Рука Латыша разжалась, и на стойку посыпались осколки стекла. Петерс так сжал стакан, что тот лопнул. Из пореза на указательном пальце закапала кровь. Петерс бросил стофранковую купюру на стойку и вышел из бистро, не взглянув на Мегрэ. Теперь он шел прямо в "Мажестик". Никаких признаков опьянения. Он выглядел так же, как при выходе из отеля, – шаг был твердый. Мегрэ упрямо следовал за ним. Когда впереди показался отель, он увидел, как от подъезда отъехала знакомая машина. Это был автомобиль отдела идентификации, увозивший аппаратуру для фотографирования и снятия отпечатков пальцев. Эта встреча обескуражила Мегрэ. На мгновение он потерял веру в себя, почувствовал себя брошенным, лишенным поддержки, точки опоры. "Селект" остался позади. Инспектор Дюфур через стекло сделал комиссару знак, который, вероятно, счел незаметным, однако по нему безошибочно можно было определить, за каким столиком расположилась Анна Горскина. – Мортимер здесь? – спросил Мегрэ, остановившись около администратора отеля. – Только что приказал отвезти его в посольство Соединенных Штатов, где он будет на завтраке. Петерс Латыш уселся за свой столик – кроме него в зале никого не было. – Вы тоже будете завтракать? – спросил у Мегрэ управляющий. – Да. Поставьте мой прибор на его столик. Управляющий чуть не поперхнулся. – На его столик? Это невозможно: в зале никого, а потом… – Я сказал, на его столик. Управляющий, не сдаваясь, засеменил за комиссаром. – Послушайте, он наверняка закатит скандал. Я посажу вас за столик, откуда он вам будет прекрасно виден. – Я сказал, на его столик. Только сейчас, в холле отеля, Мегрэ понял, что устал. Это была та неотвратимая усталость, которая вдруг охватывает все тело, даже все существо – тело и душу одновременно. Он тяжело опустился в плетеное кресло, где сидел утром. Пара, расположившаяся напротив – несколько перезрелая дама и холеный молодой человек, – тут же поднялась, и женщина, нервно крутя в руках лорнет, произнесла так, чтобы ее можно было услышать: – Эти отели становятся просто невыносимы. Полюбуйтесь на это. "Это" обозначало Мегрэ, который даже бровью не повел. Глава 12
Женщина с револьвером
– Алло!.. Гм… Это вы, да? – Да, Мегрэ! – вздохнул комиссар, узнав голос инспектора Дюфура. – Тише!.. Два слова, шеф… Пошла в туалет. Оставила сумочку на столе. Я подошел, а там револьвер. – Она все еще в ресторане? – Ест. Дюфур, наверное, стоял в телефонной будке с видом заговорщика, пугающе и таинственно жестикулировал. Не говоря ни слова, Мегрэ повесил трубку. У него не было сил отвечать Дюфуру. Эти маленькие странности инспектора, которые обычно вызывали у него улыбку, сейчас вызывали тошноту. Управляющий смирился с необходимостью поставить Для Мегрэ прибор напротив Латыша, который уже готовился приступить к еде и поинтересовался у метрдотеля: – Кому предназначено это место? – Не знаю, месье. Мне приказано… Латыш не стал уточнять. В зал вторглась семья англичан из пяти человек, и появление их несколько разрядило обстановку. Оставив тяжелое пальто и шляпу в гардеробе, Мегрэ направился к столику: прежде чем сесть, он приостановился и даже изобразил нечто вроде приветствия. Петерс, казалось, не видел его. Он словно и не пил те четыре или пять порций абсента. Был холоден, корректен, все движения точны. Ни на секунду он не выказал ни малейшего волнения: взгляд Петерса был устремлен вдаль, и его вполне можно было принять за инженера, погруженного в решение технической задачи. Пил он мало, но выбрал одно из лучших сортов бургундского двадцатилетней выдержки. Да и обед он заказал легкий: омлет с зеленью, эскалоп и сметана. Латыш терпеливо ждал перемены блюд, положив перед собой руки и не обращая внимания на происходящее вокруг. Зал оживал. – У вас отклеились усы, – выпалил вдруг Мегрэ. Петерс не шелохнулся, только несколько секунд спустя как бы случайно коснулся рукой лица, небрежно проведя двумя пальцами по верхней губе. Мегрэ был прав – еще немного, и усы отклеились бы. Комиссар, славившийся в префектуре своей невозмутимостью, сейчас с трудом сохранял хладнокровие. А ведь день только начался и Бог знает какие еще испытания ждали его впереди. Конечно, он не рассчитывал, что Латыш, когда с него ни на минуту не спускают глаз, рискнет как-нибудь себя скомпрометировать. Но ведь сегодня утром Мегрэ заметил