Дюма Александр - Черный тюльпан.

    – Что случилось? – спросил Ян, высунув голову из окна кареты.

    – О сударь! – воскликнул кучер. – Здесь…

    От волнения он не мог закончить фразу.

    – Ну, в чем же дело? – сказал великий пенсионарий.

    – Решетка ворот заперта.

    – Как заперта? Обычно днем ее не запирают.

    – Посмотрите сами.

    Ян де Витт высунулся из кареты и увидел, что решетчатые ворота действительно заперты.

    – Поезжай, – сказал он кучеру, – у меня с собой приказ о высылке; привратник отопрет.

    Карета снова покатилась вперед, но чувствовалось, что кучер погоняет лошадей без прежней уверенности.

    Когда Ян де Витт высунулся из кареты, его увидел и узнал какой-то трактирщик, который с некоторым запозданием запирал у себя двери, торопясь догнать своих товарищей у Бюйтенгофа.

    Он вскрикнул от удивления и помчался вдогонку за теми двумя, которые бежали впереди.

    Шагов через сто он догнал их и стал что-то рассказывать. Все трое остановились, следя за удалявшейся каретой, но они еще не были вполне уверены в том, кто в ней сидит.

    Карета подъехала к самым воротам.

    – Открывайте! – закричал кучер.

    – Открыть, – сказал привратник с порога своей сторожки, – открыть, а чем?

    – Ключом, конечно, – сказал кучер.

    – Ключом, это верно, но для этого надо его иметь.

    – Как, у тебя нет ключа от ворот?

    – Нет.

    – Куда же он девался?

    – У меня его взяли.

    – Кто взял?

    – Тот, кому, по всей вероятности, нужно было, чтобы никто не выходил за городскую черту.

    – Мой друг, – сказал великий пенсионарий, высовывая голову из дверцы кареты и ставя все на карту, – ворота нужно открыть для меня, Яна де Витта, и моего брата Корнеля, которого я сопровождаю в изгнание.

    – О, господин де Витт, я в отчаянии, – воскликнул, подбегая к карете, привратник, – но клянусь вам честью, что ключ у меня взяли.

    – Когда?

    – Сегодня утром.

    – Кто?

    – Молодой человек, лет двадцати двух, бледный, худой.

    – Почему же ты отдал ему ключ?

    – Потому, что у него был приказ, скрепленный подписью и печатью.

    – А кем он был подписан?

    – Да господами из городской ратуши.

    – Да, – сказал спокойно Корнель, – по-видимому, нас ждет неминуемая гибель.

    – Ты не знаешь, всюду ли приняты эти меры предосторожности?

    – Этого я не знаю.

    – Трогай, – сказал кучеру Ян. – Бог велит делать все возможное, чтобы спасти жизнь. Поезжай к другой заставе.

    – Спасибо, мой друг, за доброе намерение, – обратился он к привратнику. – Намерение равноценно поступку. Ты хотел спасти нас, в глазах Господа – это все равно как если бы тебе это удалось.

    – Ах, – воскликнул привратник, – посмотрите, что там творится!

    – Гони галопом сквозь ту кучку людей, – крикнул кучеру Ян, – и поворачивай на улицу влево; это единственная наша надежда.

    Ядром кучки, о которой говорил Ян, были те трое горожан, которые, как мы видели недавно, провожали взглядами карету. Пока Ян разговаривал с привратником, она увеличилась на семь-восемь человек.

    У вновь прибывших людей были явно враждебные намерения по отношению к карете.

    Как только они увидели, что лошади галопом летят на них, они стали поперек улицы и, размахивая дубинами, закричали: "Стой! Стой!"

    Кучер, со своей стороны, метнулся вперед и осыпал их ударами кнута.

    Наконец люди и карета столкнулись.

    Братьям де Витт в закрытой карете ничего не было видно. Но они почувствовали, как лошади стали на дыбы, и затем ощутили сильный толчок. На один миг карета как бы заколебалась и вздрогнула всем корпусом, затем снова понеслась, переехав через что-то или кого-то, и скрылась под непрерывный град проклятий.

    – О, – сказал Корнель, – я боюсь, что мы натворили беды.

    – Гони! Гони! – кричал Ян.

    Но, вопреки этому приказу, кучер вдруг остановил лошадей.

    – Что случилось? – спросил Ян.

    – Посмотрите, – сказал кучер.

    Ян выглянул.

