Выбегаллу и величественно наклонил голову. Выбегалло встал. Выбегалло любезно осклабился. Выбегалло прижал правую руку к сердцу. Выбегалло заговорил. - Эта… - сказал он. - Неудобно, Лавр Федотович, может получиться. Как-никак, а же суизан рекомендат`ель сет нобль вё [1]. Пойдут разговоры… эта… кумовство, мол, протекси`он… А между тем случай очевидный, достоинства налицо, рационализация… эта… осуществлена в ходе эксперимента… Не хотелось бы подставлять под удар доброе начинание, гасить инициативу. Лучше будет что? Лучше будет, если экспертизу произведет лицо незаинтересованное… эта… постороннее. Вот тут среди представителей снизу наблюдается товарищ Привалов Александр Иванович… (Я вздрогнул.) Компетентный товарищ по электронным машинам. И незаинтересованный. Пусть он. Я так полагаю, что это будет ценно. Лавр Федотович взял бинокль и стал поочередно нас рассматривать. Оживший Эдик умоляюще прошептал: "Саша, надо! Дай им! Такой случай!" - Есть предложение, - сказал Фарфуркис, - просить товарища представителя снизу оказать содействие работе Тройки. Лавр Федотович отложил бинокль и дал согласие. Теперь все смотрели на меня. Я бы, конечно, ни за что не стал путаться в эту историю, если б не старичок. Сет нобль вё хлопал на меня красными веками столь жалостно и весь вид его являл такое очевидное обещание век за меня бога молить, что я не выдержал. Я неохотно встал и приблизился к машине. Старичок радостно мне улыбался. Я осмотрел агрегат и сказал: - Ну хорошо. Имеет место пишущая машинка "ремингтон" выпуска тысяча девятьсот шестого года в сравнительно хорошем состоянии. Шрифт дореволюционный, тоже в хорошем состоянии. - Я поймал умоляющий взгляд старикашки, вздохнул и пощелкал тумблером. - Короче говоря, ничего нового данная печатающая конструкция, к сожалению, не содержит. Содержит только очень старое… - Внутре! - прошелестел старичок. - Внутре смотрите, где у нее анализатор и думатель… - Анализатор, - сказал я. - Нет здесь анализатора. Серийный выпрямитель есть, тоже старинный. Неоновая лампочка обыкновенная. Тумблер. Хороший тумблер, новый. Та-ак… Еще имеет место шнур. Очень хороший шнур, совсем новый… Вот, пожалуй, и все. - А вывод? - живо осведомился Фарфуркис. Эдик ободряюще мне кивал, и я дал ему понять, что постараюсь. - Вывод, - сказал я. - Описанная машинка "ремингтон" в соединении с выпрямителем, неоновой лампочкой, тумблером и шнуром не содержит ничего необъясненного. - А я? - вскричал старичок. Эдик показал мне, как надлежит делать хук слева, но этого я уже не мог. - Нет, конечно… - промямлил я. - Проделана большая работа… (Эдик схватился за голову.) Я, конечно, понимаю… добрые намерения… (Эдик посмотрел на меня с презрением.) Ну в самом деле, - сказал я, - человек старался… нельзя же так… - Побойся бога, - отчетливо произнес Эдик. - Нет… Ну что ж… Ну пусть человек работает, раз ему интересно… Я только говорю, что необъясненного ничего нет… А вообще-то даже остроумно… - Какие будут вопросы к врио научного консультанта? - осведомился Лавр Федотович. Уловив вопросительную интонацию, старичок взвился и рванулся было к своей машине, но я удержал его, обхватив за талию. - Правильно, - сказал Хлебовводов. - Подержите его, а то тяжело работать, в самом деле. Все-таки у нас тут не вечер вопросов и ответов. И вообще, выключите ее пока, нечего ей подслушивать. Высвободив одну руку, я щелкнул тумблером, лампочка погасла, и старичок затих. - А вот все-таки у меня есть вопрос, - продолжал Хлебовводов. - Как же это она все-таки отвечает? Я обалдело воззрился на него. Эдик пришел в себя и теперь, жестко прищурившись, разглядывал Тройку. Выбегалло был доволен. Он извлек из бороды длинную щепку и вонзил ее между зубами. - Выпрямители там, тумбы разные, - говорил Хлебовводов, - это нам товарищ врио все довольно хорошо объяснил. Одного он нам не объяснил: фактов он нам не объяснил. А имеется непреложный факт, что когда ей задаешь вопрос, то получаешь тут же ответ. В письменном виде. И даже когда не ей, а кому другому задаешь вопрос, все равно обратно же получаешь ответ. А вы говорите, товарищ врио, ничего необъясненного нет. Не сходятся у вас концы с концами. Непонятно нам, что же говорит по данному поводу наука. Наука в моем лице потеряла дар речи. Хлебовводов меня сразил, зарезал он меня, убил и в