Сименон Жорж - До самой сути.

    Он держит стакан в руке, рассеянно поглядывая на донышко, где еще осталось немного почти бесцветного виски. Со стороны может показаться - да так оно и есть на самом деле, - что он оттягивает удовольствие допить последний глоток. Сделав наконец это, он еще с минуту смотрит на стакан. Он не решается опустить его на стойку и чуточку - на два-три сантиметра - отодвинуть от себя. Билл, бармен, немедленно уловит сигнал, хотя с виду и поглощен игрой в кости с ковбоями: он начеку, всегда начеку, особенно с таким клиентом, как Пи-Эм.

    Здорово это организовано. Все выглядит случайным, жесты ваши как нельзя более невинны, а в конечном счете можно напиться незаметно для себя и окружающих.

    В этих знаках, которые понятны посвященным в любой стране мира, есть нечто масонское.

    Что делает, например, Билл, когда Пи-Эм заказывает первый стакан или, вернее, когда эти слова то ли от скуки, то ли случайно срываются у него с губ? Он вполголоса спрашивает:

    - Двойное?

    Тон у него, скорее, утвердительный. Само собой разумеется, джентльмен не пойдет в "Монтесума-бар" пить одинарное виски. Больше того, Билл вообще не ждет, пока с ним заговорят. Вы входите, взбираетесь на высокий табурет, и Билл или любой другой бармен с понимающей улыбкой протягивает руку за бутылкой вашего любимого бурбона, виски для знатоков.

    Пи-Эм достаточно чуть-чуть подвинуть стакан, но он воздерживается, грузно соскальзывает с сиденья и направляется в туалет.

    Он не из тех, кто в субботний вечер теряет контроль над собой. А в долине немало таких, у кого на неделе не одна суббота.

    Чувствует он себя хорошо. В голове, правда, слегка шумит, шаг несколько неуверенный, но Пи-Эм убежден, что никто ничего не заметит. В туалет же он идет, чтобы посмотреться в зеркало и решить, можно ли себе позволить еще один, последний стаканчик.

    - Хэлло, Пи-Эм!

    - Хэлло, Джек…

    Парень мирно восседает на стульчаке в одной из кабинок без дверей. Как и у Пи-Эм, на голове у него ковбойская шляпа. Оба в белых рубашках, без пиджаков - так, впрочем, одеты все посетители бара, весь город. Большинство ходит с открытым воротом, но Пи-Эм - в галстуке, который не снимает даже на ранчо: он всегда любил известную строгость в одежде.

    - Уже льет?

    - Еще нет.

    - Ничего, польет, и вовсю!

    Скоро полночь. Весь вечер сверкает молния, со стороны Мексики доносятся глухие раскаты грома.

    Пи-Эм разглядывает себя в тусклом зеркале. Жирком оброс, но не слишком. Лицо желтоватое, но это из-за плохого освещения. В баре, где абажуры цветные, оно, напротив, кажется конфетно-розовым. Мешков под глазами нет. Ну так как? Выпить последний на дорожку?

    Джек, не слезая со стульчака, продолжает:

    - Сколько еще человек в игре? Я-то ставил на восьмое июня. Поторопился!

    - Я - на четвертое июля. Тоже поспешил.

    Затее уже год. До нее додумалась местная ногалесская газетка, листок, издающийся в городишке, североамериканская часть которого насчитывает едва семь тысяч жителей.

    Когда приближается время дождей и термометр неизменно стоит на 105°^[1], когда асфальт плавится и люди на улицах с трудом волочат ноги, а владельцы ранчо спрашивают себя, не пора ли, как в некоторые годы, перегонять скот в Нью-Мексико или Неваду - здесь-то пастбища выгорят, - газета устраивает своего рода конкурс.

    Участники подают записки с предлагаемой датой начала дождей, и сводная таблица выставляется в витрине.

    Сейчас там осталось четыре-пять фамилий, не больше: Пи-Эм сам видел это по дороге в бар.

    - Первой, по-моему, идет какая-то женщина. Забыл, как зовут.

    Пи-Эм причесывается: он никогда не забывает сунуть в карман гребешок. Потом возвращается в бар, и Билл сразу видит, что нужно протянуть руку за бутылкой.

    Пи-Эм неизменно сидит на одном и том же месте, в конце стойки, где она делает поворот: это создает впечатление, будто он здесь председательствует. Он вообще держится несколько особняком. Те, кто наезжает сюда из долины, чаще всего сбиваются кучками, говорят в полный голос.

    Пэтрик Мартин Эшбридж запросто, хотя и уважительно пожимает на ходу руки, обменивается с каждым несколькими словами, но, в сущности, всегда остается чуточку на отшибе.

