Уличная жизнь вокруг кажется теперь уже менее реальной. Тайна улицы Коленкура незаметно захватывает Мегрэ. Зажигаются фонари, прохожие превращаются в синие тени на голубом фоне. – Набережная Орфевр. – Ясно, господин Мегрэ. Ребячливость, конечно, но по-человечески понятная – ему приятно, что водитель узнал его и по-дружески назвал по фамилии. Подпись: "Пикпюс…" Кому была адресована записка, которую неизвестный (или неизвестная?) набросал в кафе "Спорт" на площади Республики? Не удивительно ли, что Жозеф Маскувен, добросовестный служака, впервые в жизни укравший тысячу франков у своих хозяев, как нарочно потребовал письменный прибор, положил пенсне на бювар и заинтересовался чернильными пятнами? – Значит, охотимся, господин Мегрэ? Комиссар вздыхает, расплачивается и тяжело поднимается по лестнице уголовной полиции. Франсуа, старый служитель, не дает Мегрэ войти к себе в кабинет: – Вас ждут, господин комиссар. Франсуа бросает взгляд на обитую дверь в кабинет начальника. Мегрэ понимает. На столе горит лампа с зеленым абажуром, но шторы не задернуты и окна распахнуты, являя взору пейзаж набережных, откуда тянет влажной прохладой. Начальник уголовной полиции поднимает глаза. Рядом с ним, стараясь не смотреть на комиссара, стоит Люкас с видом побитой собаки. – Вы оказались правы, Мегрэ. Некий Пикпюс действительно убил гадалку. Комиссар хмурится: к чему это предисловие? – К сожалению, главного свидетеля едва ли удастся допросить в ближайшие дни. Почему Мегрэ охватывает страх? Он ведь знает Октава Ле Клоагена всего несколько часов. Да и можно ли сказать – знает? Серьезность начальника, смущение Люкаса… Мегрэ предчувствует беду. Неужели старика… – Моя вина, – бормочет Люкас. Когда они наконец заговорят по-человечески? – Я допрашивал его более часа… Нет, речь идет не об отставном судовом враче. Речь идет о Маскувене – Люкасу было поручено допросить его еще раз. – Я решил съездить с ним на улицу Пирамид. На всякий случай. Мне казалось, в присутствии пресловутой графини я что-нибудь да вытяну из него. Вел он себя спокойно. Вот я и подумал – стоит ли брать такси, тем более что на набережной их не было. Мы пошли к Новому мосту. Вокруг не протолкнуться: "Бель Жардиньер" только что закрылся, продавцы и служащие толпами… – Дальше. – Все произошло быстрее, чем я успел среагировать. Он неожиданно перемахнул через парапет моста. Мегрэ молча набивает трубку. – Ему не повезло. Перед тем как упасть в воду, он ударился о бык. Картину нетрудно себе представить: великолепный вечер, сотни, нет, тысячи людей, перегнувшихся через парапет, запрудивших набережные… по воде плывет серая шляпа, рядом барахтается темная масса… кто-то из прохожих сбрасывает пиджак, ныряет… – Тут как раз шел буксир, и… Толпа с замиранием сердца следит за происходящим. Буксир маневрирует, винт хлещет по воде, где тянутся красноватые отблески заката, спасителю протягивают багор и потерявшего сознание Маскувена вытаскивают наконец на черную железную палубу судна. – Он жив, но толку от него – что от мертвеца: он ударился головой о камень. Его отвезли в Отель-Дье, где известный хирург Шенар… Мегрэ чиркает спичкой, раскуривает трубку. – Ваше мнение? – осведомляется начальник полиции. – Вам не кажется, что это все меняет? – Что меняет? – бурчит комиссар. Разве можно угадать, как пойдет расследование? М-ль Жанна – вот та мертва, и это покамест единственный бесспорный факт во всем деле. Ее убили двумя ударами ножа, когда она спокойно сидела, опершись локтями о столик в стиле Людовика XVI. Значит, ничего не опасалась. Ле Клоаген в кухне… Маскувен и его графиня… – Куда делась женщина? – спрашивает Мегрэ, попыхивая трубкой. – Какая женщина? – Из Морсана. Как там ее? Словом, хозяйка "Голубка". – Она торопилась на поезд. – Она знала Маскувена? – Я не догадался об этом спросить, – кается сконфуженный Люкас. – Она очень спешила: гостиница переполнена. Мегрэ думает сразу обо всем, и доказательство тому – вопрос, заданным им сквозь зубы и вызывающий у начальника улыбку: – А где лини? Уж не собирается ли комиссар отвезти их г-же Мегрэ к ужину? 3. Девушка в красной шляпке
