"Вообще-то, случай обращен против людей, - сказал тогда Хоа. - Ведь рождение, как, впрочем, и смерть, случайно". Он тогда три раза повторил, что случай спас мне жизнь. "Не будь поездки в этот „Олд Айлэнд“ и не пойми я, что вы действительно разгневаны поведением мистера Ричмонда (я это до конца понял, когда вы так испугались мистера Ричмонда, испугались около такси; я его тоже очень испугался, я вообще боюсь белых: только потому я согласился выполнить просьбу мистера Лао...), вы бы исчезли. Я ведь ничего против вас не имел... Вы мешали мистеру Лао, помощнику председателя Лима. Я наблюдал за вами в клубе и понял, что убирать вас будет легко, потому что вы сопротивляетесь лишь на словах - на деле вы беспомощны. Но вы действительно очень сильны в словах. Я не очень вас сначала понимал, мистер Люс, - продолжал Хоа, - вы всегда и всем говорили правду, а я не понимал, как это можно говорить всю правду: это ведь значит оставить себя незащищенным... А потом я понял, что ваш прием самый действенный: ложь заставляет держать в голове тысячи версий, ложь тренирует разум человека, без лжи невозможен прогресс, мистер Люс, но когда лжи противостоит правда, тогда, значит, человек, говорящий правду, очень надеется на свои инстинкты, тайные провидения - он уверен, что и во лжи собеседника ему откроется истина".
Онума сказал: - Суси надо обязательно макать в соевый соус, это придает пище особый колорит, лишь соя может объединить рис и сырое мясо тунца в единый ансамбль лакомства. Нет, нет, макайте еще смелее, мистер Люс... Знаете, лучше я буду называть вас Люсо-сан, ладно? - "Сан" - это господин? - Я бы не стал так переводить. "Чио-Чио-Сан" популярна у вас в Европе. Вы переводите "Чио-Чио-Сан" как "Мадам Батерфляй"... А ведь это неверно. "Ночная бабочка во время грозы кажется черной, но утром она умирает белой, как солнце в дни тумана..." Это средневековье... Я бы так перевел имя героини оперы... "Сан" заключает в себе массу смыслов. Вообще, иероглифика весьма многосмысленна. "Сан" - это проявление уважительности в обращении к человеку... Нет, я бы не хотел переводить этот иероглиф как "господин". Мне слово "господин" не нравится, очень не нравится... "Сан" нельзя перевести на ваш язык. Только иероглифика способна передать истинное значение "сан". Кстати, в чем я не был согласен с Мао, так это с его попыткой реформировать язык, переведя иероглифы на латинский шрифт... - Интересуетесь филологическим экспериментом ультралевых? - Выпьем сакэ, пока оно горячее. Нашу водку надо пить очень горячей. Здесь дают прекрасное сакэ из Иокогамы. Двойная очистка, причем наш рис смешан с южнокитайским, чуть желтоватым. Здесь действительно особое сакэ. - Очень вкусно. И суси замечательно. Никогда не думал, что у вас такая прекрасная еда... - Ну, это мы только начинаем экскурс в нашу кулинарию, Люсо-сан. Вас ждут сюрпризы... Редактор коммунистической газеты как-то сказал мне, что он согласен помириться с феодализмом лишь на базе народной японской кухни. - Вы тоже коммунист, Онума-сан? Онума рассмеялся: - Вы правильно обратились ко мне. Некоторые европейцы говорят "Онума", некоторые - "мистер Онума", и это все обижает меня. "Онума-сан" - это очень приятно. Хорошо, что вы именно так обратились ко мне. Иногда приходится подсказывать, и тогда уже не так приятно, если тебя называют по правилам. Сюрприз всегда приятен. Нет, я не коммунист... А вы? - Я их уважаю. - Вы член партии? - Для художника членство в партии необязательно. - А я к коммунистам отношусь плохо. - Приветствуете Мао и не любите коммунистов... - Я не связываю личность Мао с общезначимым коммунизмом. Мао - лидер азиатской страны, которая за двадцать лет превратилась в мощную державу... - Сама по себе или с помощью Кремля? Онума словно не слышал вопроса Люса. - Мао, - продолжал он, - обратился к молодежи, а мы, например, мучаемся с нашим дзенгакуреном... - Что такое дзенгакурен? - спросил Люс. - Это те, кого у вас называют длинноволосыми, новые левые. Мы с ними мучаемся, компрометируем себя политикой кнута и пряника, заигрываем с ними, сажаем их, платим им... А Мао взял да и сделал государственную ставку на молодежь, когда понял, что идеи мирового коммунизма входят