- У нас было впечатление, что мы находимся в утробе какого-то гигантского животного, - начинает она, глядя в окно, - или в бутоне огромной орхидеи. Я помню, что когда мы впервые оказались в Гаване, мы ехали по этой же самой улице… учитель был счастлив как мальчишка и не переставая снимал все на свою камеру, выставив объектив в окошко. Помню еще, он заметил, что этот город как какая-то бродильня. "Рейко, посмотри, ощущение такое, будто этот дом сейчас рухнет, но также кажется, что из него может выйти что-то новое. Это напоминает Индию, только в более грубом исполнении. Индия - это песок, а здесь все - камень". Когда он вот так возбуждался, он напрочь забывал о моем существовании. И мне кажется, что именно это я и не смогла вытерпеть. Я сказала ему обо всем, когда мы расставались: "Учитель, иногда вы становитесь кем-то другим даже по отношению ко мне". Каждый раз меня это сильно пугало. И занимаясь со мной сексом каждый день, он приглашал в номер девочек из отеля. Временами он скрывал это от меня, а временами звонил прямо при мне как ни в чем не бывало. А когда девушки уходили, он спрашивал меня, ну, как, мол, ничего барышня? Десятки, сотни девушек… А я, стараясь не подавать виду, говорила: "Ну да, ничего, нормально, в самом деле". Однажды в гостинице "Акасака" к нам пришла полноватая девица, которая не говорила ни слова. Было что-то около трех часов ночи. Нет, она была не из садомазохистского клуба, ничего такого. Я спросила учителя, как ему удается знакомиться с такими? А он ответил мне, что некогда эта девушка обладала паранормальными способностями. "Когда она училась в начальной школе, ее мамаша развлекалась тем, что тушила о ее грудь сигареты. А после ее самоубийства девушка сама начала гасить окурки о свою грудь. Она думала, что ее мать покончила с собой из-за нее, и теперь карала себя за это, как бы извиняясь перед духом умершей. Потом она стала замечать, что во время этой "церемонии" она может воздействовать на удаленные объекты. Для начала это была электрическая лампочка. Ей показалось, что лампочка светит слишком ярко, она от всей души пожелала, чтобы та потухла, - и в ту же секунду лампочка перегорела. И в этот момент она почувствовала, что в нее вселился дух матери. Она бормотала слова благодарности духам предков, и ей казалось при этом, что ее мать ласково улыбается. Слух о ее необычайных способностях мгновенно распространился по всему городку. А ведь она училась лишь во втором классе средней школы. Ее даже показывали по местному телеканалу. Но способность гасить лампочки и творить прочие чудеса, продержавшись три года, исчезла в одночасье. С того самого момента она больше не произнесла ни единого слова. Странная девица… Как, говоришь, я с ней познакомился? Она умеет читать будущее. Я нашел ее в переулке, что позади вокзала в районе Огикубо. Она читает будущее по глазам, даже не по линиям на руке! Она смотрит в глаза, а потом пишет будущее человека на листочке бумаги. У нее, кстати, превосходный почерк. Такое впечатление, будто она училась каллиграфии лет десять у преподавателя-китайца". И он говорил ей то одно, то другое, время от времени переспрашивая: "Что, действительно так, да?" Каждый раз она смущалась, но согласно кивала и казалась очень счастливой. Я не понимала, что происходило в такие моменты с учителем. Ему же чудилось, что он становился кем-то другим. Рядом с этим человеком все без исключения женщины делались нимфоманками. Как-то раз он попросил одну из своих подружек раздеться донага и раздвинуть ноги, а мне велел лизать ей клитор. Я отказалась. "А почему это ты не можешь?" - удивился он. "Потому что это грязно". - "Ах вот как. Ну, если ты не можешь лизать это дело у этой девушки, так почему же ты это преспокойно делаешь у меня?" - "Не знаю… но я никогда еще не занималась такими вещами прямо перед вами". - "А знаешь почему?" Я покачала головой. "Да потому что со мной ты совсем другая". В Париже я, кажется, поняла, что он хотел этим сказать. Я жила со многими мужчинами, с французами, немцами, швейцарцами, но все они видели во мне только одну женщину и только ее и желали. Они хотели от меня и специфики, и стабильности. Когда мы начинали взаимно раскрываться, они обязывали меня определиться в моем "я", но только в том, где было бы невозможным быть самой собой. И они говорили мне "ты", "тебя". Нужно было, чтобы это "ты" отличалось от всех других. А я всегда говорила им "я". И тогда следовало, чтобы я определилась в моем "я". И раз зафиксированное, мое "я" уже не могло измениться. Европейцы находили в этом удовольствие, но это был не мой случай. И стоило мне выйти за рамки, как мне сразу говорили: "Это не похоже на тебя". Я должна была постоянно следить за тем, какого "я" мне нужно