- У вас-то его хватает! - Вот, например, сейчас я попал в очень щекотливое положение. Вы ведь знаете, я офицер. А всякому ясно, армии не должны касаться известные дела, ну, что ли, драмы, которые… - Драмы, которые что?.. - безжалостно повторил Мегрэ. - Ну, не знаю. Я просто прошу у вас совета. Вы занимаете официальное положение. И ваше присутствие здесь, и все эти слухи… - Какие слухи? - Не знаю. Ну, допустим… Нет, даже язык не поворачивается. Но ведь это всего лишь предположение?.. Допустим, какой-то человек, определенного уровня, поставил себя в положение… в положение, когда… - Рюмочку коньяку? - Нет, благодарю. Спиртного ни капли. Несмотря ни на что, Дешарм гнул свое. Он решился высказать все и не импровизировал. Речь его от начала До конца была подготовлена заранее. - Когда офицер совершает… ошибку, принято - это старая традиция, - чтобы однополчане сами указывали ему, что он должен сделать, давали в руки револьвер и оставляли одного. Словом, никакой огласки, неизбежной при публичном разбирательстве и… - О ком вы, собственно, говорите? - Ни о ком. Но я не могу не беспокоиться. И намерен просить вас либо развеять мои подозрения, либо сказать, к чему мы должны быть готовы. Дальше углубляться Дешарм не решился. Он с облегчением встал и улыбнулся в ожидании ответа. - Итак, вас интересует, не убийца ли ваш тесть и не собираюсь ли я его арестовать? Пока Дюкро не было, тревоги Дешарма, казалось, совсем было улеглись. Но тут тесть снова появился в дверях. Лицо его посвежело, волосы на висках были влажные, словно он только что умылся. - Вот он сам. Его и спросим. Мегрэ с рюмкой в руке курил, делая глубокие затяжки, и старался не смотреть на Дешарма; а тот побледнел и уже не осмеливался открыть рот. - Послушайте, Дюкро, ваш зять спрашивает, не считаю ли я, что вы убийца, и не намерен ли вас арестовать. Похоже, его слова услышали наверху: шаги над гостиной стихли. У Дюкро, несмотря на все его хладнокровие, перехватило дыхание. - Значит, он интересуется, не я ли… - Не забывайте: он - офицер. Он мне сейчас рассказывал, как это у них бывает в подобных случаях. Понимаете, если офицер совершает, как он изящно выразился, "ошибку", то лучшие друзья вручают ему револьвер и оставляют одного. Взгляд Дюкро не отрывался от зятя, который, словно невзначай, отошел в глубь комнаты. - Ага! Значит, он сказал… Несколько секунд казалось, что дело принимает скверный оборот. Однако понемногу лицо Дюкро смягчилось - вероятно, ценой поистине героических усилий, - и губы растянулись в улыбке. Потом улыбка стала шире, и раздался смех. Дюкро смеялся, прямо заходился смехом и хлопал себя по ляжкам, не в силах остановиться. - Подохнуть можно! - выкрикнул он наконец, утирая выступившие слезы. - Бедненький Дешарм! Какой прелестный мальчик! Однако же, дети мои, пора садиться за стол. Офицеры, которые, если один из них совершил ошибку… Чертов Дешарм! И после этого жрать за одним столом!.. Рубашка на Мегрэ взмокла и прилипала к телу, но, глядя на него, никто бы об этом не догадался: комиссар сидел, тщательно выбивая трубку, потом заботливо уложил ее в футляр и сунул в карман. Глава 10
Дюкро со вздохом облегчения засунул уголок салфетки за пристежной воротничок. Камин не топили, и г-жа Дюкро, мерзлячка, накинула на плечи черную вязаную мантилью. Место Берты, напротив отца, оставалось пустым. - Передайте моей дочери, чтобы она спустилась, - приказал судовладелец служанке. Он взял себе салата и положил рядом с салфеткой здоровенный ломоть хлеба. Жена захлюпала носом; он несколько раз повел бровями, потом не выдержал: - Ты что, простудилась? - Кажется, да, - еле выговорила она и наклонила голову, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Дешарм, изящно держа в руке ложку, прислушивался к тому, что делается наверху. - В чем дело, Мели? - Мадам Берта велела сказать, что она не может спуститься. Дюкро перестал жевать и бросил: - Тогда ступай ты сам, скажи ей еще раз: я требую, чтобы она явилась к столу, больна