в противоречие с практикой его внутренней и внешней политики. Он сумел использовать в своих целях поколение молодых. В этом смысле я приветствую эксперимент Мао. Он собрал воедино догмы буддизма, и методику Троцкого, и концепции научной революции последнего десятилетия. Это серьезная комбинация. Недаром же в Австралии редакторам газет уже предписано воздерживаться от карикатур на Мао, а многим из них рекомендовано писать об его эксперименте в уважительных тонах. При этом о Японии там пишут в совершенно разнузданном, недопустимом тоне. Меня это наполовину радует, а наполовину огорчает. Моя мать - китаянка, а кровь - это всегда кровь, не так ли?.. Но, как сын японского отца, я обижен за Японию... - Но что же главное, привлекающее вас в опыте Мао? Игра с молодежью? - Нет, Люсо-сан... Главное, что меня привлекает в эксперименте Мао, - это борьба против партийной и государственной бюрократии... - Вы убеждены, что в Китае была партийная и государственная бюрократия? - Это наивно опровергать. - У меня сомнение: если начинали все вместе - Мао, Лю Шао-ци, Пын Дэ-хуай, Линь Бяо, Дэн Сяо-пин, Чэнь И, то почему один из них стал бюрократом и наймитом иностранной державы, а другой остался верным идее? Не кажется ли вам странным обвинение, выдвинутое против председателя КНР Лю Шао-ци, в служении интересам иностранной державы? У нас может случиться, что генерал или незадачливый помощник министра оказывается агентом иностранных держав - их ловят на алчности, на бабах или гомосексуализме, но в мире еще не было такого, чтоб глава государства, министр иностранных дел, военный министр и генеральный секретарь партии оказывались агентами и наемниками иностранцев. В чем же дело? - Видите ли, Люсо-сан, вы должны делать скидку на пропагандистский аспект вопроса. Мао нужно было сплотить народ. Как можно иначе сплотить народ, если нет войны, а в стране масса трудностей?! - Значит, партия, которую возглавлял Мао, не знала о том, что происходило в стране, возглавляемой Лю? Как же тогда быть с руководящей ролью партии в красном Китае? - Партия и была лидером общества, она и поняла, что бюрократы перекрыли путь молодому поколению к управлению страной. - Значит, раньше ничего не понимали, а потом вдруг взяли и поняли! А что поняли? Окружены старыми шпионами и врагами, да? И кто же это понял? Молодой Мао? Ему сколько? Сорок? Или пятьдесят? Он что - уступил свое место молодому? А может, он просто заставил молодого хунвейбина пытать стариков - своих соратников по революционной борьбе - для того, чтобы самому стать живым богом? Бросьте вы о бюрократии, Онума-сан. Просто Мао захотел быть единственным... А для этого надо забыть многое и многих. Он решил сделать так, чтобы нация лишилась памяти. - В ваших словах есть доля истины, Люсо-сан... Но вы судите о предмете лишь по последним событиям и делаете из Лю мученика. А ведь он с Мао вместе в свое время предал анафеме бывшего секретаря ЦК Ван Мина... Они тогда обвинили его в тех же грехах, в которых сейчас Мао и Линь Бяо обвиняют Лю. И чтобы это самопожирание было последним, Мао сделал ставку на молодежь. Поймите же, когда выстроена перспектива, надо во имя великой цели уметь идти на определенные жертвы! Но разве цель - призвать молодежь к борьбе против всех и всяческих проявлений бюрократизма - это не здорово? Люс рассмеялся. Он продолжал смеяться, прикуривая от спички, зажженной предупредительным Онумой. - Какая перспектива, Онума-сан? - сказал он. - Молодежь-то ведь повзрослеет! Она прочитает о подвигах маршала Пын Дэ-хуая во время освободительной корейской войны. Она услышит о том, что именно Чжу Дэ создавал Красную Армию Китая! Это еще пока в Китае мало радиоприемников, с информацией туго. Мао сделал ставку на китайскую стену, но ведь скоро телевизионные программы будут со спутников передавать! Какая там стена! Ни одна стена не выдержит натиска информации... А что касается сегодняшнего дня... Знаете, лично мне очень не нравится, когда борьба с бюрократией сопровождается сожжением книг Шекспира, Толстого и Мольера... - В большом надо уметь жертвовать малым, Люсо-сан. - Это ваша первая ошибка за все время, Онума-сан. Шекспир и Толстой - это, по-вашему, "малое"? Да все