придерживаться. Это не вопрос морали и не дело принципа. Это форма отношений. Как только какая-либо форма прочно устанавливалась, изменить ее уже было нельзя. И точно так же, как передача радиосигналов возможна только внутри определенного диапазона частот, мне предписывалось, чтобы я раз и навсегда решила, кто я есть, определила свой стиль одежды, манеру речи, выражения, жесты, вкусы и больше их не меняла. Они же были теми, кем являлись, что всегда делали и чем занимались. Я думала, что это и есть понятие класса. Одно время я жила с одним французским архитектором, и он объяснил мне, что означает выражение "сохранить свой ранг" и "не выходить за классовые границы". Он занимался не только архитектурой, а еще и играл на бирже. Его предками были польские эмигранты. И однажды, один только раз, он объяснил мне, что общество имеет классовую структуру, как, например, атмосфера и стратосфера. Больше мы никогда не возвращались к этому вопросу. Так вот, он говорил, что "класс не является гомогенной группой, каждый из классов состоит как бы из различных пластов, то есть "стратов". Очень опасно смешивать понятия и говорить как об одном и том же о группах и отдельных индивидуумах, но это разделение на страты одинаково присутствует и в каждом индивиде. Все это пошло еще со времен раннего христианства, с эпохи великих завоеваний. И если Рим так боялся древних германцев, мадьяр и норманнов, так это потому, что они символизировали ту темную область человеческого духа, которая не поддается никакому контролю и управлению. Тени, что возникают в зеркале, рождаются ночью, это плод нашего одинокого воображения. Социальную классовую структуру сформировали многочисленные нашествия варваров в раннем средневековье. И потом, будь уверена, что сознание не определяет бытие, а, наоборот, бытие, то есть эмпирическая бесконечность исторических событий, производит отбор в том самом зеркале, богатом всеми этими возможностями. Классовое общество сумело выжить за все время социальной эволюции в Европе. И эволюция классового общества продолжается, а значит, продолжается и классовая борьба. Классовая система более устойчивое явление, нежели религия или нация. Пойми, что угнетающая рабочий класс буржуазия - не что иное, как детский взгляд на вещи, на классовое общество, что классовая борьба не ограничивается социалистической революцией. Абсолютно все способствует сохранению этой системы: от религиозных войн и до импрессионистской музыки; от Крымской кампании до автомобильных гонок. Если ты хочешь жить здесь, ты должна четко уяснить себе, что такое классовое сознание. И учти, что никому не позволено нарушать классовые границы. Из-за языка у тебя возникают серьезные проблемы, и, чтобы их решить, тебе необходимо утвердить себя посредством стиля одежды, макияжа, выражений, короче говоря, твоего внешнего вида. Ты должна постоянно проводить суровый отбор и стараться не переступать предписанных границ". Это не значило, что я должна была постоянно носить платье и одеваться со вкусом, посещать концерты классической музыки и всегда хранить на губах сдержанную улыбку. И уж тем более оставаться добродетельной, даже ночью в собственной постели. Это означало лишь то, что я должна каждый день повсюду показывать, к какому классу я принадлежу. Мне следовало приоткрыть историю моей жизни, то есть один из слоев моей души. И сначала, тем более для актрисы, эта манера поведения показалась мне просто замечательной. Мне удалось утвердиться среди европейцев, не поступившись своей гордостью. И, конечно же, все оказали мне хороший прием. Мне не нужно было заставлять себя или играть какую-то роль. Мне оставалось лишь осторожно приоткрывать очередной слой моей души. А поскольку учитель настроил мое тело на получение наслаждений, я могла испытывать оргазм, общаясь и с европейцами. И не из-за того, что мне надоел тот класс, который я сама и выбрала. Напротив, я поняла, что жизнь в Европе оказалась гораздо легче, чем в Японии. Поэтому я и не могу понять, почему помутился мой разум. Но я навсегда запомнила те слова: "Все оттого, что передо мной ты становишься кем-то другим". Но это не значит, что сам он существовал отдельно. "Я или кто-то другой - все едино, - часто повторял он. - Даже если речь пойдет не о человеке, ничего не изменится. Наркотики или скоростной автомобиль, если хочешь. Не важно что, главное - что-то тебе не дает покоя. Когда ты встречаешься с незнакомым человеком в Японии, прежде всего ты будешь должна определить свое положение в обществе. А в любой другой стране от тебя ожидают, что ты покажешь твое соответствующее "я". Но твои раны исцелятся не из-за этого…" Я не знаю, был ли он сам травмирован. Но если эти травмы были похожи на мои, то он никогда не сказал бы об этом. Как