Мегрэ чуть не рассердился, потому что чувствовал в поведении Лоньона смирение паче гордости. Лоньон как бы говорил своим видом: "Вот видите, я провинился, и вы могли бы вызвать меня на дисциплинарный совет. Но вы проявили доброту. Я это понимаю и должен теперь все стерпеть, как человек, которому оказывают милость". Какая чушь! В этом весь Лоньон, и, может, именно из-за его жалкого вида так тягостно было ему помогать. Даже простуда его была как бы не только простудой, но искуплением вины! За это время Лоньон успел переодеться. Но и этот костюм был не лучше прежнего. Ботинки он тоже сменил, и пока они были еще сухие, но пальто на нем было все то же, насквозь промокшее, хоть выжимай, - видно, другого у него не было. Он, вероятно, приехал на автобусе и долго ждал его на остановке, под проливным дождем, ждал, словно бросал всем вызов: "Глядите на меня! Машины мне не дают, а такси я нанять не могу, вернее, не хочу, я не намерен потом объясняться с нашим кассиром, который всех подозревает в жульничестве, когда принимает отчеты о служебных расходах. Я не жулик. Я честный человек. Абсолютно честный!" - Вы хотите со мной поговорить? - спросил Мегрэ. - Мне не к спеху. Я подожду, пока вы сможете меня принять. - Тогда пройдите в мой кабинет. - Разрешите мне подождать вас здесь. Болван! Мрачный болван! И все же как его не пожалеть? Он наверняка очень несчастен и ест себя поедом. Когда двадцать минут спустя Мегрэ вышел из кабинета начальника, он застал Лоньона на том же месте; тот сидел неподвижно, и с пальто его, как с зонтика, стекали на пол крупные капли. - Заходите ко мне, садитесь. - Я подумал, что должен сообщить вам все, что мне удалось узнать. Сегодня утром вы мне не дали никаких точных указаний, и я понял, что мне следует попытаться сделать то немногое, что в моих силах. Все то же чрезмерное самоуничижение. Правда, обычно Лоньон был несносен из-за чрезмерной гордости. - Я вернулся в гостиницу "Ваграм". Билл Ларнер там так и не появлялся, но мне удалось собрать о нем кое-какие сведения. Мегрэ едва не сказал: "Мне тоже", но сдержался. К чему это? - Он в течение почти двух лет занимает один и тот же номер. Я зашел туда. Там по-прежнему лежат его вещи. По всей видимости, он забрал с собой только портфель с документами и бумагами, потому что в ящиках я не нашел ни паспорта, ни писем. Он одевается у самых дорогих портных, живет широко и щедро дает на чай. Я спросил, бывают ли у него друзья. Мне ответили, что нет. Зато ему то и дело звонят. Писем он не получает никогда. Один из дежурных администраторов сказал, что Ларнер часто обедает в ресторане у Поччо на улице Акаций, - во всяком случае, он несколько раз видел, как Ларнер туда заходил. - Вы были у Поччо? - Нет еще. Я подумал, что, может быть, вы сами захотите туда отправиться. Зато я говорил со служащими почтового отделения на улице Ноель. Ему пишут туда "до востребования". В основном он получает письма из Соединенных Штатов. Вчера утром он заходил за своей корреспонденцией. Сегодня его там еще не видели, но на его имя, правда, ничего и не поступило. - Это все, что вы узнали? - Почти. Я побывал еще в префектуре, в отделе регистрации иностранцев, и нашел его досье - ведь он попросил вид на жительство в Париже по всей форме. Родился он в штате Омаха, это в Америке, но где точно, не знаю; ему сорок пять лет. Лоньон вытащил из своего бумажника небольшую фотографию - несколько таких фотографий иностранцы должны сдавать при оформлении вида на жительство. Судя по этой фотографии, Билл Ларнер - красивый мужчина, с живыми и веселыми глазами, этакий бонвиван, пожалуй только чуть-чуть отяжелевший. - Вот все, что мне удалось узнать. Я пытался обнаружить отпечатки пальцев в своей квартире, но их не оказалось. Дверь, правда, они открыли отмычкой, но работали, видно, в перчатках. - Ваша жена чувствует себя лучше? - Вскоре после моего прихода у нее был припадок. Сейчас она лежит в постели. Разве он не мог бы рассказать все это более естественным тоном? Он словно извинялся за болезнь жены, - казалось, и тут он считал себя лично во всем виноватым. - Ах да, чуть не забыл. Я еще заскочил в