в его поведении первые признаки паники. И разве нельзя было надеяться, что его постоянно маячившая перед Латышом фигура – Мегрэ просто застил ему свет – вынудит его совершить нечто необдуманное? Латыш выпил кофе в холле, велел принести ему легкое пальто, вышел на Елисейские поля и после двухчасовой прогулки оказался в зале одного из расположенных неподалеку кинотеатров. Вышел он оттуда только в шесть вечера, не обменявшись ни с кем ни словом, никому не передав никакой записки, не сделав ни одного подозрительного жеста. Удобно устроившись в своем кресле, он внимательно следил за перипетиями какого-то детского фильма. Если бы по дороге к площади Оперы, куда Латыш затем направился выпить аперитив, он обернулся, то заметил бы, что Мегрэ постепенно теряет терпение. Наверное, он мог бы также почувствовать, что комиссара начинают грызть сомнения. Это было тем более похоже на правду, что в течение долгих часов, проведенных в темноте перед экраном, где мелькали кадры, в которых Мегрэ и разбираться-то не хотелось, комиссар не переставал думать о возможности внезапного ареста. Но он прекрасно знал, что его в этом случае ждет. Неопровержимых улик никаких. Зато масса поводов для нападок на судебного следователя, прокуратуру, даже на министров иностранных дел и юстиции! Мегрэ шел, слегка сутулясь. Рана болела, а правая рука окончательно утратила подвижность. А ведь врач ему настоятельно советовал: – Если боль усилится, немедленно приходите. Значит, в рану попала инфекция. Ну и дальше что? Было ли у него время об этом думать? – Полюбуйтесь на это! – заявила утром одна из обитательниц отеля "Мажестик". Боже мой, ну конечно! "Это" относилось к нему, полицейскому, который пытается помешать крупным преступникам продолжать свои подвиги и старается во что бы то ни стало отомстить за своего товарища, убитого в этом самом отеле. К человеку, которому не по карману английские портные и у которого нет времени наведываться по утрам к маникюрше, к человеку, чья жена вот уже три дня напрасно и безропотно готовит ему обед, ничего не зная о судьбе мужа. К комиссару первого класса с жалованьем в две тысячи Двести франков в месяц, который после того, как следствие будет закончено и убийцы займут свое место за решеткой, Должен будет сесть перед листом бумаги и составить список своих расходов, приложив к нему расписки и оправдательные документы, а потом препираться по этому поводу с кассиром. У Мегрэ не было ни машины, ни миллионов, ни армии сотрудников. И если ему случалось привлечь на помощь себе одного-двух агентов, надо было объясняться, зачем он это сделал. Петерс Латыш, который шел в трех шагах впереди, расплачивался в бистро стофранковой купюрой и не брал сдачи. Это либо мания, либо блеф! Вот он зашел в магазин мужских рубашек – в шутку, конечно, – и провел там добрых полчаса, выбирая себе двенадцать галстуков и три халата, кинул на прилавок свою визитную карточку и направился к выходу в сопровождении спешащего за ним безукоризненного продавца. Конечно, рана начала гноиться. Временами все плечо пронзала острая боль, и у Мегрэ мучительно ныла грудь, словно у него болел желудок. Улица Мира, Вандомская площадь, предместье Сент-Оноре. Петерс Латыш не думал возвращаться. Вот наконец и отель "Мажестик", рассыльные, бросившиеся открывать перед ним входную дверь. – Шеф! – Опять ты? Из полутьмы нерешительно выступил Дюфур, он тревожно оглядывался вокруг. – Послушайте, она исчезла. – Что ты мелешь? – Клянусь, я сделал все что мог. Она вышла из "Селекта". Через минуту вошла в дом пятьдесят два, это магазин готового платья. Я прождал час, потом обратился к швейцару. На втором этаже магазина ее не видели. Она просто прошла через него и вышла через другой выход на улицу Берри. – Ладно! – Что мне теперь делать? – Отдыхать. Дюфур взглянул комиссару в глаза, потом быстро отвернулся. – Клянусь вам, что… К великому удивлению инспектора, Мегрэ потрепал его по плечу. – Ты славный парень, Дюфур. Не огорчайся, старина! И Мегрэ вошел в холл отеля, где заметил, как изменилось при его появлении лицо управляющего, и послал ему улыбку. – Латыш? – Только что поднялся к себе в номер. Мегрэ подошел к лифту. – Третий этаж. Комиссар набил трубку и внезапно вспомнил, что уже несколько часов не курил. Он снова улыбнулся, но улыбка вышла горше прежней.
