Карамзин Николай - Полный курс русской истории Николая Карамзина в одной книге.

    Татарин слушал подсудимых с важностию и с гордым видом, но не мог удержать их в пределах надлежащего смирения. Разгоряченные спором Князья и Вельможи взялись было за мечи. Епископы, Владимирский Симеон и Сарский Исмаил, став посреди шумного сонма, не дали братьям резаться между собою. Суд кончился миром, или, лучше сказать, ничем. Посол Ханов взял дары, а Великий Князь, дав слово оставить братьев и племянника в покое, в то же время начал собирать войско, чтобы смирить их как мятежников. Желая воспользоваться отсутствием Иоанна, он хотел завладеть Переславлем, но встретил под Юрьевом сильную рать Тверскую и Московскую: ибо Иоанн, отправляясь к Хану, поручил свою область защите Михаила Ярославича. Вторично вступили в переговоры и вторично заключили мир, который, сверх чаяния, не был нарушен до самой кончины Андреевой".

    Однако, когда умер Даниил, его сын Юрий не решился ехать в Переяславль на похороны, поскольку боялся, что за это время Андрей займет его город. Показательная картинка, не правда ли? В это время были также возобновлены княжеские съезды, но не для всей Руси, а только для владимиро-суздальской: в Переяславле "в присутствии Митрополита Максима читали ярлыки, или грамоты Ханские, в коих сей надменный повелитель объявлял свою верховную волю, да наслаждается Великое Княжение тишиною, да пресекутся распри Владетелей и каждый из них да будет доволен тем, что имеет".

    Князья, как в древние времена, подтверждали заключение мира и порядок владения. Правда, в этих съездах "не участвовали ни Рязанские, ни Смоленские, ни другие Владетели". Отсюда можно понять, что речь шла о тяжбах внутри одной ветви сильно расплодившейся семьи.

    Стоило умереть Андрею, как возникла новая распря – теперь между Михаилом Тверским и Юрием Московским. По существующим правовым нормам Михаил Ярославич считался старшим в роду и должен был занять великое княжение. Современники были настолько в этом уверены, что поспешили принести ему поздравления и изъявления покорности. Новгородцы тоже признали его своим князем.

    Но на место великого князя претендовал и Юрий Данилович. Их спор зашел так далеко, что оба поехали судиться в Орду. Жители Руси ожидали решения дела. А пока даже новгородцы отказались пустить михаиловых наместников, предложив им дождаться, когда князь привезет грамоту (ярлык).

    По всей земле было неспокойно, вспыхивали восстания, князья дрались между собой. Только через пару месяцев, когда Михиал вернулся с ярлыком, все успокоилось. Но только не князь Юрий Московский. О нем Карамзин записал следующее: "Георгий по качествам черной души своей заслужил всеобщую ненависть и, едва утвердясь на престоле наследственном, гнусным делом изъявил презрение к святейшим законам человечества. Мы говорили о несчастной судьбе Рязанского Владетеля, Константина, плененного Даниилом: он шесть лет томился в неволе; Княжение его, лишенное Главы, зависело некоторым образом от Московского. Георгий велел умертвить Константина, считая сие злодейство нужным для беспрекословного господства над Рязанью, и весьма ошибся: ибо сын убиенного, Ярослав, под защитою Хана спокойно наследовал престол отеческий как Владетель независимый, оставив в добычу Георгию из городов своих одну Коломну.

    Самые меньшие братья Георгиевы, дотоле служив ему верно, не могли с ним ужиться в согласии. Двое из них, Александр и Борис Данииловичи, уехали в Тверь, без сомнения недовольные его жестокостию".

    Юрий был властолюбив и завистлив. То, что дядя получил ярлык и спокойно живет в Твери, его не устраивало. Михаил, конечно, тоже не был ангелом. Он, как и прежние великие князья, враждовал с новгородцами и тоже пытался морить их голодом, но изощренная жестокость ему претила. Он и не думал, что сам столкнется с подобным. В 1312 году умер ордынский хан, и Михаил должен был ехать на продление своего ярлыка. Он думал, что уезжает на пару месяцев, но прожил там несколько лет.

    Новгородцам столь долгое отсутствие князя не нравилось, они не желали управляться через наместников и хотели иметь собственного живого князя. Юрий между тем распускал слухи, как старательно Михаил пресмыкается перед ханом. Он засылал в Новгород своих людей бунтовать народ, и был случай, когда горожане перешли на его сторону и собрались идти на Михаила войной. Юрий стал новгородским князем.

    Слухи в чем-то были верны: Михаил действительно жаловался на Юрия хану. И того позвали в Орду, чтобы получить ответ. Оставив Новгород на брата Афанасия, Юрий собрался в дорогу. Но Михаил уже возвращался – с ярлыком и монгольской конницей, которую пустил на Новгород, предавший его.