она там или нет. Понятно? Дешарм вышел. Дюкро огляделся; казалось, он ищет, на ком бы сорвать злость. - Мели, отдерни шторы! Перед ним были два окна, выходившие во двор - на ограду и Сену. Навалившись всем телом на стол, он жевал хлеб и вглядывался в темноту. На верхнем этаже слышались быстрые шаги, шепот, всхлипывания. Наконец Дешарм явился и объявил: - Сейчас придет. И верно, через несколько мгновений в комнату вошла его жена. Она даже не потрудилась запудрить покрывавшие лицо красные пятна. - Мели! - позвал Дюкро. Ни Мегрэ, ни остальные больше его не занимали. Казалось, он живет отдельной ото всех жизнью, ни о чем не тревожась, упрямо идет к какой-то одному ему ведомой, давно поставленной цели. - Несите горячее. Когда служанка наклонилась, чтобы взять салатницу, он похлопал ее по заду. В шарантонском доме была молодая служанка, а эта - ни то ни се - никакого задора, никакого обаяния. - Кстати, Мели, когда мы с тобой спали в последний раз? Девушка так и подскочила; тщетно пытаясь улыбнуться, она в страхе переводила взгляд с хозяина на хозяйку. Дюкро пожал плечами и сострадательно усмехнулся. - Выходит, она тоже думает, будто это так важно. А побаловались мы сегодня утром в подвале, когда выбирали вина. Он все же не удержался и покосился на Мегрэ - ему хотелось увидеть, какое все это производит впечатление, но мысли комиссара, по всей видимости, витали где-то далеко, за сотни километров отсюда. Г-жа Дюкро тоже никак не отреагировала, только поплотнее закуталась в мантилью и старательно расправила скатерть, а дочь уткнулась покрасневшим носом в платок. - Смотрите! - воскликнул вдруг Дюкро, мотнув подбородком в сторону ограды. На большом дворе горел всего один газовый рожок, и бледное пятно света расплывалось как раз у калитки. А в этом светлом кругу отчетливо виднелась неподвижная темная фигура. До нее едва ли было больше десяти метров, и тот, кто стоял, опершись о решетку, должен был хорошо видеть все, что делается в залитой ярким светом столовой. - Это он! - уверенно объявил Дюкро. Чуть дальше, на высоком берегу Сены, острый глаз Мегрэ различил еще одну фигуру. Перепуганная служанка внесла жаркое с картофельным пюре; комиссар достал из кармана записную книжку, вырвал листок и написал несколько слов. - Могу я воспользоваться услугами вашей горничной? Спасибо. Мели, выйдите, пожалуйста, во двор. Там за оградой стоит старик. Пройдите мимо него. Подальше увидите еще одного человека, молодого, лет тридцати. Передайте ему эту записку и подождите ответа. Мели от страха не решалась двинуться с места. Г-жа Дюкро, сидевшая в стороне от окна, вытягивала Шею, пытаясь увидеть, что происходит на дворе. - Вам с кровью, комиссар? Нож в руке Дюкро не дрогнул, взгляд у него был вроде бы совершенно спокойный, и тем не менее во всем его облике проступало нечто трагическое, отстранявшее его и от этого обеда, и от тех, кто сидел с ним за столом. - У тебя есть какие-нибудь сбережения? - внезапно обратился он к Дешарму. - У меня? - оторопело переспросил тот. - Послушай… - начала было дочь. Ее пробирала дрожь - не то от волнения, не то от злости. - А ты знай помалкивай. И, пожалуйста, не вскакивай. Раз я спрашиваю твоего мужа, скопил ли он что-нибудь, значит, так нужно. Ну, отвечай! - Конечно нет. - Тем хуже. Что за отвратительное жаркое! Твоя стряпня, Жанна? - Нет. Мели. Дюкро опять посмотрел в окно, но в темноте не увидел ничего заслуживающего внимания, только белый передник горничной; она тут же вошла и протянула Мегрэ листок бумаги. На волосах у нее поблескивали капли воды. - Идет дождь? - Да, мелкий. Начало моросить. Люкас написал ответ прямо на записке комиссара так аккуратно, что можно было прочитать и вопрос: "У него есть оружие?" - и нацарапанное поперек единственное слово: "Нет". Дюкро, похоже, умел читать сквозь бумагу, потому что тотчас спросил: - Есть оружие? Мегрэ было заколебался, потом утвердительно кивнул. Все все слышали. Все все видели. Г-жа Дюкро попыталась проглотить непрожеванный