он говорил: "Душевные травмы подобны черным волнам. Или же текущему гною". Вот что сказал он мне однажды. Актриса умолкла только после того, как мы подъехали к нужному нам дому. ***** Дом, где жил шаман, против ожидания оказался самым обыкновенным. Он располагался на окраине старого города, выглядел довольно-таки ухоженным, с великолепной мебелью, ничего кричащего в облике, все, снаружи и изнутри, указывало на хороший вкус хозяев. Мы позвонили. Дверь отворилась, и на пороге мы увидели широко улыбающуюся белую женщину. Она провела нас внутрь и предложила выпить сока манго, густого и теплого. Едва мы подняли стаканы, как к нам вышел сам хозяин дома - шаман Кардозо. Шаман оказался, как говорят кубинцы, "мула-то", причем довольно высокого роста. "Мулато" (мы произносим "мулат") здесь называют потомков от брака белых и чернокожих. Когда речь идет о женщине, то произносят "мулата". Их очень много на Кубе, я думаю, больше половины всего народонаселения. В гостиной на стуле я заметил оставленный альт-саксофон. - Прежде я был музыкантом, - пояснил Кардозо. - Я начал учиться музыке с детства. Дома у нас было даже пианино, но оно не играло, так как были сломаны молоточки. Осталась лишь клавиатура. Не знаю, можно ли называть это музыкальным инструментом, но я стал учиться играть на этих клавишах, а звук изображал пением. В школе я увлекся саксофоном, мне очень нравился джаз, и я дружил со многими музыкантами. Они давали мне слушать свои пластинки, и я подбирал мелодии Ли Кониц и Пола Десмонда. Он говорил сильным и звучным голосом, зажав в зубах сигару. Определить его возраст было достаточно трудно, хотя кое-где в волосах проглядывали седые пряди. Я бы не взялся судить о годах мулата или чернокожего только по его внешнему виду. Его жене на первый взгляд было что-то около шестидесяти. Вообще же чернокожие, равно как и азиаты, часто выглядят моложе своих лет. Кардозо был одет в сиреневую футболку и серые хлопчатые штаны. Его жена носила платье из льняной материи цвета индиго. На Кубе такая одежда считается совершенно приемлемой для людей их возраста. Ничто не указывало на то, что хозяин дома - шаман. Я представлял себе его в виде какого-то колдуна, утыканного перьями, увешанного ожерельями из раковин и костей животных, пьющего петушиную кровь, но все оказалось гораздо прозаичнее. Единственным его украшением был браслет из желтых и зеленых жемчужин, талисман, своего рода оберег, но это еще не определяло его принадлежность к служителям культа божеств сантерии. Почти каждый здесь носит точно такой же амулет. Мы не осушили и наполовину наши стаканы, а Кардозо уже предлагал нам повторить. Я вежливо отказался - сок был очень густой. Заметив, что актриса внимательно разглядывает эту почти не льющуюся жидкость, жена шамана объяснила, что манго растет прямо у них во дворе, и этот сок они делают сами. Я перевел, и актриса, мило улыбнувшись, кивнула. "Как вы красивы!" - не удержавшись, воскликнула женщина. "Она актриса", - сказал я. Женщина просияла: "Да-да, я охотно верю. У нее такие безупречные манеры, что я сразу подумала, что она, должно быть, необычная девушка". При слове "актриса" Кардозо на мгновение как-то странно напрягся. Но, будучи колдуном, он, вероятно, уже привык не вызывать у других беспокойства, поэтому тотчас же его лицо приняло прежнее выражение, и он вернулся к прерванному разговору. - Я достаточно хорошо овладел саксофоном, и мне предлагали работу многие известные коллективы. Но я отказывался, ведь в нашем роду все были шаманами, это передавалось от отца к сыну… Посланцы богов, если хотите… Мы слушаем речи богов и умеем правильно передать их. Когда-то давно в племени йоруба, в Нигерии, был один шаман. Он очень страдал, глядя на то, как белые угоняют в рабство его людей. В своем племени он считался весьма высокопоставленным лицом, но однажды он принял решение последовать за своим народом, и он отправился туда, куда увозили в рабство молодых членов его племени. На земле йоруба уже были его последователи, а там, на чужбине, в незнакомых краях не было шамана. И он сказал: "Я буду шаманом на этой земле". Вот так Великий Шаман прибыл в Новый Свет. Подвергаясь, как и все рабы, страшным лишениям и жестокому обращению, он вещал людям о воле и милости богов. Вначале, из-за преследований инквизиции, богов йоруба заменяли символами христианской веры: Чанго олицетворял Христа, Элегуа - Богоматерь, Бембе - Иегову, и так далее. Так Великий Шаман спас честь своего народа и придал тем самым всем чернокожим сил, чтобы выжить. У него было множество детей, и многие из них тоже стали шаманами. Мой отец, дед и дед моего деда - все были шаманами. Поначалу я долго колебался, ведь я хотел стать музыкантом, но потом подумал, что другие, может, и