    "Переговоров не было, – пишет Карамзин, – [10 февраля 1316 г. ], вступили в бой, жестокий, хотя и неравный. Никогда Новогородцы не изъявляли более мужества; чиновники и Бояре находились впереди; купцы сражались как Герои. Множество их легло на месте; остаток заключился в Торжке, и Михаил, как победитель, велел объявить, чтобы Новогородцы выдали ему Князей Афанасия и Феодора Ржевского, если хотят мира. Слабые числом, обагренные кровию, своею и чуждою, они единодушно ответствовали: "Умрем за Святую Софию и за Афанасия; честь всего дороже"".

    Михаил требовал по крайней мере одного Феодора Ржевского: многие и того не хотели; наконец уступили необходимости и еще обязались заплатить Великому Князю знатное количество серебра. Некоторые из Бояр Новогородских вместе с Князем Афанасием остались аманатами в руках победителя; другие отдали ему все, что имели: коней, оружие, деньги".

    Но мир не был прочным. Новгородцы стали готовиться к войне. Город они укрепили, из пригородов затребовали ополченцев. Князь испугался: "Он стоял несколько времени близ города, решился отступить и вздумал, к несчастию, идти назад ближайшею дорогою, сквозь леса дремучие. Там войско его между озерами и болотами тщетно искало пути удобного. Кони, люди падали мертвые от усталости и голода; воины сдирали кожу с щитов своих, чтобы питаться ею. Надлежало бросить или сжечь обозы. Князь вышел наконец из сих мрачных пустынь с одною пехотою, изнуренною и почти безоружною". Впрочем, заложников он все же удержал.

    Юрий же три года прожил в Орде, очень близко сошелся с ханом Узбеком, женился на его сестре. Возвращаясь с молодой женой на Русь, он горел только одним желанием: сокрушить Тверь и Михаила. С ним шла монгольская рать Кавдыгая. Михаил, узнав о перемене счастья, за великокняжескую должность цепляться не стал, просил только не трогать Тверь и отпустить монголов назад.

    В ответ Юрий пожег все Тверское княжество. Вот этого Михаил не стерпел: он созвал совет из бояр и духовенства и просил рассудить по справедливости, кто нарушает право – он или Юрий. Совет обвинил Юрия. Переговоры ничего не дали: Юрий шел добивать Тверь. Михаил выставил войско против объединенных полков Юрия, монголов и мордвы. Победил Михаил. Юрий бежал, а его молодая жена попала в плен. Эта жена и стала причиной дальнейшей беды.

    Пока Михаил составлял грамоту и предлагал Юрию ехать в Орду, чтобы решить разом их спор, молодая Кончака умерла в Твери. Юрий тут же обвинил дядю в убийстве. В Орду они поехали порознь. Михаила задержали дела, и он послал сначала своего сына Константина. Но что мог сказать Узбеку 12-летний мальчик? Узбек был разъярен смертью сестры и поверил Юрию.

    Когда Михаил приехал, судьба его была уже давно решена. Михаила забили до смерти и вырезали сердце. Труп бросили у шатра. Юрий был доволен. Противник устранен. Но даже Кавдыгай, увидев, как равнодушен князь к виду мертвого тела своего дяди, сказал ему: "Он твой дядя: оставишь ли труп его на поругание?" Летописец замечает, что труп прикрыл своей одеждой слуга Юрия.

    С ярлыком на княжение Юрий вернулся на родину. С собой он также вез тело дяди и взятых в заложники Константина Михайловича и тверских бояр. Весть окрасила Тверь в цвета траура. Сыновья Михаила Дмитрий и Александр просили Юрия отдать им тело отца для погребения, на что тот согласился, но потребовал в обмен тело своей Кончаки. Обмен состоялся, но тверские бояре и Константин остались в заложниках. Дмитрий Михайлович мечтал их освободить. Похоронив отца, он занялся переговорами с Юрием, обещал дать полный отказ от претензий на великое княжение и 2000 рублей в придачу как выкуп за заложников.

    Юрий согласился, но был обманут. Как только смог, Дмитрий поехал в Орду и привез ярлык на великое княжение. Юрий был в ярости. Напрасно он взывал к совести новгородцев – те не дали ему войска. Юрий с малой дружиной отправился к Владимиру, но по дороге едва не попал в засаду и в страхе бежал во Псков. Там его приняли как сына Александра Невского, но войска тоже не дали.

    Юрий снова отправился в Новгород. С новгородцами он ходил на чудь и корелу, заключил мир с королем Магнусом и установил границу между государствами. Он был неплохим новгородским князем, деятельным и трудолюбивым. Но мысль о великом княжении прочно засела в его голове.