Примерно через каждые четверть часа Мегрэ стонал и отдувался, чудовищным усилием приподнимая навалившуюся на него вселенную, хотя на самом деле всего лишь с трудом вырывал собственное тело из влажных простыней, поворачивался на другой бок и снова погружался в населенный кошмарами сон. Всякий раз г-жа Мегрэ тоже пробуждалась и, поскольку засыпает она медленно, долго смотрела на шторы, вздуваемые ветерком. Ночь была кристально ясная – до такой степени, что даже сюда, на бульвар Ришар-Ленуар, казалось, доносился легкий шум Центрального рынка. В доме № 21 на Вогезской площади окно одной из спален тоже распахнуто, но в комнате ни души, хотя привратница, прибирающая квартиру, заранее расстелила постель. В одной из палат Отель-Дье сиделка с лошадиным профилем вяжет у изголовья Жозефа Маскувена, лица которого под бинтами почти не видно. М-ль Жанну, покоящуюся в холодильном шкафу Института судебной медицины, никто не охраняет. Зато на бульваре Батиньоль, в двух шагах от огней площади Клиши, инспектор Жанвье время от времени встает со скамьи, прохаживается под деревьями и поглядывает то на луну, повисшую между коньками двух заполоненных рекламой крыш, то на темные окна дома № 17. Сначала к инспектору в темноте то и дело приближались женщины, – странно, что этой ночью все в квартале, даже тени, принимает исполинские размеры! – но они быстро сообразили, что тут им не светит, и теперь, постепенно уменьшаясь в числе, бродят в почтительном отдалении: бары один за другим закрываются, и хотя небо еще не побелело, неожиданная прохлада возвещает приближение дня. Подкрепившись сандвичами, последние игроки покидают салон графини на улице Пирамид. Пять утра. Из ротационных машин вылетают газеты, отпираются решетки метро, под кофеварками вспыхивает газ, на стойки кафе вываливаются груды теплых рогаликов. Торранс выходит на бульвар Батиньоль и осоловелыми от сна глазами ищет коллегу, которого должен сменить. – Ничего? – Ничего. Мегрэ в одной рубашке неторопливо завтракает. На улицах, где стелется светоносная дымка, вновь начинается жизнь. Приведя в порядок квартиру из двух комнат и кухни в квартале Терн, девушка в красной шляпке выходит на улицу и по дороге к метро покупает газету. Но вместо того, чтобы проследовать к месту службы – в туристическое агентство на площади Мадлен, она доходит до Шатле и, взволнованно шевеля губами, словно творя молитву, направляется к мрачным зданиям Дворца правосудия. Мегрэ, стоя у окна кабинета, старательно прочищает обе свои трубки. – К вам девушка. Себя не назвала. Говорит, что очень срочно. Вот так в то субботнее утро и возобновляется драма. На девушке темно-синий костюм, красная шляпка. Обычно улыбка наверняка не сходит с этого лица – недаром у нее ямочки на щеках и подбородке, но сейчас оно искажено волнением. – Где господин комиссар? Неужели он мертв? Это же мой брат, мой нареченый брат… Речь идет о Маскувене, чья фотография чуть не во всю первую полосу соседствует портретом Мегрэ – тем самым, который при каждом новом деле неизменно публикуется в газетах вот уже пятнадцать лет подряд. – Алло! Отель-Дье?.. Нет, Маскувен жив. С минуты на минуту его вновь будет смотреть профессор. Но он все еще в коме, и посещать его запрещено. – Расскажите о вашем нареченном брате, мадмуазель… мадмуазель… – Берта Жаниво. Меня зовут мадмуазель Берта. Я машинистка-стенографистка в туристическом агентстве. Мой отец был деревенский столяр из Уазы. Я поздний ребенок. Не надеясь иметь детей, мои родители усыновили приютского мальчика Жозефа Маскувена. Рядом с этой свеженькой девушкой Мегрэ выглядит добрым папашей. – Вам нетрудно съездить со мной на Вогезскую площадь, где живет ваш брат? Комиссар везет ее на такси, а она все говорит, говорит, так что отпадает необходимость задавать вопросы. Внизу, под воротами дома, вокруг привратницы, у которой в руке газета, толпятся соседки. – Такой человек – серьезный, положительный, со всеми вежливый!.. На