Наверху кто-то ходил. Он выглянул в окно и увидел в доме напротив каких-то людей: облокотившись о подоконник, они молча наслаждались прохладой ночи. В консульстве занавесок не было, и эти люди видели все, что делал Адиль бей. А были ли занавески утром?! Он не мог припомнить. Вдруг неожиданно погасли лампы в коридоре и все уличные фонари. Пара в окне напротив все так же сидела, опершись о подоконник, - он не заметил, чтобы кто-нибудь пошевелился. Свет так и не зажегся. Как оказалось, это была не авария, а просто каждый вечер, ровно в полночь, в городе отключали ток. На одной из ближних улиц послышались шаги. Раздался не то лай, не то мяуканье. В итальянском консульстве на этот случай, скорее всего, припасены лампы, а у него даже спичек нет. Адиль бею оставалось только попытаться уснуть. Он лег на диван не раздеваясь и задремал. Сколько это продолжалось - он и сам не знал. Когда в комнату проник лунный свет, он вскочил, подбежал к окну: сначала обнаружил блестящую точку - огонек сигареты, согнутую в локте руку, голову мужчины и вплотную к нему - женщину, распустившую по плечам волосы. Лунный свет проник в комнату позади этой пары. Адиль бей скорее угадал, чем увидел, белый прямоугольник кровати. "Они меня видят! - подумал он. - Не могут они меня не видеть!" Как бы бросая им вызов, он прижался лицом к окну, не задумываясь о том, как выглядит нос, расплющенный о стекло, - смешно или страшно. Глава 2
Адиль бей проснулся от ослепительного солнца, весь в поту, и, еще не встав с дивана, даже не поднимая головы, взглянул на погруженный в глубокую тень дом напротив. Потом вскочил, раздосадованный, и принялся наспех приглаживать взлохмаченные волосы. Окно напротив было распахнуто. Женщина прибирала комнату, и по тому, как она посмотрела на Адиль бея, он понял, что она наблюдает за ним. Зато уж в кухне-то она его не увидит. Он ушел туда. За неимением полотенца намочил платок, обтер им лицо, поправил галстук и вернулся к окну, терзаемый угрюмыми подозрениями. Женщина расстилала простыни, наклонясь над широкой кроватью с двумя подушками, а у правой стены Адиль бей разглядел еще одну кровать, поуже. Соседка опять повернулась к нему лицом, но, встретив его взгляд, опустила глаза. Это была полнотелая молодая женщина ярко выраженного грузинского типа. Не имея, по-видимому, ни халатика, ни другой домашней одежды, она натянула прямо на голое тело трикотажное платье из искусственного шелка. От этого ярко-желтого платья, липнувшего при каждом движении ко всем изгибам ее фигуры, на Адиль бея повеяло чем-то удивительно знакомым. По всей вероятности, пара, жившая в доме напротив, не имела ничего, кроме этой комнаты, так как тут находились и полки с книгами, и стол, заставленный чашками и тарелками, и керосинка, на которой что-то варилось. На одной из стен висела одежда, и то, что увидел Адиль бей, заслонило для него все остальное - это была зеленая фуражка, занявшая тотчас же главное место во всей обстановке, - фуражка сотрудника ГПУ. До сих пор Адиль бей не обращал внимания на смутный гул, доносившийся с улицы, теперь он посмотрел вниз. Очередь, человек в двести, не меньше, хвостом тянулась по узкому тротуару - одни сидели прямо на земле, другие стояли, а голова очереди упиралась в дверь дома напротив. Там, очевидно, был какой-то кооператив. На стеклах что-то было написано мелом, но Адиль бей не мог этого прочесть. Он поднял глаза. Женщина в желтом платье одной рукой закрывала окно с висевшей на нем шторой, а другой распускала волосы. Почему он чувствовал себя таким усталым? Сам не зная зачем, открыл дверь, ведущую в кабинет, и, ошеломленный, замер на пороге. Человек двадцать, не меньше, расселись у него в кабинете на стульях, на диване, на подоконнике распахнутого окна, и он догадался, что в прихожей их, должно быть, столько же. Люди эти спокойно смотрели на него и даже не здоровались, только крестьянин в одежде горца, пришедший, должно быть, первым, положил раскрытый паспорт на письменный стол. Из всех присутствующих поднялась с места только молодая девушка, блондинка в черном платье, сидевшая за маленьким столиком, и, слегка поклонившись ему, остановилась