землю закопал. Зато Выбегалло отреагировал немедленно. - Эта… - сказал он. - Так ведь я и говорю, ценное же начинание! Элемент необъясненного имеется, порыв снизу… Почему я и рекомендовал. Эта… - сказал он старику. - Объясни, мон шер, товарищам, что тут у тебя к чему. Старичок словно взорвался. - Высочайшие достижения нейтронной мегалоплазмы! - провозгласил он. - Ротор поля наподобие дивергенции градуирует себя вдоль спина и там, внутре, обращает материю вопроса в спиритуальные электрические вихри, из коих и возникает синекдоха отвечания… У меня потемнело в глазах, рот наполнился хиной, заболели зубы, а проклятый нобль вё все говорил и говорил, и речь его была гладкой и плавной, это была хорошо составленная, вдумчиво отрепетированная и уже неоднократно произнесенная речь, в которой каждый эпитет, каждая интонация были преисполнены эмоционального содержания, это было настоящее произведение искусства. Старик был никаким не изобретателем, он был художником, гениальным оратором, достойнейшим из последователей Демосфена, Цицерона, Иоанна Златоуста… Шатаясь, я отступил в сторону и прислонился лбом к холодной стене. Тут Эдик негромко ударил в ладоши, и старикашка замолчал. На секунду мне показалось, что Эдик остановил время, потому что все сделались неподвижны, словно вслушивались в глубокую средневековую тишину, мягким бархатом повисшую в комнате. Потом Лавр Федотович отодвинул кресло и встал. - По закону и по всем правилам я должен был бы говорить последним, - начал он. - Но бывают случаи, когда законы и правила оборачиваются против своих адептов, и тогда приходится отбрасывать их. Я начинаю говорить первым потому, что мы имеем дело как раз с таким случаем. Я начинаю говорить первым потому, что не могу ждать и молчать. Я начинаю говорить первым потому, что не ожидаю и не потерплю никаких возражений. Ни о каких возражениях не могло быть и речи. Рядовые члены Тройки были настолько потрясены этим неожиданным приступом элоквенции, что позволяли себе только переглядываться, да и то искоса. - Мы - гардианы науки, - продолжал Лавр Федотович. - Мы - ворота в ее храм, мы - беспристрастные фильтры, оберегающие от фальши, от легкомыслия, от заблуждений. Мы охраняем посевы знаний от плевел невежества и ложной мудрости. И пока мы делаем это, мы не люди, мы не знаем снисхождения, жалости, лицемерия. Для нас существует только одно мерило: истина. Истина отдельна от добра и зла, истина отдельна от человека и человечества, но только до тех пор, пока существует добро и зло, пока существует человек и человечество. Нет человечества - к чему истина? Никто не ищет знаний, значит - нет человечества, и к чему истина? Есть ответы на все вопросы, значит - не надо искать знаний, значит - нет человечества, и к чему же тогда истина? Когда поэт сказал: "И на ответы нет вопросов", он описал самое страшное состояние человеческого общества - конечное его состояние… Да, этот человек, стоящий перед нами, - гений. В нем воплощено и через него выражено конечное состояние человечества. Но он - убийца, ибо он убивает дух. Более того, он - страшный убийца, ибо он убивает дух всего человечества. И потому нам больше не можно оставаться беспристрастными фильтрами, а должно нам вспомнить, что мы - люди, и как людям нам должно защищаться от убийцы. И не обсуждать должно нам, а судить! Но нет законов для такого суда, и потому должно нам не судить, а беспощадно карать, как карают охваченные ужасом. И я, старший здесь, нарушая законы и правила, первый говорю: смерть! Рядовые члены Тройки вздрогнули и разом заговорили. - Которого? - с готовностью спросил Хлебовводов, понявший, по-видимому, только последнее слово. - Импосиб`ель! [2] - всплеснув руками, испуганно прошептал Выбегалло. - Позвольте, Лавр Федотович! - залепетал Фарфуркис. - Все это безусловно правильно, но можем ли мы… Тогда Эдик снова хлопнул в ладоши. - Грррм! - произнес Лавр Федотович, ворочая шеей, и сел. - Есть предложение считать сумерки сгустившимися и в соответствии с этим зажечь свет. Комендант сорвался с места и включил свет. Лавр Федотович, не щурясь, как орел на солнце, поглядел на лампу и перевел взгляд на "ремингтон". - Выражая общее мнение, - сказал он, - постановляю: данное дело номер сорок два считать рационализированным. Переходя к вопросу об утилизации, предлагаю товарищу Зубо огласить заявку. Комендант принялся торопливо листать дело, а тем временем профессор Выбегалло выбрался из-за своего стола, с чувством пожал руку сначала старикашке, а потом, прежде чем я успел увернуться, и мне. Он сиял. Я не знал, куда деваться. Я не смел оглянуться на Эдика. Пока я тупо размышлял, не запустить ли мне "ремингтоном" в Лавра Федотовича, меня схватил старикашка. Он, как клещ, вцепился мне в шею и троекратно облобызал, оцарапав щетиной. Не помню, как я добрался до своего стула. Помню только, что Эдик шепнул мне: "Эх, Саша!