бюрократии мира, вместе взятые, ничто в сравнении с гением одного из этих писателей! - Почему вы оперируете именем русского писателя, Люсо-сан? - Вы думаете, я путешествую на деньги Москвы? А почему не Лондона? Я оперировал и Шекспиром... Нет, Онума-сан, просто Шиллера в Пекине пока не сжигали. - Я там был, когда разбивали пластинки Бетховена. - Спасибо за информацию. Вы не делали фотоснимков этого эпизода "по борьбе с бюрократизмом"? - Делал. Но, к сожалению, пленка была засвечена китайской таможенной службой. - Странно, вы их апологет - и такая неуважительность... - А это ваша вторая ошибка, Люсо-сан. Я отнюдь не являюсь апологетом красного Китая. Я лишь стараюсь быть объективным. Я патриот Японии, Люсо-сан, в такой же мере, как и Китая... - Китай - руки, Япония - голова, Азия - матерь планеты, так, что ли? - Не совсем так. Это было бы дискриминацией по отношению к другим нациям. - Ваша водка очень легкая, Онума-сан. - Не скажите, Люсо-сан. Она легка до той поры, пока не надо вставать из-за стола. Я не задал вам обязательного вопроса: как вам показалась Япония? - Вам бы надо иначе сформулировать вопрос: "Вы в Японии впервые?" А потом спрашивать, понравилась ли мне Япония. - Вы хотите сказать, Люсо-сан, что вам ясно, зачем я с вами беседую? Вы хотите дать мне понять, что вам ясна моя роль? - Именно. Именно так, Онума-сан... - Так вот о Дорнброке... Не стоит вам, Люсо-сан, восстанавливать против себя Азию. Вспомните, что случилось с Якобетти... Стоило ему сделать безжалостный фильм об Африке, как его предали остракизму во всем мире: сильные уговорились делать политику на защите слабых. Я имею в виду словесную, ни к чему не обязывающую защиту. Она страшна лишь для художников; военных, бизнесменов и министров она не касается. - Чен Шен просил вас попугать меня? Или кто другой? - Вы не правы, Люсо-сан, меня никто не просил пугать вас. Меня просили, поскольку я знаю немецкий, сказать вам то, что я сказал. Не надо унижать азиатов вашей правдой. Занимайтесь Дорнброком в Германии. Но не надо впутывать в это ваше дело Азию. Гонконг - особенно. Вас проклянут и правые и левые. Энцесбергер и Годар держат у себя в домах портреты левых ультра. - Снимут, - ответил Люс. - Когда ультралеваки начнут открытый диалог с Вашингтоном или с нашими бешеными, они снимут их портреты... Лишь игра в бунт предполагает тягу к авторитарности... - Они не начнут диалога с врагами. Еще сакэ? - С удовольствием. Желаю вам успеха, Онума-сан! Ваши люди должны меня сегодня прирезать? Или будете топить в море? - Я не бандит, Люсо-сан. Я желаю вам лишь одного: выполнения всего вами задуманного. Я готов помогать в меру моих сил и возможностей. - Тогда ответьте: что у вас говорили о переговорах Дорнброка? Я не прошу точных фактов. Меня пока что удовлетворят даже слухи. - В "Асахи" проскользнуло сообщение, что Дорнброк вел переговоры о расширении атомного полигона. - Дорнброк был здесь. Ему задавали такой вопрос? - Да. Ему задали этот вопрос в аэропорту. Но он отказался отвечать на все вопросы и сразу же улетел в Токио. Он очень торопился. - Он торопился к Исии. - Увы, это имя мне ничего не говорит.
"Вы мешаете мистеру Лиму, - продолжал тогда Хоа, - потому что нашли японку. У мистера Лима деловые связи с мистером Дорнброком. Я говорою вам это, потому что вы сказали мистеру Ричмонду: „Хорошо, что подобных вам топят здесь в каналах“. Случай за вас, мистер Люс. Я ничего бы не смог поделать, я был бы вынужден, даже несмотря на вашу доброту ко мне, выполнить поручение мистера Лао, но случай за вас. Ведь с вами миссис Джейн, а ее муж работает в американской контрразведке... Она лишний свидетель, и я с радостью верну деньги мистеру Лао, полученные за то, чтобы вы навсегда исчезли. Вы стоили восемьсот долларов, мистер Люс. Я истратил на аренду такси восемь долларов, так что прошу их вернуть мне: я обязан отчитаться перед мистером Лао". Люс тогда попросил Хоа устроить ему встречу с мистером Лао. Хоа ответил: "Если вы станете рассказывать кому-то, о чем я говорил вам, я погибну, но я погибну, утвердившись в лютой ненависти к белым. Ненависть отцов, даже убитых, передается детям, мистер Люс. А каждый третий человек на земле - китаец".