    Так что, разобравшись с новгородскими делами, он опять поехал в Орду! Здесь он и столкнулся лицом к лицу с сыном убитого Михаила. Дмитрий долго не размышлял. Увидев своего врага, он вытащил клинок и вонзил в Юрия. Десять месяцев хан держал в Орде Дмитрия. И когда все думали, что месть русского князя будет прощена, он приказал его убить. Но в то же время ярлык на великое княжение Владимирское он отдал брату Дмитрия Александру.

    На правление этого князя приходится, пожалуй, одна из черных страниц истории. В 1327 году вслед за дарованием великого княжения на Руси появилась конница Шевкала. Стали ходить слухи, что этот Шевкал "намерен обратить Россиян в Магометанскую Веру, убить Князя Александра с братьями, сесть на его престоле и все города наши раздать своим Вельможам. Говорили, что он воспользуется праздником Успения, к коему собралось в Тверь множество усердных Христиан, и что Моголы умертвят их всех до единого".

    Карамзин говорит, что слухи были, конечно, неосновательны, поскольку противоречили как политике хана, так и численности шевкалова войска, но после этих ордынских смертей поверить можно было во все. Поверил в будущий кошмар и сам Александр. Он взбунтовал людей и поднял их на ничего не подозревающее монгольское войско.

    "Сеча была ужасна, – пишет Карамзин. – От восхода солнечного до темного вечера резались на улицах с остервенением необычайным. Уступив превосходству сил, Моголы заключились во дворце; Александр обратил его в пепел, и Шевкал сгорел там с остатком Ханской дружины. К свету не было уже ни одного Татарина живого. Граждане умертвили и купцев Ординских, Сие дело, внушенное отчаянием, изумило Орду. Моголы думали, что вся Россия готова восстать и сокрушить свои цепи; но Россия только трепетала, боясь, чтобы мщение Хана, заслуженное Тверитянами, не коснулось и других ее пределов.

    Узбек, пылая гневом, клялся истребить гнездо мятежников; однако ж, действуя осторожно, призвал Иоанна Данииловича Московского, обещал сделать его Великим Князем и, дав ему в помощь 50 000 воинов, предводимых пятью Ханскими темниками, велел идти на Александра, чтобы казнить Россиян Россиянами. К сему многочисленному войску присоединились еще Суздальцы с Владетелем своим, Александром Васильевичем, внуком Андрея Ярославича. Тогда Князь Тверской мог умереть великодушно, или в славной битве, или предав себя одного в руки Моголов, чтобы спасти подданных; но сын Михаилов не имел добродетели отца. Видя грозу, он пекся единственно о собственной безопасности и думал искать убежища в Новегороде. Туда ехали уже Наместники Московские: граждане не хотели об нем слышать.

    Между тем Иоанн и Князь Суздальский, верные слуги Узбековой мести, приближались ко Твери, несмотря на глубокие снега и морозы жестокой зимы. Малодушный Александр, оставив свой добрый, несчастный народ, ушел во Псков, а братья его, Константин и Василий, в Ладогу. Началось бедствие. Тверь, Кашин, Торжок были взяты, опустошены со всеми пригородами; жители истреблены огнем и мечем, другие отведены в неволю. Самые Новогородцы едва спаслися от хищности Моголов, дав их послам 1000 рублей и щедро одарив всех Воевод Узбековых.

    Хан с нетерпением ожидал вести из России: получив оную, изъявил удовольствие. Дымящиеся развалины Тверских городов и селений казались ему славным памятником Царского гнева, достаточным для обуздания строптивых рабов. В то же время казнив Рязанского Владетеля, Иоанна Ярославича, он посадил его сына, Иоанна Коротопола, на сей кровию отца обагренный престол и, будучи доволен верностию Князя Московского, дал ему самую милостивую грамоту на Великое Княжение, приобретенное бедствием столь многих Россиян".

    С этой грамотки и началось возвышение Москвы. Что же касается южной Руси и нарождающейся Литовской Руси, то сведения о них у Карамзина довольно туманны. О первой историк поминает с сожалением так: "Быв некогда лучшим ее достоянием, с половины XIII века они (южные области. – Примеч. авт.) сделались как бы чужды для нашего северного отечества, коего жители брали столь мало участия в судьбе Киевлян, Волынян, Галичан, что Летописцы Суздальские и Новогородские не говорят об ней почти ни слова; а Волынский не доходит до времен, наиболее любопытных важностию происшествий, когда народ бедный, дикий, платив несколько веков дань России и более ста лет умев только грабить, сведал от нас и Немцев действия военного и гражданского искусства, в грозном ополчении выступил из темных лесов на феатр мира и быстрыми завоеваниями основал державу именитую".