    Из чувства собственного достоинства? Пожалуй. Но еще и по склонности. Точно так же он любит в субботний вечер уходить одним из последних. Бар почти пуст. Пи-Эм хорошо тут, на своем табурете, со стаканом в руке, и Билл в перерыве между двумя клиентами обязательно подходит поболтать с ним.

    Билл поднимает голову.

    - Началось!

    Кажется, что в крышу внезапно угодил заряд дроби.

    Кто-то встает, приоткрывает входную дверь, и в уличной тьме виден тротуар, полосуемый длинными серыми штрихами дождя.

    - Ну и взбухнет теперь река!

    Надо ли Пи-Эм позволять себе последний стаканчик?

    Но мысль об этой влаге небесной подогревает его. К тому же бармен добавляет:

    - Похоже, мы несколько дней вас не увидим.

    Так бывает. Жители долины отрезаны от шоссе речкой. Большую часть года русло ее пересыхает, но стоит ливням хлынуть с мексиканских гор, как она вздувается за одну ночь, порой за час, а то и быстрее. Моста нет.

    Если вода поднялась не слишком высоко, через речку кое-как перебираются в машине или, на худой конец, верхом, когда дно слишком уж завалено камнями. Но можно и застрять дней на десять с лишним по ту сторону Санта-Крус.

    Не из-за этой ли перспективы Пи-Эм так подмывает махнуть за проволоку? Он представляет себе, как выглядит сейчас, сидя между двумя бутылками: лицо раскраснелось, зрачки расширены, глаза блестят. Пи-Эм поеживается: таким он себя не любит.

    - Кое-кому, - говорит бармен, - завтра будет трудновато возвращаться.

    Особенно ковбоям. Выбравшись субботним вечером в город, они обычно торчат там до утра.

    Пи-Эм не может задерживаться так долго. Тем хуже.

    Он все-таки махнет. Пи-Эм вытаскивает из заднего кармана брюк несколько долларов - у него всегда при себе целая пачка - и направляется к выходу, ступая куда неуверенней, чем предполагал. Но он уже смирился: стоит вбить себе в голову, что ты пьян, и от этой мысли не отделаешься. Два шага по тротуару под проливным дождем - и рубашка тут же прилипает к телу. На ощупь, чуть медленней, чем полагается, он вставляет ключ зажигания. До проволочной изгороди, разделяющей город (половина - Соединенные Штаты, половина - Мексика), не больше ста метров. Пи-Эм сбрасывает газ, тормозит.

    Рядом с машиной вырастает чей-то силуэт. Это чиновник иммиграционной службы. Документов не спрашивает.

    Очевидно, узнал водителя.

    Странное дело: даже в дождь, когда стираются все контуры, вы все равно ощущаете контраст. Миновали изгородь, проехали самую малость, и вам уже кажется, что вы попали в какой-то необычный, сомнительный, запретный мир.

    Там, где только что был Пи-Эм, все внушает спокойствие и уверенность: широкая улица, привычные витрины, чистый тротуар, бары уже закрыты, кроме двух.

    А здесь идет какая-то таинственная суетня. Под ливнем за полночь всюду снуют подозрительные фигуры, на порогах домов торчат люди, торговцы зазывают вас в лавки, где продают спиртное и сувениры. По разбитой мостовой уже катятся желтые ручьи; в каждом темном углу угадываются теплые человеческие тела, жесты, перешептывание.

    Все-таки он поедет. Не потому, что у него легко на душе: с легкой душой он никогда этого не делает. Поедет, может быть, из-за последнего стакана виски, воскресившего перед ним некие смутные образы, может быть, что вероятней, из-за дождя: с его началом на Пи-Эм как бы подуло ветром воспоминаний.

    Ехать приходится по улочкам, которые, извиваясь и петляя, взбегают на холм; чередование света и тени приобретает особый смысл, обнаженные руки делают вам знаки, женщины без опаски суются под самую машину.

    Пи-Эм знает, что всю обратную дорогу его будет подташнивать от омерзения. За баранку он возьмется так, словно боится ее выпачкать, постарается не трогать лицо руками и держать сигару не за тот конец, который суют в рот.

    Вода хлещет отовсюду. Стеклоочистители работают толчками. Когда Пи-Эм спускается с холма, из-под колес бьют фонтаны грязной воды.

    Ему хочется вымыть руки и остановиться для этого у "Подземелья" - мексиканского ресторана с колоссальным баром, куда клиентов-американцев пускают всю ночь. Но он проезжает мимо и мельком видит за окнами музыкантов в опереточных костюмах и пестрых сомбреро: они расхаживают со своими гитарами между столиков. Зайдя, придется выпить, а выпив, Пи-Эм теряет осторожность за рулем.