гараж у ворот Маио, чтобы показать им фотографию. Они подтвердили, что именно Ларнер взял у них напрокат машину. Когда надо было внести деньги в залог, он вытащил из кармана брюк целую пачку банкнотов. Говорят там были купюры даже в тысячу франков. Машина оказалась на месте, и я ее тщательно осмотрел. Ее недавно вымыли, но на заднем сиденье я обнаружил пятна - должно быть, пятна крови. - Нет ли пробоин или вмятин от пуль? - Не заметил. И Лоньон снова принялся сморкаться с тем же видом, с каким женщины, понесшие тяжелую потерю, вдруг ни с того ни с сего начинают вытирать слезы во время самого пустого разговора. - Что вы теперь намерены делать? - спросил комиссар, стараясь не глядеть на Лоньона. От одного вида его красного носа и влажных глаз у Мегрэ самого стали слезиться глаза, и ему показалось, что и у него разыгрался грипп. Но он не мог не испытывать жалости к Лоньону: несмотря на этот ужасный, холодный дождь, бедняга несколько часов мотался взад-вперед по Парижу, хотя все, что он узнал, можно было выяснить по телефону. Но стоит ли об этом говорить? Не испытывал ли Лоньон потребности таким образом наказать себя? - Я буду делать все, что вы мне поручите. Я вам крайне благодарен, что вы мне разрешаете принимать участие в расследовании, хотя и понимаю, что я никак не могу на это претендовать. - Ваша жена ждет вас к обеду? - Она меня никогда не ждет. Но даже если бы она меня ждала… Мегрэ хотелось крикнуть: "Прекратите! Ведите себя, как мужчина, черт побери!" Но вместо этого он, как бы помимо воли, сделал вдруг Лоньону нечто вроде подарка: - Послушайте, Лоньон, сейчас половина седьмого. Я позвоню домой, скажу жене, что задержусь, и мы вместе пообедаем у Поччо. Быть может, мы обнаружим там что-нибудь интересное. Он зашел в соседнюю комнату, дал какие-то указания Жанвье, натянул на себя свое толстое пальто, и несколько минут спустя они уже поджидали такси на углу набережной. Дождь все не утихал. Париж напоминал туннель, по которому мчится поезд: свет огней казался неестественным, а люди жались к стенам, словно старались укрыться от какой-то таинственной опасности. Уже в пути Мегрэ пришла в голову новая идея, и он попросил остановить машину у первого попавшегося бистро. - Мне надо позвонить. А заодно глотнем по рюмочке. - Я вам нужен? - Нет, а что такое? - Я предпочел бы подождать вас в машине. От спиртного у меня всегда изжога. Это был небольшой бар для шоферов. В жарко натопленном зале воздух был сизый от дыма. Рядом с кухней висел телефон. - Отдел иностранцев? Это ты, Робен? Добрый вечер, старик. Взгляни, пожалуйста, есть ли в регистрационных книгах имена, которые я тебе сейчас назову. И он продиктовал по буквам фамилии Чинаглиа и Чичеро. Имен этих в книгах не оказалось. Чинаглиа и Чичеро в префектуру не заходили: видимо, они не собирались долго оставаться в Париже. Улица Акаций! Мегрэ казалось, что в этот день он был чрезмерно великодушен: пока они ехали в такси, он рассказал Лоньону о том, что он уже успел предпринять. - Вне всякого сомнения, именно Чарли Чинаглиа и Чичеро посетили во вторник вашу квартиру. Несомненно также, что они действовали в сговоре с Ларнером, который достал им машину. А потом этот Ларнер и самолично явился к вам. Видимо, он вынужден был это сделать потому, что те два типа не говорят по-французски. - Мне это тоже приходило в голову. - В первый раз они искали не документы, а человека, живого или мертвого, того самого, которого они выбросили из машины на улице Флешье. Вот почему они заглядывали под кровать и открывали стенные шкафы. Ничего не найдя, они решили выяснить, кто вы такой, где вас можно увидеть, и послали к вам Ларнера, а он уже рылся в ящиках. - Теперь они знают, что я работаю в полиции. - Это их не обрадовало. И то, что газеты молчат об этом деле, их тоже, вероятно, тревожит. - Вы не боитесь, что они смоются? - На всякий случай я предупредил вокзалы, аэродромы и полицию на шоссейных дорогах. Я дал их приметы. Вернее, в данный момент этим занимается Жанвье. Несмотря на темноту, он уловил, что улыбка скользнула по губам Лоньона. Нетрудно было догадаться о ходе его мыслей: "Вот