кусок мяса. А Дюкро, который, хорохорясь, расправил плечи и с притворным аппетитом жевал жаркое, пробрала дрожь. - Так мы говорили о твоих сбережениях… Мегрэ понял, что судовладелец завелся. Значит, ход был правильный. Теперь его ничто не остановит. Для начала Дюкро оттолкнул тарелку и понадежней облокотился на стол. - Да, тем хуже для тебя. Представь себе, что вот сейчас или завтра - все равно когда, я сдохну. Ты, конечно, уверен, что сразу станешь богат, что я не имею права, даже если бы хотел, лишить жену и дочь наследства… Он откинулся на спинку стула, как гость, который под конец обеда собирается рассказать кое-что интересное. - Так вот, заявляю вам, вы не получите ни одного су. Дочь смотрела на отца ледяными глазами, стараясь вникнуть в его слова, а муж ее как ни в чем не бывало старательно продолжал есть. У Мегрэ, сидевшего теперь спиной к окнам, мелькнула мысль, что мокнущему под дождем Гассену эта светлая столовая должна казаться тихой семейной гаванью. А Дюкро продолжал, переводя взгляд с одного лица на другое: - Ни одного су; ради этого я подписал контракт - он вступит в силу после моей смерти, - по которому я передаю все свое дело Генеральной компании. Сорок миллионов круглым счетом. И эти сорок миллионов не подлежат выплате в течение двадцати лет. Дюкро засмеялся, но было видно, что смеяться ему совсем не хочется. Потом повернулся к жене: - А ты, старуха, к тому времени наверняка уже помрешь. - Умоляю тебя, Эмиль… Она сидела прямо, с каменным лицом, но силы ее были на исходе, в любую минуту она могла лишиться чувств и упасть со стула. На мгновение Мегрэ показалось, что Дюкро вдруг занервничал и заколебался, но тот, напротив, лишь еще больше ожесточился: надо думать, потому, что твердо решил не отступать. - Значит, мне, по-твоему, лучше незаметно скрыться? - снова набросился он на зятя. У Дешарма задрожала челюсть. - Клянусь… - Нечего клясться! Ты сам знаешь, что ты - подонок, подлый благовоспитанный подонок, что во сто крат гаже. Я дорого бы дал, чтоб узнать, кто из вас подлее, ты или моя дочь. Хочешь пари? Вы уже несколько недель разыгрываете эту комедию с ребенком, который будто бы должен родиться. Так вот, раз это вас забавляет, я позову врача, и, если он скажет, что твоя жена на самом деле беременна, дам вам с Бертой сто тысяч франков. Г-жа Дюкро широко раскрыла глаза, а дочь продолжала с тихой ненавистью сверлить отца взглядом. - Так-то, - заключил он и встал, зажав в зубах трубку. - Один, два, три! Старая добрая жена, дочь и зять! Семьей и то не назовешь. И это все, что у меня есть… Нет, это все, что у меня должно было быть… Мегрэ отодвинул стул и, с невозмутимым видом набивая трубку, слушал. - Теперь я вот еще что вам скажу. Прямо при комиссаре. Ничего, он все равно один, а родственники не могут быть свидетелями: так уж повелось! Я - убийца. Вот этими самыми руками я совершил убийство… Берта подскочила на стуле. Зять встал, лепеча: - Прошу вас… А жена не шелохнулась. Может быть, просто ничего больше не слышала? Она даже не заплакала, только застыла, уронив голову на сложенные руки. Дюкро тяжело ходил от стены к стене, попыхивая толстой трубкой. - Хотите знать, почему и как я прикончил того гада? Никто его об этом не просил. Просто ему необходимо было говорить, чтобы не утратить свой угрожающий вид. Он вдруг остановился, сел против Мегрэ и протянул ему через стол руку. - Я ведь покрепче вас буду, а? Что б там ни говорили те, кто видел нас вместе. За двадцать лет я не встретил никого, кто уложил бы мою руку. Давайте вашу. Дюкро с таким неистовством сжал руку Мегрэ, что комиссар почувствовал, как терзавшее судовладельца возбуждение охватывает и его самого. Зато это прикосновение дало выход чувствам Дюкро, и голос его потеплел: - В чем тут вся штука, знаете? Надо пригнуть кулак другого к столу. Локоть сдвигать с места нельзя. Вены на висках у него вздулись, щеки побагровели. Следя за борьбой, г-жа Дюкро, видимо, ждала, что мужа, того и гляди, хватит