    Под "державой именитой" Карамзин имеет в виду Литву Гедимина. Он еще знает о борьбе галицко-волынских князей с Литвой за земли юга, но не может сказать точно, когда южная Русь соединилась с Литовской: "Не зная, когда именно Литовцы овладели странами Днепровскими, знаем только, что Киев при Димитрии Донском уже был в их власти (без сомнения и Черниговская область). Таким образом наше отечество утратило, и надолго, свою древнюю столицу, места славных воспоминаний, где оно росло в величии под щитом Олеговым, сведало Бога истинного посредством Св. Владимира, прияло законы от Ярослава Великого и художества от Греков!.."

    Сами волынские и галичские князья еще были самостоятельными в первой четверти XIV века, поскольку сохранились латинские грамоты, в которых князь юго-запада именуется "природным Князем и Государем всей Малой России", он обещал "предохранять землю Рыцарей от набега Моголов; употреблял печать Юрия Львовича, своего деда, и жил то во Владимире, то во Львове".

    Литовский же князь Гедимин считал себя великим князем литовским и русским, ему удалось проводить такую политику, что монгольские баскаки не переступали черты государства и дани он не платил. При этом так унижаться перед ханами, как поступали владыки Москвы, ему не приходилось. Ради пользы дела и не желая конфликта с немецкими рыцарями, он перешел в латинскую веру, а потом точно так же вернулся к родной. Гедимин был православным. В этом плане Литовская Русь весьма интересное образование: довольно долго в ней считались равноправными обе веры. И жили в ней точно такие же русские князья, что и на юге, и на северо-востоке.

    Но для времени Карамзина история южной Руси и Литвы интереса не представляла. Главное действие русской истории для него и его современников разворачивалось вокруг маленького Московского княжества.

    Карамзин считал, что с приходом к великокняжеской власти Ивана Даниловича по прозвищу Калита в прежде неспокойном государстве установился мир и порядок – монголы не зверствовали, крестьяне трудились, купцы торговали, бояре наслаждались достатком, и всем было хорошо: "Сия действительно благословенная по тогдашним обстоятельствам перемена ознаменовала возвышение Москвы, которая со времен Иоанновых сделалась истинною главою России".

    Начало правления Ивана было ознаменовано его поездкой в Орду. Ездил он туда вместе с новгородскими боярами и младшим тверским княжичем Константином Михайловичем. Узбек милостиво вверил Тверь Константину, утвердил Ивана Даниловича в звании великого князя, но потребовал, чтобы Александр Тверской явился в Орду на ханский суд. Александр превосходно знал, чем этот суд может ему грозить, и заперся с сочувствующими ему горожанами в Пскове.

    Иван Данилович должен был смирить Псков и добыть Александра, чтобы отправить того на верную смерть к хану. Московский князь приложил к тому немало усилий (в этом ему помогали новгородцы), но псковичи отказались Александра выдать. Иван понимал, что никакими угрозами не сломит их воли. Поэтому он убедил новгородского митрополита наложить на Псков проклятие. Но даже после этого псковичи не отпускали князя. Тогда он решился ехать сам, чтобы не подвергать город церковной опале и штурму.

    Но Александр отправился не к хану. Вместе с молодой женой он уехал в Литву. Литва с этого времени становится для многих той русской территорией, где бессильна власть хана или московского князя. Бежать в южную Русь было бессмысленно: там тоже действовала ханская власть. И начнется постоянное перемещение из Москвы в Литву и из Литвы в Москву, в зависимости от того, кто накладывает опалу.

    Карамзин совсем не оправдывал Ивана Даниловича: "Добрые Россияне не хвалили его за то, что он, в угодность неверным, гнал своего родственника и заставил Феогноста возложить церковное проклятие на усердных Христиан, коих вина состояла в великодушии". Поход, который Иван затеял против Пскова, новгородцы саботировали, ссылаясь на более важные войны с немцами и Устюгом (князья последнего способствовали убийству новгородских купцов в Югорской земле).

    В Литве Александр заручился поддержкой Гедимина и – что было для Ивана омерзительно – вернулся в Псков, который избрал его на княжение. Псковичи даже пытались полностью отложиться от Новгорода и получить собственного архиепископа, приняв его от южной Руси, но эта попытка была неудачной, хотя в политическом смысле Псков был уже независим. Иван же завязал с ордынскими ханами постоянные отношения, он ездил туда чуть не каждый год. На псковичей он затаил злобу, а Новгород показался ему слишком богатым. Московское княжество богатством похвалиться не могло – оно при политике Ивана утекало в Орду.

    Неудивительно, что Иван решил избавить Новгород от богатства. От города он потребовал право на прикамское серебро. Новгородцы отказали. Тогда Иван собрал войско и стал методично жечь новгородские волости. Горожане испугались и хотели откупиться, но Иван сделал вид, что рассердился и отъехал в Орду.