почему все кричат о великом Мегрэ! Когда инспектору вроде меня нужно как угорелому носиться по Парижу, чтобы собрать кое-какие жалкие сведения, знаменитому комиссару достаточно позвонить в Вашингтон и дать задания целому штату сотрудников оповестить вокзалы и полицию!" Браво, Лоньон! Мегрэ захотелось похлопать его по колену и сказать: "Да сними же ты маску, стань самим собой!" А может быть, Лоньон почувствовал бы себя несчастным, если б лишился прозвища "горе-инспектор"? Он испытывал настоящую потребность жаловаться, ворчать, чувствовать себя самым невезучим человеком на свете. Такси остановилось на узкой улице Акаций у ресторана Поччо, окна и дверь которого были задернуты занавесками в бело-красную клетку. Переступая порог, Мегрэ почувствовал, как на него пахнуло Нью-Йорком, таким, каким он его увидел тогда благодаря Джимми Макдональду. Ресторан Поччо походил не на парижский ресторан, а на одно из тех заведений, которые можно найти почти на любой улице вблизи Бродвея. Свет в зале был притушен, к этому полумраку надо было привыкнуть; сперва не удавалось разглядеть ни одного предмета, а контуры лиц расплывались. Вдоль стойки из красного дерева стояли высокие табуреты, а на полках между бутылок красовались маленькие флажки - американские, итальянские и французские. Радиоприемник был включен, но музыка звучала тихо. Девять или десять столиков были покрыты скатертями в красную клетку, точь-в-точь такую же, как на занавесках, а на стенах, обшитых деревом, висели фотографии боксеров и артистов, почти все с автографами. В этот час ресторан был еще почти пуст. У стойки двое мужчин играли в кости с барменом. В глубине зала сидел молодой человек с девушкой, они ели спагетти. Никто не бросился навстречу вошедшим; правда, все присутствующие проводили глазами эту странную пару - Мегрэ и худого, мрачного Лоньона, и на мгновение в зале воцарилось напряженное молчание, словно кто-то шепнул, едва они переступили порог: "Шухер, полиция!" Мегрэ задержался у дверей, видимо колеблясь, не устроиться ли им у стойки. Но потом, сняв пальто и шляпу, все же решил сесть за ближайший столик. В зале вкусно пахло пряностями и чесноком. Игра возобновилась. Кости снова ударили о стойку, но бармен при этом не спускал насмешливого взгляда с новых клиентов. Ни слова не говоря, официант протянул меню. - Вы любите спагетти, Лоньон? - Я закажу то же, что и вы. - Что ж, тогда для начала две порции спагетти. - Вино? - Бутылку кьянти. Мегрэ скользил взглядом по фотографиям, висящим на стенах, и вдруг встал и подошел поближе, чтобы получше рассмотреть одну из них. Снимок, привлекший его внимание, был, видимо, сделан несколько лет назад; на нем был изображен молодой боксер, в углу фотографии - дарственная надпись Поччо и подпись: Чарли Чинаглиа. Бармен, по-прежнему стоя за стойкой, не спускал с Мегрэ глаз. Не переставая играть, он спросил: - Интересуетесь боксом? - Точнее, некоторыми боксерами. Вы - Поччо? - А вы - Мегрэ? Они обменялись этими репликами совершенно спокойно, как бы небрежно, так же как теннисисты перед началом матча для разминки перебрасываются мячами. Когда официант поставил на столик бутылку кьянти, Поччо сказал: - А я думал, вы пьете только пиво. Он был небольшого роста, почти лысый, лишь несколько очень черных волосиков торчало на самой макушке. Глаза у него были большие и круглые, нос - картошкой, похожий на нос Лоньона, рот тоже большой и подвижный - рот клоуна. Со своими партнерами, сидевшими против него за стойкой, он разговаривал по-итальянски. Оба они были одеты с чрезмерной изысканностью, и Мегрэ без всякого сомнения нашел бы их имена в полицейском архиве. Младший явно употреблял наркотики. - Лоньон, берите спагетти. - После вас, господин комиссар. Быть может, Лоньон и в самом деле никогда прежде не ел спагетти, а быть может, он все это специально разыгрывал: он тщательно подражал всем жестам Мегрэ с видом гостя, который из кожи вон лезет, чтобы понравиться хозяину. - Невкусно? - Да нет, что вы, вполне можно есть. - Хотите, я закажу что-нибудь другое? - Ни за что! Это наверняка очень питательно. Спагетти упорно соскальзывали с его