как бы в ожидании. Адиль бей не мог больше стоять в дверях. Под взглядом двадцати пар глаз он добрался до кресла с резной спинкой и уселся, стараясь придать себе возможно большую важность, а горец в это время подтолкнул к нему свой паспорт. Самым странным, самым поразительным было то, что все молчали. И вовсе не из уважения к нему, так как многие курили, стряхивая пепел на грязный, заплеванный пол. Сколько же времени они здесь ждали? И что им было нужно? - Мадмуазель?.. - произнес Адиль бей по-французски. - Соня, - откликнулась девушка в черном и заняла место по другую сторону стола. - Вы, очевидно, моя секретарша? - Да, я секретарь консульства. - Вы говорите по-турецки? - Немного. Она была молода, держалась очень уверенно. Девушка уже взялась за авторучку и смотрела на паспорт, как человек, готовый приступить к работе. Адиль бей также взглянул на паспорт, но ничего не понял, так как паспорт был советский. Он помедлил. Сделал вид, будто читает. Украдкой огляделся по сторонам. И тут заметил у себя на письменном столе телефон. Заметил также, что посетителями его были бедняки, одетые кто во что горазд. Прямо у него на глазах женщина кормила грудью ребенка, рядом с ней сидел старик в барашковой шапке, но босой. - Мадмуазель Соня… Она молча подняла голову. - Подите, пожалуйста, сюда на минутку. Он прошел в спальню. Окно в доме напротив было закрыто. Девушка, войдя, заметила, что постель на ночь не расстилалась. - Мадмуазель Соня, у меня сегодня не будет времени заниматься этими людьми. Они давно ждут? - Некоторые пришли в шесть часов утра. Сейчас десять. - Тем не менее объявите им, пожалуйста… - А завтра консульство будет открыто? - Завтра, да, конечно, - поспешил он ответить. Девушка вернулась к посетителям. На вид ей было едва ли восемнадцать лет. Она была очень худенькой, с бледным личиком, светлыми глазами, светлыми волосами, но в ней чувствовались спокойная сила и решительность, удивившие консула. Дверь оставалась полуоткрытой, и он подошел поближе, чтобы посмотреть, как она справится с толпой. Соня стояла посреди кабинета и говорила по-русски, негромким голосом, жестом подчеркивая сказанное. Женщина, кормившая ребенка, не двинулась с места, но Соня подошла к ней, отняла ребенка от груди, сама застегнула на женщине платье. Люди шаркали по кабинету, как бредущее стадо. Кое-кто останавливался, поглядывая назад, в надежде, что в последнюю минуту что-то переменится. Дверь наконец закрылась, но в кабинете еще плотно стоял запах нищеты и грязи. Когда Соня вернулась, Адиль бей сидел на своем месте, опершись локтями о стол, безнадежно глядя перед собой. - Вы чай пили? - спросила она. - Какой чай? Больше он не мог сдерживаться: - Где вы видели чай в этом доме? Где слуги? Где граммофон? Смешно было, разумеется, говорить о граммофоне, но он считал его исчезновение еще одной, личной обидой. - Слуги ушли, это правда, - сказала она. - Почему? - Господин Фикрет их уволил. - Уволил слуг? По какому праву? По какой причине? Соня не улыбнулась. Лицо ее сохранило все то же бесстрастное, невозмутимое выражение. - Должно быть, у него были на то основания. Возможно, вы найдете другую служанку? - Как это - возможно? Вы хотите сказать, что я могу остаться вовсе без прислуги? - Нет, надеюсь, что я вам найду ее. - А пока - что? - Трудно сказать. Вы могли бы поесть в кооперативной столовой, но… Он поймал себя на том, что слушает ее так, будто от этой девушки зависит все его будущее. - У вас есть валюта? - спросила она. - Что такое? - Валюта, это значит - иностранные деньги. Если есть, я могу пойти и купить вам любую еду в Торгсине. Это магазин для иностранцев, где платят деньгами других стран. Там есть все, что можно купить во всех магазинах Европы. В каждом городе есть один такой магазин. Адиль бей раскрыл бумажник и вынул оттуда турецкие фунты, но девушка посмотрела на них и нахмурилась: - Не знаю, принимают ли их там. Попробую. - Как? Могут не… Но тут же замолчал. Он вспомнил вчерашний разговор в итальянском консульстве. При мысли, что в магазине, где принимают иностранные деньги, могут не принять турецкие фунты, у него запылали уши. - Что вам