… Ну ничего, с кем не бывает…" Между тем комендант перелистал все дела и тихим голосом сообщил, что на данное дело заявок не поступало. Фарфуркис тотчас заявил протест и процитировал статью инструкции, из которой следовало, что рационализация без утилизации есть нонсенс и может быть признана действительной лишь условно. Хлебовводов принялся орать, что эти штучки у нас не пройдут, что он деньги даром получать не желает и что он не позволит коменданту отправить коту под хвост четыре часа рабочего времени. Лавр Федотович с видом одобрения продул папиросу, и Хлебовводов взыграл еще пуще. - А вдруг это родственник моему Бабкину? - вопил он. - Как так нет заявок? Должны быть заявки! Вы только поглядите, старичок какой! Фигура какая самобытная, интересная! Как это мы будем такими старичками бросаться? - Народ не позволит нам бросаться старичками, - заметил Лавр Федотович. - И народ будет прав. - Вот и именно! - рявкнул вдруг Выбегалло. - Именно народ! И именно не позволит! Как же это - нет заявок, товарищ Зубо? Почему же это нет? - Он сорвался с места и ястребом набросился на гору бумаг перед комендантом. - Как это нет? - бормотал он. - Это что? "Птеродактиль обыкновенный"… Хорошо… А это? "Шкатулка Пандоры"! Чем же это вам у нас не шкатулка? Пусть не Пандоры, пусть Машкина… Это же формалитет, в конце концов… Или это, например: "Клоп Говорящий"… Говорящий, пишущий, печатающий… А!!! Как же это нет заявок, товарищ Зубо? А это что? "Черный Ящик"! Заявочка на Черный Ящик есть, а вы говорите, что нет! Я обомлел. - Погодите! - сказал я, но меня никто не слушал. - Так это же у нас не Черный Ящик! - кричал комендант, прижимая к груди руки. - Черный Ящик совсем по другому номеру проходит! - Как это так - не черный? - кричал в ответ Выбегалло, хватая обшарпанный черный футляр от "ремингтона". - Какой же он, по-вашему, ящик-то? Зеленый, может быть? Или белый? Дезинформацией занимаетесь, народными старичками бросаетесь! Комендант, оправдываясь, выкрикивал, что это, конечно, тоже черный ящик, не зеленый и не белый, явно черный, но не тот ящик-то, тот Черный Ящик проходит по делу под номером девяносто седьмым, и на него заявка имеется вот товарища Привалова Александра Ивановича, сегодня только получена, а этот черный ящик - и не ящик вовсе, а эвристическая машина, и проходит она по делу под номером сорок вторым, и заявки на нее нет. Выбегалло орал, что нечего тут… эта… жонглировать цифрами и бросаться старичками; черное есть черное, оно не белое и не зеленое, и нечего тут, значить, махизьм разводить и всякий эмпириокритизьм, а пусть вот товарищи члены авторитетной Тройки сами посмотрят и скажут, черный это ящик или, скажем, зеленый. Хлебовводов кричал что-то про своего Бабкина, Фарфуркис требовал не уклоняться от инструкции, Эдик с удовольствием вопил: "Долой!", а я, как испорченный граммофон, только твердил: "Мой Черный Ящик - это не ящик… Мой Черный Ящик - это не ящик…" Наконец до Лавра Федотовича дошло ощущение некоторого непорядка. - Грррм! - сказал он, и все стихло. - Затруднение? Товарищ Хлебовводов, устраните. Хлебовводов твердым шагом подошел к Выбегалле, взял у него из рук футляр и внимательно осмотрел его. - Товарищ Зубо, - сказал он, - на что ты имеете заявку? - На Черный Ящик, - уныло сказал комендант. - Дело номер девяносто седьмое. - Я тебя не спрашиваю, какое номер дело, - возразил Хлебовводов. - Я тебя спрашиваю: ты на Черный Ящик заявку имеете? - Имею, - признался комендант. - Чья заявка? - Товарища Привалова из НИИЧАВО. Вот он сидит. - Да! - страстно сказал я. - Но мой Черный Ящик - это не ящик, точнее, не совсем ящик… Однако Хлебовводов внимания на меня не обратил. Он посмотрел футляр на свет, потом приблизился к коменданту и зловеще произнес: |