втором этаже квартирует бывший министр, на третьем – сам домовладелец. Только на четвертом начинает чувствоваться тепло скученных семей – маленьких людей, чьи квартирки располагаются по обе стороны длинного коридора, освещенного окошечком-отдушиной. – С чего это ему взбрело в голову накладывать на себя руки? Да и у него в жизни неприятностей не было! До сих пор для Мегрэ Жозеф Маскувен всего лишь чудак, внушающий известные опасения. Но м-ль Берта продолжает говорить, говорит и квартирка: спальня, где царит педантичный порядок, шкаф с серьезными, даже суровыми книгами, недавно купленный электрофон, туалет, кухонька. – Понимаете, господин комиссар, он всегда считал себя не таким, как все. Деревенские ребята дразнили его приютским, приемышем. В школе он был первым учеником. Дома старался работать больше других. Всегда боялся кого-нибудь стеснить, оказаться лишним. Ему казалось, что его терпят только из милости. Моим родителям пришлось заставить его продолжать учение. Потом они умерли. Вопреки всем ожиданиям, после них почти ничего не осталось; я была слишком мала, чтобы работать, и Жозеф Маскувен много лет содержал меня. – Почему вы не жили вместе? – Он сам не захотел, – краснеет она. – Мы ведь не настоящие брат и сестра. – А ваш нареченый брат, мадмуазель, не был чуточку в вас влюблен? – По-моему, да. Но он никогда со мной об этом не говорил. Не решился бы. – Были у него друзья, подруги? – Нет, никого. Иногда, по воскресеньям, мы с ним куда-нибудь выезжали. – Он никогда не возил вас в Морсан? Девушка напрягает память. – Это где? – На Сене, выше Корбейля. – Нет. Чаще всего мы ездили на Марну, в Жуэнвиль. В последние месяцы Жозеф пристрастился к бриджу. – Он говорил вам о графине? – О какой графине? Мегрэ, стараясь действовать как можно деликатней, обыскивает квартиру, но тоже безрезультатно. Ничего, что могло бы навести хоть на какой-нибудь след. На бюро – блокноты, в которых Маскувен маниакально точно вел запись расходов. Книги о бридже, анализ сложных партий… М-ль Берта указывает на стену: там висит фотография ее родителей перед их домом; в ногах у них на корточках она сама, еще совсем девочка. – Как вы полагаете, ваш нареченный брат способен украсть? – Украсть? Он? Такой щепетильный? – Она нервно смеется. – Сразу видно, что вы его не знаете. Я помню, однажды он целую неделю проходил с головной болью, так беспокоился – у него, видите ли, баланс на несколько сантимов не сходится. – Вот что, мадмуазель, отправляйтесь-ка на службу. Как только будет что-нибудь новое, мы без труда разыщем вас в агентстве по телефону. – Вы обещаете, господин комиссар, правда? Пусть даже я не смогу с ним поговорить – мне бы только взглянуть на него, самой убедиться, что он жив. Мегрэ закрывает окно, в последний раз обводит взглядом комнату, прячет ключ в карман. Затем следует краткая беседа с привратницей. Нет, писем Маскувен не получал, разве что пневматички[1] по субботам от названой сестры, когда им предстояла совместная прогулка в воскресенье. Да, в последнее время привратница действительно замечала, что он чем-то озабочен. – Такой предупредительный человек, господин комиссар! Никогда не пройдет по двору, не поздоровавшись с детьми, а в конце месяца обязательно несет им конфеты. Мегрэ отправляется пешком на площадь Республики. В кафе "Спорт" почти пусто. Официант Нестор вытирает столики под мрамор. – Господин Маскувен?.. Если бы вы знали, какой это был для меня удар, когда я развернул газету. А вот и его место. Рядом со стойкой игральный автомат. В глубине зала русский бильярд, поблизости от которого ежедневно в определенный час садился Маскувен. – Нет, я не замечал, чтобы он с кем-нибудь разговаривал. Просто потягивал аперитив, всегда один и тот же. Читал газету. Потом подзывал меня и непременно оставлял двадцать пять сантимов на чай. По его появлению часы можно было с точностью до минуты проверять. – Часто он требовал письменный прибор? – По-моему, тогда это случилось впервые. Несомненно, Нестор не в состоянии сказать, действительно ли