удар. - Вы не все силы выкладываете. Так оно и было. Когда Мегрэ напряг руку в полную силу, то с удивлением почувствовал, что Дюкро вдруг перестал сопротивляться, его мышцы уступали теперь ничтожному нажиму. Наконец рука судовладельца коснулась стола, и Дюкро на мгновение расслабился. - Вот тут-то и зарыта собака… Он отошел от стола, открыл окно, и комнату наполнило влажное дыхание реки. - Гассен! Эй, Гассен! У фонаря что-то зашевелилось, но гравий двора не заскрипел под ногами. - Интересно, чего он ждет? Знаете, по большому счету, он - единственный, кто меня любил. И Дюкро посмотрел на комиссара, как бы говоря: "Вы-то не захотели". На столе оставалось только красное вино. Дюкро налил себе два полных бокала подряд. - А теперь послушайте, что еще я вам скажу, и пусть вас не волнуют все эти подробности: завтра я, если захочу, от всего отопрусь. Значит, так, однажды вечером я пришел на баржу Гассена… - К своей любовнице, - перебила дочь. Дюкро пожал плечами и с непередаваемой интонацией бросил: - Надо же быть такой дурой!.. Да, Мегрэ, значит, я сказал, что пришел на его баржу. Мне все осточертело, потому что два эти гаденыша еще раз пытались меня обобрать. Иду и вижу, в иллюминаторе нет света. Поднялся на борт, постучал, даже позвал. Никто не открыл. Странно, думаю, куда же она могла уйти. Пошел, побродил по набережной, возвращаюсь и вижу, что какая-то сволочь разлеглась на палубе "Золотого руна" и подглядывает в иллюминатор, как моя дочка раздевается… На слове "дочка" он с вызовом бросил взгляд на молодую пару, но те промолчали. - Я подкрался, схватил его за руку, стиснул и вывернул. Он у меня ужом завился. Я доволок его до борта и почти что столкнул… Дюкро снова встал перед окном и теперь говорил в ночную сырость; голос его стал едва слышен, и сидевшим за столом приходилось напрягать слух. - До того я с самыми здоровыми справлялся. А тут вышла осечка. Я вдруг ослаб. А этот гад перестал выворачиваться, вытащил что-то из кармана, и я почувствовал удар в спину. Он тут же вскочил на ноги, двинул меня плечом и столкнул в воду. Сцена была странная, но особенно впечатляло, пожалуй, то, что г-жа Дюкро сидела, как каменная, и никак не реагировала на слова мужа. В комнате посвежело. Холод вливался из открытого окна, нес с собой тьму и страх, будоражил нервы, таил в себе что-то угрожающее. - Гассен! Эй, Гассен! Мегрэ обернулся. Старик стоял, прислонясь к незапертой калитке. - Ну и тип! - пробурчал Дюкро, возвращаясь к столу и наливая себе еще вина. - Он же сто раз мог выстрелить. Мог и совсем близко подойти… Капли пота у него на лбу доказывали, что ему так и не удалось преодолеть страх. Может быть, как раз страх и заставил его открыть окно и встать перед ним? - Мели!.. Мели, черт бы вас побрал!.. Наконец появилась служанка без фартука, но в шляпке. - Что это ты? - Я ухожу. - А пока еще не ушла, приведи сюда старика - вон он стоит у калитки. Поняла? Скажи ему, мне надо с ним поговорить. Служанка не двинулась с места. - Ступай! - Не пойду, месье. - Что? Ты не сделаешь, как я велел? - Я не пойду, месье. Лицо у этой тощенькой безгрудой девушки, в которой не было ни женственности, ни обаяния, побледнело до синевы, но она все же нашла в себе силы пойти против воли Дюкро. - Ты что, не слушаешься? - Судовладелец двинулся к ней с поднятой рукой. - Не пойдешь? - Нет, нет, нет! Но Дюкро не ударил. Весь обмякнув, он прошел мимо, словно не видя ее, открыл дверь, и со двора донеслись его шаги. Дочь его не шелохнулась. Зять подался вперед, чтобы лучше видеть. Жена медленно встала и бесшумно подошла к раскрытому окну. Ну а У комиссара стал такой вид, словно он, воспользовавшись тем, что на него не обращают внимания, решил налить себе лишний стаканчик вина. В окно он выглянул, только когда услышал скрип калитки. Дюкро и Гассен, две такие несоразмерные фигуры, стояли в метре друг от друга и что-то говорили, но слов их не было слышно. Вдруг до слуха Мегрэ донесся жалобный, тоненький, как у ребенка, голосок: | 