Остановившись перед дверью номера 17, Мегрэ не испытывал никаких колебаний. Постучал. Ему крикнули: "Входите". Он вошел и закрыл за собой дверь. В гостиной кроме радиаторов был еще и камин, который разжигали для уюта. Латыш, облокотившись о каминную полку, подталкивал носком ботинка к дровам какую-то пылающую бумажку, чтобы она скорее сгорела. С первого взгляда Мегрэ понял, что Латыш утратил прежнее спокойствие, но у комиссара хватило самообладания не показать, что это его обрадовало. Золоченый стул с хрупкими ножками был для Мегрэ слишком миниатюрен, рука комиссара на его спинке выглядела просто лапой. Он поднял стул и поставил его в метре от камина. Затем уселся на него верхом. Что же случилось – он снова почувствовал в зубах трубку и, выйдя из состояния недавней подавленности или, скорее, нерешительности, всем своим существом устремился к действию? Как бы там ни было, в этот момент он чувствовал себя сильнее, чем когда-либо. Он был дважды Мегрэ, если можно так выразиться. Не человек, а изваяние из старого дуба или, вернее, из глыбы песчаника. Локти он положил на спинку стула. Чувствовалось, что, доведенный до крайности, он способен своей широченной лапищей сгрести противника за горло и ударить головой о стену. – Мортимер вернулся? – спросил он. Латыш, наблюдавший, как догорала бумажка, медленно поднял голову. – Не знаю… От Мегрэ не ускользнуло, что пальцы Латыша судорожно сжались. Заметил он и то, что у дверей спальни стоял чемодан, которого раньше в номере не было. Красная цена ему не составила бы ста франков, а весь вид этой дешевой дорожной сумки никак не вязался с обстановкой в номере. – Что у вас там? Латыш не ответил. Только лицо его несколько раз нервно дернулось. В конце концов он спросил: – Вы меня арестуете? Несмотря на тревожный тон, в голосе Латыша, казалось, сквозила нотка облегчения. – Еще не время. Мегрэ встал, подошел к чемодану и, подтолкнув его ногой к камину, открыл. Там лежал совершенно новый серый костюм, купленный в магазине готового платья, даже этикетка с ценой еще болталась на нем. Комиссар снял телефонную трубку. – Алло. – Мортимер вернулся?.. Нет?.. И никто не приходил в семнадцатый?" Алло. Да. Пакет из магазина на Больших бульварах?.. Можете не приносить. Комиссар повесил трубку и пробурчал: – Где Анна Горскина? – Ищите. – Иначе говоря, в номере ее нет. Но она здесь была. Она принесла этот чемодан и письмо. Латыш поспешно разворошил пепел, так что сожженная бумажка рассыпалась в прах. Комиссар понимал, что сейчас не время заниматься пустыми разговорами, что он на правильном пути, но малейший ложный шаг может лишить его преимущества. Движимый силой привычки, он встал и так быстро шагнул к камину, что Петерс вздрогнул, поднял было руки для защиты, но тут же устыдился своего жеста и покраснел. Мегрэ хотел всего-навсего пристроиться спиной к огню. Он стоял и курил, часто попыхивая трубкой. В номере воцарилось молчание, такое длительное и тягостное, что от него сдавали нервы. Латыш не мог скрыть волнения, хотя и старался держаться. По примеру Мегрэ, закурившего трубку, он зажег сигару. Комиссар принялся вышагивать взад и вперед по комнате и, опершись на маленький круглый столик с телефонным аппаратом, чуть не сломал его. Петерс не заметил, как Мегрэ нажал на рычаг. Результат не заставил себя ждать. Звонок раздался тут же. На проводе был администратор. – Алло! Звонили? – Алло!.. Да! Что вы говорите? – Алло!.. Это администрация отеля. Мегрэ остался невозмутимым. – Алло… Да… Мортимер?.. Благодарю. Я его сейчас увижу. – Алло!.. Алло! – Едва комиссар положил трубку, как снова