    В конце улицы, по которой должна была проехать карета, показалась вся толпа с Бюйтенгофской площади и, подобно урагану, с ревом катилась на них.

    – Бросай лошадей и спасайся, – сказал кучеру Ян. – Дальше ехать бесполезно, мы погибли.

    – Вот, вот они! – разом закричали пятьсот голосов.

    – Да, вот они, предатели, убийцы! Разбойники! – отвечали им люди, бежавшие позади кареты. Они несли на руках раздавленное тело товарища, который хотел схватить лошадей под уздцы, но был ими опрокинут. По нему-то и проехала карета, как это почувствовали братья.

    Кучер остановил лошадей, но, несмотря на настояния своего господина, отказался искать спасения в бегстве.

    Карета оказалась в западне между гнавшимися за ней и бежавшими ей навстречу. В одно мгновение она словно поднялась над волнующейся, подобно плавучему острову, толпой.

    Вдруг плавучий остров остановился. Какой-то кузнец оглушил молотом одну из лошадей, и она пала наземь.

    В этот момент в одном из ближайших домов приоткрылась ставня и в окне можно было видеть бледное лицо и мрачные глаза молодого человека, который наблюдал за готовившейся расправой.

    Позади него показалось лицо офицера, почти такое же бледное.

    – О боже мой, боже мой, монсеньор, что же сейчас произойдет? – прошептал офицер.

    – Конечно, произойдет нечто ужасное, – ответил первый.

    – О, смотрите, монсеньор, они вытащили из кареты великого пенсионария, они его избивают, они его терзают!

    – Да, правда, у этих людей прямо какое-то яростное ожесточение, – заметил молодой человек тем же бесстрастным тоном, который он сохранял до самого конца.

    – А вот они вытаскивают из кареты и Корнеля! Корнеля, уже истерзанного и изувеченного пыткой! О, посмотрите, посмотрите!

    – Да, действительно, это Корнель.

    Офицер слегка вскрикнул и тотчас отвернулся.

    Корнель еще не успел сойти наземь, он еще стоял на подножке кареты, когда ему нанесли удар железным ломом и размозжили голову. Однако же он поднялся, но тут же снова рухнул на землю.

    Затем стоявшие впереди схватили его за ноги и поволокли в гущу толпы. Виден был кровавый след, который оставляло за собой его тело. Толпа с радостным гиканьем окружила Корнеля.

    Молодой человек побледнел еще сильнее, хотя казалось, что большей бледности быть не может, и на мгновение закрыл глаза.

    Офицер заметил это выражение жалости, впервые проскользнувшее на лице его сурового спутника, и хотел воспользоваться им.

    – Пойдемте, пойдемте, монсеньор, – сказал он, – они сейчас убьют и великого пенсионария.

    Но молодой человек уже открыл глаза.

    – Да, – сказал он, – этот народ неумолим; плохо тому, кто его продает.

    – Монсеньор, – сказал офицер, – может быть, еще есть какая-нибудь возможность спасти этого несчастного, воспитателя вашего высочества; скажите мне, и я, хотя бы рискуя жизнью…

    Вильгельм Оранский, ибо это был он, зловеще нахмурил свой лоб, усилием воли погасил мрачное пламя ярости, блеснувшее за опущенными веками, и ответил:

    – Полковник ван Декен, прошу вас, отправляйтесь к моим войскам и передайте приказ быть на всякий случай в боевой готовности.

    – Но как же я оставлю ваше высочество одного среди этих разбойников?

    – Не беспокойтесь обо мне больше меня самого, – резко сказал принц. – Ступайте.

    Офицер удалился с поспешностью, которая свидетельствовала не столько о его повиновении, сколько о том, что он был рад уйти и не присутствовать при гнусном убийстве второго брата.

    Он еще не успел закрыть за собой дверь, как Ян, последними усилиями добравшись до крыльца, расположенного почти напротив дома, где прятался его воспитанник, зашатался под ударами, сыпавшимися на него со всех сторон.

    – Мой брат? Где мой брат? – стонал он.

    Кто-то из разъяренной толпы ударом кулака сшиб с него шляпу.

    Другой показал ему обагренные кровью руки. Он только что распорол живот Корнелю, труп которого волокли на виселицу, и прибежал сюда, чтобы не упустить случая проделать то же самое и с великим пенсионарием.

    Ян жалобно застонал и закрыл рукой глаза.