приготовить поесть? - Все равно. Я не голоден. Он говорил правду. Есть не хотелось. И вообще ничего не хотелось. Или, вернее, хотелось объясниться с кем-то, кто взял бы на себя ответственность за происходящее. Он хотел знать, почему Фикрет увез граммофон и уволил слуг, почему персидский консул провожал Фикрета на вокзал, почему итальянцы держались с ним так агрессивно, почему люди из дома напротив сидели у окна до двух часов ночи, почему… Словом, все! Вплоть до этих турецких фунтов, которые, может быть, не примет магазин! - Я вернусь через час, - сказала Соня, надевая маленькую черную шляпку и укладывая в сумочку купюры. Адиль бей даже не ответил. Через минуту он подошел к окну и посмотрел вниз, как раз в тот момент, когда из кооператива вышла женщина в белом переднике и повесила на дверь какое-то объявление. Люди, стоявшие впереди, прочитали, постояли минуту-другую неподвижно, как бы не веря, что это правда, точь-в-точь как посетители, которых Адиль бей утром отослал прочь, потом медленно потащились в обратную сторону. Чего там не хватило: хлеба или картошки? Несмотря на объявление. Соня вошла в магазин, и в это время открылось окно второго этажа. На молодой женщине по-прежнему было желтое платье, но на этот раз под ним угадывалось белье, к тому же она была причесана, губы и ресницы подкрашены. Стоя у окна, она наводила блеск на ногти, но внезапно повернулась к двери, глядя на кого-то невидимого для Адиль бея, и о чем-то заговорила. Он видел, как шевелятся ее губы. Потом услышал, как она стала перекладывать что-то с места на место. А потом на мгновение в глубине комнаты показалась Соня, сделала несколько шагов по освещенному пространству, и все. Ничего больше. Минуту спустя Соня, затянутая в черное платьице, узкобедрая, выпрямив плечи, торопливыми шагами шла по улице.
Адиль бей принялся неумело распаковывать чемоданы, ища, куда бы разложить белье и все, что он привез с собой. И все-таки, подумал он, ненавистнее всех итальянский консул, и он вновь представил его развалившимся в удобном кресле, этаким символом благополучия и покоя, сохраняющим блаженную неподвижность, пока с дрогнувших уст не сорвутся наконец насыщенные ядом слова. А чем лучше госпожа Амар? Не успел он подумать о ней, как услышал шаги в кабинете. Он открыл дверь, держа в руке кипу рубашек. На пороге стояла персиянка, очаровательно улыбаясь. Шаловливо-мальчишеским жестом подала ему руку со словами: - Ну, здравствуйте! Он положил рубашки на стул и неуклюже встал возле нее. - А вы, оказывается, потрясающий человек, Адиль бей! Первый раз эти людишки такое услышали! Он не знал что сказать. Она не присела. Ходила по комнате как заведенная, что-то перекладывала, переставляла. - Особенно сама-то невыносима, напускает на себя вид знатной дамы. Да вы еще не видели их доченьки, ей всего десять лет, а уже вылитая мать. Тут только она заметила, что в помещении пусто. - Вы закрыли консульство? И правильно, толку-то от работы никакого! Я это все время твержу Амару. Мучаешься прямо как последняя собака, чтобы получить визу для своего соотечественника. Все, кажется, сделано, но в последнюю минуту оказывается, что нужна чья-то подпись в Москве или что-то в этом роде, и надо все начинать сначала. Ее взгляд упал на окно дома напротив, и она воскликнула: - Смотрите-ка, Надя наводит красоту! - Вы ее знаете? - Это жена начальника морского отдела ГПУ, почти что моя землячка, она ведь жила на границе, и ее мать персиянка. Вначале, когда мы познакомились, я пригласила ее на чашку чая. Она согласилась. Потом несколько раз звонила и откладывала визит. Теперь, когда мы встречаемся на улице, только слегка кивает. Понимаете? - Нет. - Мы же иностранцы. Ей опасно с нами разговаривать. Правда, вы еще новый человек. Но вот увидите! Она все переходила с места на место. Улыбаясь и кокетничая. - Теперь, когда вы так решительно захлопнули за собой дверь у итальянцев, у вас никого не осталось для общения, кроме нас… Адиль бея несколько обескураживала бесцеремонность госпожи Амар. А главное, ему не нравилось, что она с такой настойчивостью рассматривает его. - Знаете, зачем я к вам явилась в такую