Маскувен писал в тот день или просто глядел на лежавшую перед ним промокашку. Не вспомнил официант и кому он давал бювар до Маскувена. – Днем тут такая толчея… Мегрэ вздыхает, утирается платком, влезает на открытую площадку автобуса и расслабленно мечтает о мелком песке и монотонном наплыве белогривых волн. – К вам еще одна девушка, Мегрэ. Урожайный у вас денек! Эта совсем не то, что м-ль Берта. Восемнадцатилетняя толстушка, полногрудая, розовая, глаза слегка навыкате. Кажется, будто она только-только подоила своих коров и от нее еще пахнет молоком. Это недалеко от истины: она служит у молочника с улицы Коленкура. Учреждение, в которое бедняжка попала, производит на нее такое впечатление, что она вот-вот расплачется. – Господин Жюль сказал… – Простите, кто это господин Жюль? – Мой хозяин. Он сказал, что я обязательно должна пойти к вам. Она свыкается с обстановкой, с грузной фигурой комиссара, добродушно покуривающего трубку. – Рассказывайте. – Клянусь, я не знаю, как его зовут. Лучше всего я запомнила его машину – красивая такая, спортивная, зеленая. – Значит, молодой человек… Опишите-ка мне его. Девушка краснеет. Звать ее Эмма, в Париже она всего несколько месяцев. Ранним утром разносит молоко почти по всей улице, днем помогает в лавке. – Не знаю, вправду ли он молодой человек. А вдруг женат? Одно, во всяком случае, очевидно: она влюблена в незнакомца с зеленой спортивной машиной. – Он брюнет, высокий, хорошо одевается, всегда в светлой шляпе. Однажды у него на груди висели очки. – Машину он ставил почти сразу за домом шестьдесят семь? – Откуда вы знаете? – удивляется она. – Часто он приезжал? – Обычно раз в неделю, редко – два. Я видела, как он входит в дом шестьдесят семь-а, и догадывалась: он бывает там у женщины. – Почему вы так решили? – Потому что так одеваются, только когда идут к женщине. Не знаю, как вам объяснить. От него хорошо пахло. – Значит, вам приходилось стоять с ним рядом? Бедная Эмма! Мегрэ отчетливо представляет себе, как в половине пятого она принималась высматривать зеленую спортивную машину и под каким-нибудь предлогом выскакивала на улицу, чтобы очутиться рядом с восхищавшим ее мужчиной. – Он появился вчера? Готовая расплакаться, она лишь утвердительно кивает. – В котором часу? – Точно не знаю, но около пяти. В доме пробыл недолго. Конечно, эту даму убил не он. Ого! Мегрэ расспрашивает терпеливо, не придирается к мелочам. Сведения толстушки гораздо интереснее, чем она думает, – ее описание очень уж подходит к типу человека, который может оказаться замешанным в подобном деле. Слишком хорошо одевается – Эмма сама это сказала. Одежда слишком светлая – такая всегда кажется новой. На пальце брильянт. Она заметила также, что два зуба у него золотые. Завсегдатай скачек. Придется навести справки в отделе светского общества и в отделе азартных игр. А может быть, субъект с такими приметами отыщется среди клиентов графини? – Благодарю, мадмуазель. Господин Жюль правильно сделал, направив вас сюда. – Он не виноват, правда? Не могу поверить, что такой человек… В одном – впрочем, для следствия это интереса не представляет – Эмма не призналась: все несколько недель, что зеленая машина парковалась на улице Коленкура, молочница, проходя мимо, бросала на сиденье цветок. – Вы не заметили, около пяти в дом шестьдесят семь-а никто больше не входил? – Одна дама. – Какая дама? Описание Эммы довольно точно соответствует хозяйке "Голубка", но девушка не может уточнить, вошла эта дама в дом до или после владельца зеленой машины. Разговаривая, Мегрэ набрасывает распоряжения. Проверить все зеленые спортивные автомобили. Разыскать тех, кто отирается на скачках, – молодого брюнета, и т. д. – Алло! Отель-Дье?.. Маскувен жив. На проводе профессор собственной персоной. Примерно один шанс из пяти, что больной выкарабкается. Нечего и думать допросить его раньше, чем через неделю, да и то если не будет осложнений. – Алло! Мадмуазель Берта? Ваш брат, по-видимому, спасен… Нет, вам его еще нельзя видеть… Буду держать вас в курсе. | 