    К тому же у себя в долине он - помощник шерифа, как почти все приличные люди - владельцы ранчо.

    Иные, впрочем, плюют на это и гоняют машину так, что недолго без головы остаться.

    Люди не понимают одного: он - человек совестливый. Вот именно! Пи-Эм уже с минуту подбирал нужное слово. Можно бы, конечно, сказать просто - порядочный человек, но этого мало. Даже выпив, он не перестает следить за собой: например, сходил и посмотрелся в зеркало, прежде чем позволить себе последний стаканчик бурбона. Потом, правда, съездил наверх, но…

    Пи-Эм горько улыбается в темноте машины, где впервые за много месяцев дышится по-настоящему легко.

    Он себя знает. Он не то что некоторые его знакомые - те, попадая наверх, предаются самому грязному распутству.

    Интересно, Нора уже дома? Нет, маловероятно. Она наверняка выпила больше, чем он. Она никогда не показывает, что пьет. Просто поехала на бридж к Кейди, через два ранчо от их собственного. Сегодня ее свободный день. Только вот у Кейди, как и всюду, ваш стакан недолго остается пустым. А за игрой не замечаешь, сколько выпито.

    Впрочем, какое это имеет значение? Охота ему придумывать себе лишние заботы! Пи-Эм минует Ногалес. Бар Билла закрыт; стало быть, пошел второй час ночи. Они с Норой будут дома почти одновременно. Если она вернется позже него, он выпьет стакан пива: после бурбона оно освежает. Сейчас он едет недалеко от Санта-Крус, которая змеится справа, и ему слышен характерный шум, указывающий, что река уже вздулась.

    Впереди медленно тащится другая машина, но Пи-Эм не идет на обгон - боится, как бы не занесло. Между тем ему не терпится попасть домой. Чтобы выпить пива? Или из-за Норы? Нет, просто хочется вымыть руки, принять горячий душ, намылиться с ног до головы.

    Обычно на дорогу до ранчо уходит полчаса; из-за грозы и этой едва ползущей машины он тратит почти час.

    Сквозь пелену дождя он еле-еле различает белые столбы, означающие, что надо сворачивать вправо: шоссе подведено не только к его ранчо - ко многим. Через двести метров путь преграждает Санта-Крус, и фары озаряют катящуюся массу воды, которая уносит с собой обломки и мусор.

    Уровень ее еще невысок. Пи-Эм едет вброд, и машина с трудом карабкается на другой берег. Пожалуй, было самое время. Еще час-два - и больше не переберешься.

    За изгородью из колючей проволоки угадываются силуэты лошадей; перед самыми колесами дорогу перебегает игуана, желтая и как бы прозрачная.

    Справа, на порядочном удалении, завеса деревьев и за нею огни - дом Кейди. Игра, видимо, еще продолжается.

    Окна Нолендов тоже освещены, но так у них почти каждую ночь. Любопытно все-таки, что он не встретил их машин у реки. Они наверняка выжидают, чтобы вода поднялась повыше. Начало дождей пропускать не принято. Скоро, выпив, сколько им надо, они и сегодня явятся любоваться разливом.

    Он с Норой тоже, вероятно, поедет.

    Пи-Эм сворачивает влево. Тут есть проезд, хотя и скверный: эту дыру все время заделывают, а она опять образуется. Надо только ее не пропустить, потом еще раз повернуть и дальше прямо в ворота. Ворота гаража открыты. Их вообще обычно не запирают. Пи-Эм закатывает машину, затем снова возвращается - забыл выключить синие ночные лампы. Теперь домой. Он достает карманный фонарик, но не успевает осветить дорогу, как его окликают:

    - Пэт!

    Здесь никто, даже Нора, не зовет его Пэтом. К нему так не обращаются уже лет десять, нет, двадцать. Да и в те времена, когда Пи-Эм был совсем молод, он терпеть не мог этого уменьшительного имени.

    Странно: голос знакомый, а вот чей - никак не сообразить. Сердце у Пи-Эм сжимается, как в минуты большого испуга, но он еще не отдает себе отчета почему.

    Рядом кто-то есть. Из темноты выступает силуэт человека, даже не пытающегося укрыться от ливня. Нет, это не злоумышленник. Человек стоит неподвижно, опустив руки по швам. Пи-Эм чувствует в этой позе нечто смиренное и вместе с тем угрожающее, вернее, в ней есть какое-то нечеловеческое безразличие. Даже нищие в мексиканской части Ногалеса и те сейчас стараются укрыться в подъездах.

    Пи-Эм уже все понял. Это немыслимо, и тем не менее это так. Ему тоже хочется произнести имя, уменьшительное имя, но он не осмеливается и лишь испуганно води г вокруг глазами: с минуты на минуту сверкнет фарами машина Норы.

    - Как ты выбрался?

    - Мне бы поесть. Это можно?

    - Кто-нибудь в курсе?

    - Нет. Одна Эмили.

    - Ты ее видел?

    - Я заехал к ней в Лос-Анджелес.

    - И никто…

    - …никто меня не опознал.

    Еще в дверях гаража Пи-Эм достал из кармана ключи.

    В доме две постоянные прислуги, но по воскресеньям они уходят. Дверь совсем рядом, метрах в двух-трех. По голове и плечам обоих мужчин струится вода. Пи-Эм словно прирос к месту, другой тоже выжидает - боится настаивать.

    - Как тебе удалось добраться сюда?

    - Разными способами. Эмили отдала мне всю свою наличность. Ехал автобусами. В Фениксе два дня работал в аптеке-закусочной. Потом голосовал.

    - Адрес мой взял у Эмили?

    - Да.

    - А как разыскал дом?

    - Я тебя уже пятый час жду.

    - С соседями разговаривал?

    - Не беспокойся. Ни с кем.

    - Как же ты все-таки разыскал дом?

    Дверь совсем близко, толкни рукой - и они под крышей, но он все еще не решается шагнуть вперед. А ведь знает: Нора не должна видеть, как они разговаривают под дождем, а темноте. Пи-Эм по-прежнему держит в руке фонарик, но луч его направлен в землю.

    - От Эмили я узнал, как называется твое ранчо и что находится оно в Тумакакори, между Тусоном и границей.

    - Это она надоумила тебя ехать сюда?

    - Нет. Из машины, которая меня подобрала, я вылез у бара, к северу от шоссе.

    - В баре расспрашивал обо мне?

    - Сперва попробовал тебе дозвониться, но никто не ответил.

    Пи-Эм вздрагивает. Что было бы, окажись Нора дома и возьми она трубку!

    - Тогда я спросил у хозяйки, не очень-то любезной особы, знает ли она ваше ранчо. Фамилии твоей не назвал. Словом, сделал вид, что ищу работу.

    - Что она ответила?

    - Что попробовать можно, только люди у тебя долго не задерживаются. Я пошел наугад, хотя уже стемнело. Очень есть хотелось.

    Тон у него с самого начала ровный, беззлобный, терпеливый, но и не униженный. Помедлив еще с минуту, Пи-Эм наводит ему на лицо луч фонарика.

    Чего он, собственно, ждал? Лицо как лицо: не слишком худое - черты еще не заострились, взгляд живой, на щеках никакой щетины - тревожной приметы бродяг.

    - Эмили дала мне бритву. В Тусоне, перед самым вечером, я успел привести себя в порядок.

    Как и Пи-Эм, он в белой рубашке; брюки, несмотря на дождь, выглядят вполне прилично.

    - Что думаешь делать?

    - Прежде всего - поесть. В Тусоне я остался без денег. Дурацкая история! Завернул последние несколько долларов в носовой платок и обронил. А может, просто вытащили при высадке из автобуса.

    Смешок у него сухой, короткий, незнакомый Пи-Эм.

    - Идем.

    Пи-Эм отчаянно подмывает переменить решение. Что если отвести его в конюшню, притащить туда еды и сказать, чтобы уходил ночью, пока Нора…

    - Потом переправишь меня в Мексику, Милдред с детьми уже там.

    - Где?

    - В Ногалесе. Ждут меня.

    - Ты сказал, Милдред…

    - Да.

    - Заехал к ней в Айову?

    - Нет.

    - Когда же вы договорились?

    - На свиданиях. Больше я не мог. Я должен жить с ними.

    - Но…

    - Я голоден, Пэт.

    Пи-Эм поворачивает наконец ключ в замке, и делает это тем более торопливо, что в стороне ранчо Кейди, кажется, зашумели машины.

    - Ты не женат? Эмили говорит…

    - Моя жена вернется с минуту на минуту.

    Он включает свет. За противомоскитной сеткой большой прохладный холл, дальше гостиная с просторными креслами - Пи-Эм всегда мечтал о таких.

    - Идем.

    Прежде чем проследовать на кухню, он еще раз выглядывает за дверь. Так и есть. От дома Кейди отъехали три машины, и все три направляются к реке.

    - Вот что. Не зови меня больше Пэтом.

    - А как надо?

    - Здесь я для всех Пи-Эм.

    Ему нравится, когда его так называют. Еще мальчиком он прочел, что нью-йоркские воротилы - банкиры, бизнесмены - требуют, чтобы их называли по инициалам.

    - Что ты скажешь жене?

    - Не знаю. Вернись я пораньше, я переправил бы тебя еще сегодня.

    - В Мексику?