вилки, и молодая женщина, сидевшая в глубине зала, не могла сдержать смеха. Кончив играть в кости, те, что стояли у стойки, пожали руку Поччо и, бросив взгляд на Мегрэ, медленно, подчеркнуто медленно двинулись к двери, словно специально демонстрируя, что им нечего бояться и что совесть их чиста. - Поччо! - Да, господин комиссар! Поччо оказался еще меньше ростом, чем можно было предположить, глядя на него через стойку. У него были на редкость короткие ноги, и это особенно бросалось в глаза, потому что он носил чересчур широкие штаны. Он подошел к столику Мегрэ и Лоньона с дежурной улыбкой на губах и с белой салфеткой под мышкой. - Так вы, значит, любите итальянскую кухню? Вместо ответа Мегрэ снова поглядел на фотографию боксера и спросил: - Вы давно видели Чарли? - Вы знаете Чарли? Вы были в Америке? - А вы? - Я? Я там прожил двадцать лет. В Сен-Луи, в Бруклине. - Когда Чарли приходил сюда с Биллом Ларнером в последний раз? Разговор этот шел совсем в американском духе, и Мегрэ заметил, что Лоньон прислушивался к нему с некоторым изумлением. И в самом деле, подобные беседы во Франции происходят обычно по-другому: Поччо вел себя совсем не так, как этого можно было ожидать от хозяина весьма подозрительного заведения, когда его допрашивает полицейский комиссар. Держался он крайне непринужденно, уверенно, а его большие круглые глаза искрились насмешкой. Скорчив комичную гримасу, он почесал себе затылок. - Выходит, вы и Билла знаете? Неженку Билла, да? Очень симпатичный парень. - Один из ваших завсегдатаев? - Вы полагаете? Поччо подсел к ним. - Анжелино, принеси стакан. И он налил себе кьянти. - Не волнуйтесь, вином угощаю я. Обедом, впрочем, тоже. Не каждый же день мне выпадает честь принимать комиссара Мегрэ. - А вы весельчак, Поччо! - Мне всегда весело. Не то что вашему другу. Он, видно, потерял жену?.. И Поччо поглядел на Лоньона с наигранным сочувствием. - Анжелино! Ты подашь этим господам эскалопы по-флорентийски. Скажи Джиовани, чтобы он приготовил их, как для меня. Вы любите эскалопы по-флорентийски, комиссар? - Позавчера я видел Чарли Чинаглиа. - Вы только что прилетели из Нью-Йорка? - Чарли в Париже! - Серьезно? Ну что за народ! Десять лет назад он звал меня только "мой Поччо", он дня без меня не мог прожить. Впрочем, если мне память не изменяет, он называл меня "папа Поччо". А теперь выясняется, что Чарли в Париже, а ко мне и носа не кажет! - И Билл Ларнер тоже вас забыл? И Тони Чичеро? - Повторите, пожалуйста, последнее имя. Поччо даже не пытался скрыть, что ломает комедию. Он откровенно кривлялся, словно клоун на манеже. Лишь внимательно приглядевшись, можно было заметить, что, несмотря на все ужимки и шуточки, взгляд его оставался жестким и тревожным. - Странно. Я знавал немало разных Тони, но вот Тони Чичеро что-то не припомню. - Он из Сен-Луи. - А вы были в Сен-Луи? В этом городе я получил американское гражданство. Ведь я - гражданин Соединенных Штатов. - Но сейчас вы живете во Франции. И французское правительство может в один прекрасный день лишить вас лицензии на содержание ресторана. - Почему? Разве я нарушил санитарные нормы? Драк у меня тоже не бывает можете справиться у комиссара нашего района. Господин комиссар - вы его, наверное, знаете - посещает иногда мой скромный ресторан, для меня это большая честь… В эти часы у меня всегда мало народу - моя клиентура приходит позже… Ну как, по вкусу ли вам наши эскалопы? - У вас есть телефон? - Конечно! Кабина вон там, в глубине зала, дверь налево, рядом с туалетом. Мегрэ встал, направился к телефону, плотно закрыл за собой дверь, набрал номер Сыскной полиции и шепотом произнес: - Жанвье? Я у Поччо, это ресторан на улице Акаций. Предупреди службу подслушивания, чтобы на весь вечер подключились к этому телефону. Времени у тебя достаточно - ничего интересного раньше чем через полчаса не произойдет. Пусть записывают все разговоры, особенно если будет произнесено хоть одно из трех имен, которые я тебе сейчас назову. И он по буквам продиктовал имена Чинаглиа, Чичеро и Билла Ларнера. - Ничего нового? - Ничего. Просматриваю регистрационные карточки гостиниц. | 