    – Ах, ты закрываешь глаза, – сказал один из солдат гражданской милиции, – так я тебе их выколю!

    И он ткнул ему в лицо острие пики, – брызнула кровь.

    – Брат! – воскликнул де Витт, пытаясь, несмотря на заливавшую ему глаза кровь, разглядеть, что сталось с Корнелем. – Брат!

    – Ступай же за ним, – прорычал другой убийца, приставив к виску Яна мушкет и спуская курок.

    Но выстрела не последовало.

    Тогда убийца повернул свое оружие, обеими руками схватил за дуло и оглушил Яна де Витта ударом приклада.

    Ян де Витт пошатнулся и упал к его ногам.

    Но, сделав последнее усилие, он еще поднялся.

    – Брат! – воскликнул он таким жалобным голосом, что молодой человек закрыл перед собой ставню. Да и видеть уже было почти нечего, так как третий убийца выстрелил в Яна в упрр из пистолета и размозжил ему череп.

    Ян упал и больше уже не поднимался.

    Тогда каждый из негодяев, которые осмелели, видя, что он мертв, стал палить из мушкетов в его труп, каждый хотел ударить его дубиной, шпагой или ножом, каждый жаждал его крови, каждый порывался оторвать лоскут от его одежды.

    Оба брата были растерзаны, изувечены, изуродованы. Толпа поволокла их голые окровавленные трупы к импровизированной виселице, где добровольные палачи повесили их вниз головой.

    Тут на них накинулись самые подлые; живых еще они не смели коснуться и зато теперь кромсали мертвые тела: они отрезали от них клочки кожи и мяса и расходились по городу продавать куски тела Яна и Корнеля по десять су за кусок.

    Мы не знаем, видел ли молодой человек сквозь еле заметную щель в ставне конец ужасающего зрелища; но в момент, когда вешали тела обоих мучеников, он, пересекая толпу, слишком поглощенную своим веселым делом, направился к воротам Толь-Гек.

    – О сударь, – воскликнул привратник, – вы мне принесли ключ?

    – Да, дружище, вот он, – ответил молодой человек.

    – О, какое несчастье, что вы не принесли ключа хотя бы на полчаса раньше! – сказал, вздыхая, привратник.

    – Почему? – спросил молодой человек.

    – Тогда бы я мог открыть ворота де Виттам. А так, найдя заставу запертой, они должны были повернуть обратно и попали в руки своих преследователей.

    – Открывайте ворота, открывайте ворота! – послышался голос какого-то, по-видимому, очень спешившего человека.

    Принц обернулся и узнал полковника ван Декена.

    – Это вы, полковник? Вы еще не выехали из Гааги? С большим запозданием выполняете вы мое распоряжение.

    – Монсеньор, – ответил полковник, – я подъезжаю уже к третьей заставе, те обе были заперты.

    – Ну, так здесь этот славный парень отопрет нам ворота. Отпирай, дружище, – обратился принц к привратнику, застывшему в изумлении: он расслышал, как полковник ван Декен назвал монсеньором этого бледного молодого человека, с которым он только что запросто разговаривал. И, чтобы исправить ошибку, он поспешно бросился открывать. Ворота заставы распахнулись со скрипом.

    – Не желает ли ваше высочество взять мою лошадь? – спросил Вильгельма полковник.

    – Благодарю вас, полковник, моя лошадь ждет меня в нескольких шагах отсюда.

    И, вынув из кармана золотой свисток, служивший в эту эпоху для зова слуг, он резко и продолжительно свистнул. В ответ на свист прискакал верхом конюший, держа в поводу вторую лошадь.

    Вильгельм, не касаясь стремян, вскочил в седло и помчался к дороге, ведущей в Лейден. Через некоторое время он обернулся.

    Полковник следовал за ним на расстоянии корпуса лошади.

    Принц сделал знак, чтобы он поравнялся с ним.

    – Знаете ли вы, – сказал он, продолжая ехать, – что эти негодяи убили также и Яна де Витта вместе с его братом?

    – Ах, ваше высочество, – грустно ответил полковник, – я предпочел бы, чтобы на вашем пути к штатгальтерству Голландии еще оставались эти два препятствия.

    – Конечно, было бы лучше, – согласился принц, – если бы не случилось того, что произошло. Но что сделано, то сделано, не наша в этом вина. Поедем быстрее, полковник, чтобы быть в Альфене раньше, чем придет послание, которое, по всей вероятности, пошлет мне правительство.