станут музыкантами, а вот шаманом стать не так-то просто. И вот в двадцать лет я почувствовал, что во мне возродился Великий Шаман йоруба. Не то чтобы он сказал мне об этом, он просто показал мне дорогу, по которой я должен пойти, чтобы сделаться шаманом. Никто не может жить в одиночку, даже самый сильный и могущественный; если не знаешь дороги, ты не сможешь двигаться вперед; когда человек не видит мир вокруг себя, он не может найти себя на этой дороге… А указывает эту дорогу только Бог. Кардозо встал и направился в соседнюю комнату. Мы последовали за ним. В комнате находился алтарь, на котором лежали, в качестве приношений, петушиные перья, черепаший панцирь и лапка какого-то зверька. На полу еще не успели высохнуть кровавые следы. Кардозо попросил актрису опуститься перед алтарем на колени. Когда я увидел, как она повинуется указаниям шамана и преклоняет колена на плиты пола, мне стало не по себе. Кардозо положил перед ней подушку, но, не заметив ее, она опустилась прямо на камень, согнув спину и низко наклонив голову, приняв еще более мазохистскую позу, чем какой-нибудь христианин на молитве. Мне показалось, что эта покорность очень идет ей, и тут же возник вопрос: а по какой причине подобные позы принимают люди? Почему мне пришла в голову такая мысль? Мне думается, что такие позы не были обусловлены необходимостью. И уж точно они пошли не от воинственных племен, охотников, например. Когда же люди почувствовали в них необходимость? Как была придумана такая просительная поза, означающая признание поражения и ожидание кары? В чем ее необходимость? Какой цели она служит? Знал ли Язаки ответ на этот вопрос? Или же он отвечал, что подобные глупые вопросы его не интересуют? Коленопреклоненная актриса, казалось, задыхалась. Думаю, так оно и было. Мне было по-настоящему плохо, и не потому, что мне было больно на нее смотреть, а потому, что я чувствовал какое-то странное агрессивное желание. Эта задыхающаяся и униженная женщина выглядела дьявольски непристойно. На алтаре стояли, вытянувшись в одну линию, глиняные статуэтки и цветок с красными лепестками, желтым стеблем и мохнатыми листочками. Цветок и листья были взяты от разных растений. Листья были такого насыщенного зеленого цвета, что на свету казались темно-голубыми. Из-за полупрозрачных волосков, которые густо их покрывали, и глубоко вдавленных прожилок эти листья были похожи на какое-то беспозвоночное, выползающее на морской берег. Когда-то мне объясняли причину, по которой цветок и листья берутся от разных растений, но к тому моменту я уже успел забыть это. У подножия алтаря я заметил вымазанные кровью птичьи перья. Белые перья с головы петуха. Капли крови на них образовывали пятно правильной формы. По краям черепашьего панциря еще оставались кусочки мяса. Панцирь был шестиугольной формы, с рисунком в виде спирали черного и зеленого цвета. Лапа животного оказалась обрубком козьей ноги длиной приблизительно сантиметров в десять. Шерсть на ней была тщательно зачесана, а металлическое копытце сверкало как зеркало. Эта нога напомнила мне бритву, которую я привез из Японии и постоянно пользовался здесь. Кардозо стоял позади актрисы и что-то бормотал низким голосом. Нечто на языке йоруба, я так и не понял. Интонации совершенно отличались от испанских. Это было похоже на какой-то странный, назойливый и нескончаемый ритм, который стал словом. Потом Кардозо сильно встряхнул актрису за плечи и сказал ей, что она может сесть на стул. - Перед тем как я буду спрашивать о вашей судьбе Элегуа, мне будет необходимо задать вам несколько очень простых вопросов. Разумеется, мне будет нужен и переводчик, но если на какой-нибудь вопрос вы не захотите отвечать, то не отвечайте. С другой стороны, я попросил бы переводчика очень точно переводить мне каждое слово, что бы оно ни означало. Переводчик должен немедленно забыть все то, что я буду спрашивать и что она будет отвечать. Это понятно? - Да, понятно, - ответил я. Кардозо знал, как меня звать, но называл меня "переводчик". Вскоре после моего приезда в Варадеро один старик, которого я встретил на берегу моря, рассказал мне, что человеческое имя обладает большой силой. Магической силой. Если ты кому-нибудь называешь свое имя, то тем самым ты даешь некоторую власть этому человеку. Поэтому нельзя называть свое имя кому попало. Если человек окажется колдуном, то он может навести на тебя порчу, а без имени у него ничего не выйдет. Забавный был дед, все распевал стихи на морском берегу. Так вот, Кардозо, зная, как меня зовут, все равно называл меня "тот, кто переводит". Он совсем не обращал на меня внимания, словно меня и не существовало вовсе. Я оказался здесь всего лишь в качестве переводчика и уподоблялся некоему аппарату. |