Люс медленно тянул горячее сакэ - оно было горячим и чуть прислащенным, с очень нежным запахом. Он вспоминал, как наутро в номере ему подсунули газеты под дверь. Он всегда просыпался, когда связка газет влетала под дверь его номера и, проскользнув по натертым плитам кафельного пола, ударялась о ножку стула. Иногда газеты рикошетили к кровати, и Люсу даже не приходилось подниматься, чтобы узнать все новости. На второй полосе он увидел фотографию автофургона с разбитым ветровым стеклом. Сверху был громадный заголовок: "Убийство коммерсанта Хоа Шу-дзэ (59 лет, владелец двух катеров и магазина около порта)". Люс подумал: "Никогда бы не дал ему пятидесяти девяти. От силы сорок". Только потом он понял, что это напечатано именно о Хоа, и что Хоа убит, и что ушел он из жизни с ненавистью к белым, которые протягивают руку, чуточку помедлив, - как Джейн в клубе. - Вы думаете, я агент? - спросил Онума, когда они, сняв ботинки, вошли в салон мадам Сато, окруженные стайкой гейш. - Я не агент, Люсо-сан, просто мне, как и вам, нужен допинг. Умным людям всегда нужен допинг интереса. Меня попросили поговорить с вами. "Запомните его, - сказали мне, - когда он выпустит свой новый фильм, вам будет что написать". Онума казался совсем трезвым, и поэтому Люс решил, что японец здорово пьян. - Кто вас об этом просил? - Друзья. У меня много друзей в Гонконге. Знаете, чтобы вы не думали, будто я какой-то агент, я дам вам один адрес. Это в Токио, возле небоскреба Касумигасеки... - Спасибо. Чей это адрес? - Там частная клиника. - Спасибо. Но... - Там сейчас лежит Исии-сан. - Что?! - Ничего. Просто мне приятно видеть вашу растерянность. Вы наивно считали, что умно и хитро ведете партию, а ведь всю партитуру беседы расписал я. Но вы стойкий человек, а мне это нравится... Вы понимаете, что играете смертельную игру? - Вам это подсказали? - Мне никогда никто не подсказывает. Я сам думаю, сопоставляю вашу заинтересованность с заинтересованностью моих друзей. Вы работаете на МАД? Нет? - На военную контрразведку? Я? Почему?! - Я прочитал об этом в немецких газетах. - Когда это было напечатано? - Дня три назад. Люс хлопнул в ладоши и рассмеялся: - Тогда у меня все хорошо, Онума-сан! Значит, они решили прижать меня с другой стороны, опозорить в глазах интеллигенции, когда не вышло у Ли... - У кого? - У Лихтенштейна, - ответил Люс спокойно. Он вовремя оборвал себя. "Ли" - это ведь не "Лим". Это "Лихтенберг", "Лихтенштейн", "Либерганд"... - Лихтенштейн - это враг моего продюсера, Онума-Сан. - Но это не мистер Лим? - тихо спросил Онума и, не дождавшись ответа побледневшего Люса, пошел танцевать с одной из гейш. Невидимый магнитофон вертел мелодии Рэя Кониффа. Люс поднялся, и его качнуло. "А я здорово набрался этого сакэ, - подумал он. - Шатает. Ну и пусть. Сдыхать надо пьяным. Не так страшно. Но они сейчас не станут меня убивать. Я в их руках. Они крепко попугали меня с Хоа. Им кажется, что этого достаточно". Онума-сан, держа в руке длинный бокал, шагнул ему навстречу. Он чокнулся с Люсом бокалом, в котором было шипучее шампанское, пролив несколько капель. - Давайте выпьем за искусство, - сказал Онума. - За правдивое искусство. Сейчас искусство должно быть правдивым, как математика. Вот за это я хочу выпить. - Ладно, - согласился Люс. - Только я осоловел. - Можно попросить нашатыря. - Нет, нет, не надо. А как вас можно называть уменьшительно? Я хочу называть вас ласковым именем... - Японца нельзя называть уменьшительно, - ответил Онума. - Мы и так маленькие. А вы хотите нас еще уменьшить... - Можно, я буду называть вас Онумушка? - Это нецензурно, - ответил японец, - видите, наши подруги прыснули со смеху. Никогда не называйте меня так, очень прошу вас. Токийский шофер подвез Люса к полицейской будке и показал пальцем на молоденького высокого парня в белой каске. Полицейский дважды переспросил Люса, а потом облегченно вздохнул: - Понятно. Теперь понятно. Это в седьмом блоке. - И он объяснил шоферу, как проехать к частной клинике, которая помещалась неподалеку от токийского небоскреба Касумигасеки. "Это совсем рядом, вы легко найдете, - сказал ему на прощание Онума, - полиция в крайнем случае поможет вам, у них есть специальные путеводители..."
Клиника была крохотная - всего пять палат. Тихо, ни одного звука, полумрак... Выслушав Люса, дежурная сестра утвердительно кивнула головой и, молча поднявшись, пригласила его следовать за собой. | 