    Полковник поклонился, пропустил вперед принца и поскакал на том же расстоянии от него, какое разделяло их до разговора.

    – Да, хотелось бы мне, – злобно шептал Вильгельм Оранский, хмуря брови, сжимая губы и вонзая шпоры в брюхо лошади, – хотелось бы мне посмотреть, какое выражение лица будет у Людовика-Солнца,^[17] когда он узнает, как поступили с его дорогими друзьями, господами де Витт. О Солнце! Солнце! Недаром зовусь я Молчаливым и Сумрачным; Солнце, бойся за свои лучи!

    Он быстро скакал на добром коне, этот молодой принц, упорный противник короля, этот штатгальтер, еще накануне мало уверенный в своей власти, к которой теперь гаагские буржуа сложили ему прочные ступеньки из трупов Яна и Корнеля де Витт.

    В то время как гаагские буржуа раздирали на части трупы Яна и Корнеля, в то время как Вильгельм Оранский, окончательно убедившийся в смерти двух своих противников, скакал по дороге в Лейден в сопровождении полковника ван Декена, которого он нашел слишком сострадательным, чтобы и в дальнейшем считать его достойным своего доверия, – в это время верный слуга Кракэ, не сомневавшийся в том, что после его отъезда совершатся ужасные события, тоже мчался на прекрасном коне по усаженным деревьями дорогам, пока не выехал за пределы города и окрестных деревень.

    Здесь, почувствовав себя вне опасности и не желая вызывать никаких подозрений, он оставил своего коня и спокойно продолжал путь по реке, пересаживаясь с лодки в лодку и добравшись таким образом до Дордрехта. Лодки ловко проплывали по самым маленьким извилистым рукавам реки, омывавшей своими влажными объятиями очаровательные островки, окаймленные ивами, тростниками и пестреющей цветами травой, где, лоснясь на солнце, беспечно пасется тучный скот. Кракэ издали узнал Дордрехт, этот веселый город, расположенный у подножия усеянного мельницами холма.

    Он издали видел красивые красные с белыми полосами домики, кирпичные фундаменты которых погружались в воду. На их открытых балконах над рекой развевались шитые золотом шелковые ковры, дивные творения Индии и Китая, а около ковров свисали длинные лески, постоянная западня для прожорливых угрей, привлекаемых сюда кухонными отбросами, которые ежедневно выбрасывали из окон в воду.

    Кракэ еще с лодки, сквозь вертящиеся крылья мельниц, увидел на склоне холма бело-розовый дом – цель своего путешествия. Дом четко вырисовывался на темном фоне исполинских вязов, в то время как гребень крыши утопал в желтоватой листве тополей. Он был расположен так, что падавшие на него, словно в воронку, лучи солнца высушивали, согревали и обезвреживали даже туманы, которые, несмотря на густую ограду из листьев, каждое утро и каждый вечер заносились туда ветром с реки.

    Высадившись среди обычной городской сутолоки, Кракэ немедленно отправился к этому дому. Необходимо описать его читателю, что мы сейчас и сделаем. Это был беленький, чистый, блестящий домик, еще более основательно вымытый и вычищенный внутри, чем снаружи. И в домике этом жил счастливый смертный.

    Этим счастливым смертным, rаrа avis,^[18] как говорит Ювенал,^[19] был доктор ван Берле, крестник Корнеля. Он жил в описанном нами домике с самого детства, ибо это был дом его отца и его деда, славных купцов славного города Дордрехта.

    Торгуя с Индией, господин ван Берле-отец скопил от трехсот до четырехсот тысяч флоринов,^[20] которые ван Берле-сын в 1668 году, после смерти своих добрых и горячо любимых родителей, нашел совершенно новенькими, хотя они и были отчеканены одни в 1640 году, другие в 1610 году. А это говорило о том, что здесь были флорины ван Берле-отца и ван Берле-деда. Поспешим заметить, что четыреста тысяч флоринов были только наличными, так сказать, карманными деньгами Корнелиуса ван Берле, так как от своих владений в провинции он получал ежегодно еще около десяти тысяч флоринов.

    Когда умирал достойный гражданин, отец Корнелиуса, через три месяца после похорон своей жены (она скончалась первой, словно для того, чтобы облегчить мужу путь к смерти так же, как она облегчала ему жизненный путь), он, обнимая в последний раз сына, сказал ему: