Мегрэ взял несколько писем и положил к себе в портфель. – Ну, что вы теперь скажете? – с вызовом спросила г-жа Галле. – А это что такое? – Ничего особенного. Мой муж любил мастерить. Это старые часы, он их разбирал. В сарае свалена куча приспособлений, которые он сам изобрел, много рыболовных снастей. Каждый месяц он неделю проводил дома, а работал, что-то писал всего час или два, по утрам. Мегрэ один за другим выдвигал ящики стола. В одном он увидел пухлую розовую папку с надписью "Солнце". – Это бумаги моего отца, – пояснила г-жа Галле. – Не знаю, зачем мы их сохранили. В этом шкафу – полная подшивка газеты до последнего номера. Ради этого отец продал даже свои облигации. – Вы позволите взять мне с собой эту папку? Она повернулась к двери, как будто хотела посоветоваться с сыном, но Анри остался внизу. – Что вы из нее узнаете? Это своего рода реликвия. Впрочем, если вы считаете… Но скажите, комиссар, может ли быть, что господин Ньель не подтвердил?.. То же самое с открытками. Вчера пришла еще одна. Это почерк мужа, я уверена в этом. Отправлена, как и первая, из Руана. "Все в порядке. Возвращаюсь в четверг вечером". В голосе ее снова прозвучали какие-то человеческие нотки. Правда, едва уловимые. "С нетерпением жду этого дня. Четверг уже завтра". Внезапно она зарыдала, но рыдания тут же прекратились. Два-три всхлипа. Она поднесла ко рту платок, отделанный черной каймой, и глухо попросила: – Уйдемте отсюда… Снова пришлось проходить через спальню, обставленную хоть и дорогой, но безвкусной мебелью: зеркальный шкаф, две тумбочки, ковер "под персидский". Внизу в коридоре Анри невидящим взором смотрел, как обойщики вкатывают рулон на грузовичок. Он даже не обернулся, когда г-жа Галле и Мегрэ стали спускаться по скрипящим ступеням натертой до блеска лестницы. В доме царил беспорядок. В столовую, откуда двое рабочих в робах вытаскивали пианино, вошла горничная с литровой бутылью красного вина и двумя стаканами. – Это не помешает, – одобрил один из них. У Мегрэ вдруг создалось странное ощущение – он ни разу еще не испытывал ничего подобного, и это сбивало его с толку. Ему показалось, что истина скрыта где-то здесь, рядом. Все, что происходило, имело определенное значение. Но нужно было взглянуть на все это в ином ракурсе. Он понимал, что взор ему застилает пелена тумана, мешающая увидеть события в подлинном свете. Эту атмосферу создавали одновременно мать и сын – женщина, боровшаяся со своими чувствами, и молодой человек с продолговатым непроницаемым лицом. Пелена тумана исходила от этих снятых драпировок, от всей окружающей обстановки, а главное, ее порождала неловкость, которую испытывал сам Мегрэ, понимая неуместность своего присутствия. Ему было стыдно, что он уносит с собой, как вор, розовую папку, хотя, по правде сказать, плохо представлял, для чего она может ему понадобиться. Он предпочел бы подольше побыть один наверху, в кабинете покойного, походить по сараю, где Эмиль Галле мастерил свои усовершенствованные рыболовные снасти. Несколько минут все нерешительно топтались в коридоре. Пора было обедать, но Галле явно ждали, пока полицейский уйдет. Из кухни доносился запах жареного лука: одна кухарка продолжала выполнять свои обязанности, не обращая внимания на сумятицу. Теперь каждый делал вид, что внимательно следит за тем, как обойщики приводят в порядок гостиную. Один из них нашел под подносом для ликеров фотографию г-на Галле. – Вы позволите ее взять? – обратился Мегрэ к вдове. – Она мне может понадобиться. Он чувствовал, что Анри смотрит на него взглядом, полным презрения. – Если нужно… У меня осталось очень мало его фотографий. – Я непременно верну. И все-таки он никак не мог уйти. Когда рабочие едва не уронили огромную вазу "под севр", г-жа Галле бросилась к ним: – Осторожно! Осторожно! В атмосфере этого унылого дома по-прежнему было слито воедино грустное и гротескное, возвышенное и мелкое, и это угнетало Мегрэ. Он представлял себе, как Эмиль Галле, которого он ни разу не видел живым, бродит здесь в слишком свободном пиджаке, молчаливый, с впалой грудью, мешками под глазами, потому что у него больная печень. Мегрэ спрятал фотографию в розовую папку и, поколебавшись, сказал: – Еще раз простите, сударыня. Я ухожу. Если не возражаете, пусть ваш сын немного меня проводит. Г-жа Галле взглянула на Анри с плохо скрытой тревогой. Несмотря на свою горделивую осанку, размеренные движения, три ряда бус из черных камней, она тоже, вероятно, чувствовала – что-то происходит. Но молодой человек невозмутимо снял с вешалки шляпу с креповой лентой. Уход напоминал бегство. Папка была увесистой, без тесемок, и Мегрэ каждую минуту мог выронить бумаги. – Не хотите ли завернуть ее в газету? – спросила г-жа Галле. Мегрэ уже вышел за дверь. Служанка несла в столовую скатерть и приборы. Анри шагал рядом с Мегрэ – высокий, замкнутый, пряча глаза от собеседника. Когда они отошли метров на триста от дома, раздался шум мотора – отъезжал грузовичок обойщиков. Мегрэ сказал: – Я должен выяснить у вас следующее: парижский адрес Элеоноры Бурсан, ваш адрес и адрес фирмы, где вы служите. Комиссар достал из кармана карандаш и записал на розовой папке: "Элеонора Бурсан, улица Тюренн, 27. Банк Совринос, бульвар Бомарше, 117. Анри Галле, отель Бельвю улица де ла Рокет, 19". – Это все? – спросил молодой человек. – Благодарю, все. – В таком случае, полагаю, теперь вы займетесь преступником. Его даже не интересовало, какую реакцию вызовут его слова. Он прикоснулся к шляпе и пошел назад по главной аллее. Грузовичок обогнал Мегрэ почти у самого вокзала.
Последние сведения в этот день Мегрэ получил чисто случайно. Комиссар пришел на вокзал за час до отхода поезда. Он сидел один в пустом зале ожидания, а над ним кружился рой мух. На велосипеде приехал почтальон с багровой апоплексической шеей, он выгружал свои сумки на специальном почтовом столе. – Вы обслуживаете "Маргаритки"? – спросил комиссар, встав за спиной почтальона. Тот резко обернулся. – Что вы имеете в виду? – Я из полиции. Нужно кое-что выяснить. Большую корреспонденцию получал господин Галле? – Нет, небольшую. Письма из фирмы, где бедняга работал. Они приходили по определенным числам. Газеты. – Какие? – Провинциальные. В основном, из Берри и Шера. Еще журналы: "Сельская жизнь", "Охота и рыболовство", "Замки и поместья". Комиссар заметил, что собеседник старается не смотреть ему в глаза. – А в Сен-Фаржо есть на почте отдел до востребования? – Что вы имеете в виду? – Господин Галле не получал других писем? Внезапно почтальон смутился. – Ну, раз он умер… – пробормотал он. – Кроме того, я не нарушал инструкцию. Просто он просил меня не опускать к нему в ящик некоторые письма, а хранить до его возвращения, если он был в отъезде. – Какие письма? – Совсем немного. В лучшем случае, одно письмо раз в два или три месяца. Дешевые голубые конверты. Адрес напечатан на машинке. – А обратного адреса не было? – Нет. Только на обороте конверта было напечатано: отправитель – господин Жакоб. Выходит, я это напрасно делал? – Откуда были отправлены эти письма? – Из Парижа. – Округ не помните? – Каждый раз округ был другой. – Когда пришло последнее письмо? – Постойте… Сегодня у нас двадцать девятое? Среда. Значит, в четверг вечером. А увидел я господина Галле только в пятницу утром, когда он собирался на рыбалку. – И он пошел на рыбалку? – Нет, вернулся домой, но прежде дал мне, как заведено, пять франков. Когда его убили, я здорово расстроился. Вы думаете, это письмо… – Он уехал в тот же день? – Да. Вы, кажется, ждете поезд из Мелена? Слышите гудок на переезде? А вы обязательно должны сообщить то, что я рассказал? Мегрэ едва успел добежать до платформы и вскочить в единственный в составе вагон первого класса. Глава 4
Мошенник в стане легитимистов
Снова оказавшись в гостинице "Луара", Мегрэ довольно сдержанно ответил на расспросы Тардивона, который встретил его, словно ближайшего друга, проводил в номер я показал письма в больших желтых конвертах, пришедших на имя комиссара. Это было заключение судебно-медицинского эксперта, протоколы из жандармерии и из неверской полиции. Полиция Руана также прислала дополнительные сведения о кассирше Ирме Стросс. – Это еще не все, – торжественно заявил хозяин гостиницы. – Заходил жандармский бригадир, хотел поговорить с вами. Он просил, чтобы ему позвонили, как только вы приедете. Короче говоря, к нему трижды приходила одна женщина, наверное, после объявления в городе. – Что за женщина? – Матушка Каню, жена садовника из дома напротив отеля. Помните, я вам рассказывал о Маленьком замке? – Она что-нибудь сообщила? – Не так уж она глупа! Раз назначено денежное вознаграждение, она ничего не выболтает даром, если, конечно, действительно что-нибудь знает. Мегрэ выложил на стол розовую папку и фотографию Эмиля Галле. – Пошлите, пожалуйста, за этой женщиной и соедините меня с жандармерией. Вскоре бригадир жандармов сообщил ему, что, согласно полученной инструкции, он собрал у себя в казарме всех окрестных бродяг. Несколько минут Мегрэ сидел один в комнате перед грудой бумаг. Он послал телеграмму в Париж с просьбой сообщить сведения об Анри Галле и его любовнице. На всякий случай запросил орлеанскую полицию, проживает ли в городе некий г-н Клеман. И, наконец, ему предстояло осмотреть комнату, где было совершено преступление, и одежду покойного, принесенную сюда после вскрытия. Поначалу дело казалось пустячным. Неизвестным в номере гостиницы был убит человек, на первый взгляд благонравный мелкий буржуа. Однако каждая новая деталь вместо того, чтобы прояснить дело, только еще больше его запутывала. – Привести ее к вам, комиссар? – крикнул кто-то со двора. – Это матушка Каню. В комнату вошла весьма добропорядочная с виду грузная особа, которая ради такого случая даже оделась поопрятней. Она сразу же устремила на Мегрэ недоверчивый взгляд крестьянки. – Вы хотели мне что-то рассказать? Насчет господина Клемана? – Насчет месье, который умер, и портрет которого напечатан в газете. Это правда, что вы заплатите пятьдесят Франков? – Если вы видели его в субботу двадцать пятого июня – заплачу. – А если я его видела два раза? – Черт возьми, очень возможно, что вы получите все сто. Говорите. – Сначала обещайте, что ничего не скажете моему мужу. Не потому, что он так боится хозяина, а из-за ста франков – он их пропьет. Конечно, лучше, чтобы месье Тибюрс тоже не знал, что я вам рассказывала, потому как убитый мужчина разговаривал именно с ним. Первый раз это было утром, часов около одиннадцати. Они вместе гуляли по парку. – Вы уверены, что это был именно он? – Так же уверена, как узнала бы вас, будь вы на его месте. Такие, как он, встречаются не каждый день. Они разговаривали, наверное, битый час. Потом через окно гостиной я увидела их второй раз. Похоже, они ссорились. – В котором часу? – Только что пробило пять. Вот и выходит два раза, верно? Пока Мегрэ вытаскивал из бумажника стофранковую купюру, она не спускала глаз с его рук и вздыхала, как будто жалея, что в ту субботу не ходила по пятам за месье Клеманом. – Мне кажется, я видела его и в третий раз, – сказала она неуверенно, – но это, наверное, не в счет. Через несколько минут месье Тибюрс проводил его до ограды. – Это действительно не в счет, – отрезал Мегрэ, подталкивая ее к двери. Он раскурил трубку, надел шляпу и пошел в кафе, где нашел Тардивона. – Как давно господин Сент-Илэр живет в Маленьком замке? – Лет двадцать. – Что он за человек? – Очень симпатичный! Маленький развеселый толстячок. И такой простой! Когда у меня летом много постояльцев, он сюда не заходит, потому что, как ни верти, он человек другого круга. Но в охотничий сезон он тут частый гость. – У него есть семья? – Он вдовец. Мы почти всегда зовем его господин Тибюрс. У него такое редкое имя. Все виноградники вон на том склоне принадлежат ему. Он сам следит за ними, время от времени ездит в Париж покутить, а потом возвращается обратно, обувает грубые башмаки… Что вам там нарассказала матушка Каню? – Как вы думаете, сейчас он у себя? – Вполне возможно. Я сегодня не видел его машины. Мегрэ подошел к решетке и позвонил. Около гостиницы река делала изгиб, и поэтому вилла была последней постройкой в округе – сюда можно было войти, равно как выйти в любое время, оставаясь незамеченным. От ворот на триста-четыреста метров тянулась крепостная стена, а дальше шли только лесные заросли. Ворота открыл мужчина с висячими усами. Он был в фартуке садовника и от него разило спиртным. Мегрэ заключил, что, по всей видимости, это и есть супруг матушки Каню. – Твой хозяин дома? В ту же минуту Мегрэ увидел человека в рубашке с закатанными рукавами, который копался в моторе поливальной машины. Взгляд садовника подтвердил, что перед Мегрэ не кто иной, как Тибюрс де Сент-Илэр, а тот, оставив машину, выжидательно обернулся к посетителю. Поскольку Каню выглядел по меньшей мере обескураженным, г-н де Сент-Илэр поднял с земли пиджак и подошел к комиссару. – Вы ко мне? – Комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Не будете ли столь любезны уделить мне несколько минут? – Снова это убийство? – проворчал владелец замка, покачав головой в сторону гостиницы "Луара". – Чем я могу вам помочь?.. Проходите сюда. Не приглашаю вас в гостиную – там сейчас солнце. В этой беседке нам будет удобнее… Батист! Бокалы и бутылку шипучки. Из дальнего ряда. Он был точно такой, каким описал его хозяин гостиницы: маленький, толстенький, румяный, с короткими неухоженными руками, одет в костюм цвета хаки, предназначенный для охоты или рыбалки: такие серийно выпускает фабрика в Сент-Этьене. – Вы знали господина Клемана? – спросил Мегрэ, садясь в одно из металлических кресел. – В газете сказано, что это не настоящее его имя. Как же его звали? Грелле? Желле? – Да, Галле. Это неважно. У вас с ним были деловые отношения? Мегрэ мог бы поклясться, что в эту минуту его собеседнику стало вдруг не по себе. Действительно, Сент-Илэру зачем-то понадобилось выглянуть из беседки и забормотать: – Этот дурень Батист способен взять и полусухое. А вы, наверное, как и я, предпочитаете сухое. Это собственное вино, приготовленное по методу шампанских вин. Что же касается господина Клемана – будем лучше называть его так, – что я могу вам сообщить? Утверждать, что нас связывали деловые отношения, было бы преувеличением. Сказать, что я никогда его не видел, тоже было бы не совсем верно. И пока он говорил, Мегрэ думал о другом допросе – допросе Анри Галле. Эти двое вели себя совершенно по-разному. Сын пострадавшего не стремился расположить к себе собеседника и вовсе не заботился о том, что его поведение может выглядеть странным. Он выслушивал вопросы с недоверчивым видом, молча, а затем, отвечая, взвешивал каждое слово. Тибюрс же болтал без умолку, улыбался, размахивал руками, ходил взад и вперед по беседке, старался казаться рубахой-парнем. Но и у того, и у другого проскальзывала затаенная тревога, может быть, страх, что им не удастся что-то скрыть. – Знаете, к нам, владельцам замков, кто только не заходит. Я имею в виду не только бродяг, коммивояжеров, торговцев. Вернемся к господину Клеману… А вот и вино! Все в порядке, Батист. Можешь идти. Я скоро приду взглянуть на поливальную машину. Главное, сам до нее не дотрагивайся. Не переставая говорить, он медленно откупорил бутылку и наполнил бокалы, не уронив ни капли пены. – Короче говоря, он как-то приходил сюда. Очень давно… Вы, наверное, знаете, что род Сент-Илэров – весьма древний и в настоящее время я являюсь его последним отпрыском. Просто чудо, что я не переписываю бумажки в какой-нибудь конторе в Париже или где-то в захолустье. Если бы не наследство двоюродного брата, разбогатевшего в Азии… В общем, я хочу сказать, что мое имя значится во всех родословных книгах. Мой отец сорок лет отличался легитимистскими взглядами. Ну, а я… Он улыбнулся, выпил пенистое вино, по-простонародному прищелкнув языком, подождал, пока Мегрэ опорожнит свой бокал, и наполнил его снова. – Наш господин Клеман, которого я отродясь не знал, пришел как-то ко мне, вручил рекомендательные письма от французского и иностранного дворянства и дал понять, что он является кем-то вроде официального представителя легитимистского движения во Франции. Я не перебивал его. | 