раздался звонок. Управляющий упорно не мог ничего понять. – Что происходит? Не понимаю. – К черту!.. – громыхнул Мегрэ. Он устремил взгляд на заметно побледневшего Латыша, который хотел было броситься к двери. – Пустяки, – успокоил его комиссар. – Вернулся Мортимер Ливингстон. Я просил предупредить меня. Он увидел капли пота, выступившие на лице собеседника. – Мы говорили о чемодане и письме, которое в нем было. Анна Горскина… – Анна здесь ни при чем… – Простите… Я думал… Разве письмо не от нее? – Послушайте… Латыша трясло. Это бросалось в глаза. И это была не обычная нервозность. Лицо его, все тело дергались, как от тика. – Послушайте!.. – Слушаю, – проронил Мегрэ, повернувшись спиной к огню. Рука его скользнула в карман. Чтобы вытащить оружие, ему понадобится меньше секунды. Мегрэ улыбался, но за улыбкой скрывалось обостренное до крайности внимание. – Итак?.. Ведь я же вам сказал, что слушаю. Но Латыш, схватив бутылку виски, процедил сквозь плотно сжатые зубы: – Тем хуже. Он налил себе полный стакан, осушил его залпом и посмотрел на комиссара – взгляд его был мутный, как у Федора Юровича, на подбородке блестела капля виски. Глава 13
Два Петерса
Никогда Мегрэ не видел, чтобы человек пьянел так мгновенно. Правда, он никогда не видел, чтобы кто-нибудь вылил залпом стакан виски, наполнил его снова и снова выпил, налил и третий раз, потом потряс бутылкой и выцедил последние капли шестидесятиградусного напитка. Результат был потрясающий. Петерс Латыш побагровел, а через секунду стал мертвенно бледен. На щеках, правда, еще алели красные пятна. Губы стали бескровными. Держась за столик, он сделал несколько шагов и, пошатываясь, промямлил с безразличием пьяницы: – Вы этого хотели, не так ли? Латыш издал непонятный смешок, в котором слышалось все: страх, ирония, горечь, может быть, даже отчаяние. Он опрокинул стул, на который хотел опереться, вытер влажный лоб: – Заметьте, сами бы вы не разобрались. Это случайность. Мегрэ не пошевелился. Ему было настолько не по себе от всего происходящего, что он чуть было не заставил собеседника что-нибудь принять или понюхать. На его глазах происходило то же превращение, что и утром, только в десять, в сто раз более страшное. Совсем недавно он имел дело с утонченным интеллектуалом, который обладал редкой силой воли и прекрасно владел собой. Ученый, светский лев с безукоризненными манерами. И прямо на глазах он превратился в комок нервов, в марионетку в руках у безумного кукольника. Перед Мегрэ дергалось и гримасничало мертвенно-бледное лицо с синюшными пятнами. Латыш смеялся! Но, смеясь и продолжая бесцельно двигаться, он постоянно прислушивался, наклонялся, словно хотел уловить некий шум внизу, у себя под ногами. Внизу находился номер Мортимера. – Придумано было здорово! – хрипло выкрикнул Латыш. – Вам ни за что не разобраться бы, если бы не случайность, говорю вам, скорее цепь случайностей! Он наткнулся на стену и застыл, привалившись к ней спиной в неестественной позе: количество выпитого было столь велико, что грозило отравлением, и у Латыша, наверное, разламывалась голова, потому что на лице его было написано страдание. – Ну, попытайтесь ответить мне, пока еще есть время, какой из Петерсов я? По-французски Петерс, Пьер, произносится почти как "питр" – шут, ведь так? Зрелище было одновременно омерзительное и печальное, комичное и ужасное. Латыш пьянел прямо на глазах. – Странно, что они не идут! Но они придут, и тогда!.. Ну-ка, угадайте – какой из Петерсов? Латыш внезапно изменил позу, обхватил голову руками, и гримаса физического страдания исказила его лицо. | 