рань? - Нет. - Восхитительное хамство! Так вот, я пришла помочь вам устроиться. Я знаю, что такое холостяк. Доказательство - рубашки на стуле в кабинете. Она взяла их без спроса и прошла в спальню. - Это вам не дом Пенделли, не так ли? Они установили у себя две ванные комнаты. Почему бы не три? Поверьте уж мне, первое, что вам надо сделать, - повесить занавески. Тем более что в доме напротив живут такие люди! Адиль бей повернулся к окну. Молодая женщина в желтом по-прежнему полировала ногти. Когда г-жа Амар отвесила ей поклон, она кивнула в ответ, но так, что этого можно было и не заметить. Через мгновение окно закрылось. - Красивые у вас рубашки. Из Стамбула привезли? - Купил в Вене. В соседней комнате послышались шаги. Адиль бей открыл дверь и увидел Соню с пакетами в руках. - Купила спирт для спиртовки, - сказала она. В ту же минуту, почувствовав запах духов персиянки, нахмурилась, поглядела по сторонам, в консул почувствовал, что краснеет. Проходя на кухню. Соня увидела г-жу Амар, наклонившуюся над раскрытыми чемоданами. Вскоре она загремела тарелками и сковородками на кухне. - Вы с ней уже так подружились? - Все слуги ушли, и она мне предложила… Г-жа Амар схватила его за рукав, потихоньку вывела в кабинет и прикрыла дверь. - Вы знаете, кто такая Соня? - шепнула она ему на ухо. - Она сестра Колина, начальника морского отдела ГПУ. А теперь скажите: вы знаете, от чего умер ваш предшественник? И никто не знает. За несколько часов умер, а до тех пор никогда не болел. Должно быть, Адиль бей сильно побледнел, так, что она засмеялась и дружелюбно положила ему руки на плечи. - Ничего, привыкнете! Только следите внимательно за всем, что говорят, что делают. В квартире раздался звонок, какого Адиль бей еще не слышал. Открылась дверь. Соня хотела взять телефонную трубку. - Подойдите к телефону сами, - сказала г-жа Амар, обращаясь к консулу. Он снял трубку. - По-русски говорят, - вздохнул он, держа трубку в протянутой руке. - Г-жа Амар опередила Соню, и та вынуждена была отойти. - Вас соединили с консульством в Тифлисе. Вот! Теперь по-турецки заговорили… Адиль бей схватил трубку и с детской радостью закричал на родном языке: - Алло! Слушаю! Это турецкий консул? Слышно было плохо. Голос звучал издалека, с перебоями и треском, наконец он расслышал. - Алло! Доводим до вашего сведения, что Фикретэфенди был арестован по прибытии в Тифлис.. - Алло! Что вы сказали? Я хочу спросить… Но на том конце уже повесили трубку, и телефонистка на линии опять что-то говорила по-русски. Адиль бей в нерешительности повернулся к обеим женщинам. Соня смотрела на него с невозмутимостью секретарши, ожидающей распоряжений. Персиянка же, казалось, настойчивым взглядом подсказывала ему эти распоряжения: “Помните, что я вам говорила. Пусть она выйдет!" - Можете идти, - вздохнул Адиль бей. - Ничего важного. - Будете есть яичницу? - Как вам угодно. Они подождали, пока закроется кухонная дверь. - Ничего не понимаю, - сказал он со вздохом. - Из Тифлиса мне сообщили, что Фикрета арестовали. Г-жа Амар раздосадованно щелкнула пальцами. - Я хотел узнать подробности, но там уже повесили трубку. Что я тут могу поделать? Персиянка была взволнованна больше, чем он, схватила было трубку, потом, ничего еще не сказав, передумала и повесила ее. - Вы не считаете, что надо официально обратиться к властям?.. - Никуда не надо обращаться, - сухо ответила она. - А вы не знаете, вещи его забрали тоже? - Мне ничего не сказали. Они меня даже не выслушали. - Черт побери! - Почему - черт побери? - Да так, мы отправили с ним три великолепных серебряных самовара! Адиль бей уже совсем ничего не понимал. - Да не смотрите вы так на меня! - раздраженно воскликнула она. - Да, три самовара! Их еще иногда можно купить у крестьян, как говорится, дешевле корки хлеба, платим-то мы мукой. Этот болван Фикрет взялся переправить их в Персию. Мне надо сообщить мужу… Г-жа Амар огляделась по сторонам в поисках шляпы, потом вспомнила, что оставила ее в спальне, и там увидела чемоданы, которые начала было распаковывать. Она тотчас же сбросила с себя озабоченность, протянула Адиль бею обе руки и взяла его ладони в свои: | 
