К удивлению преподавателя, он повторял последнюю фразу слово в слово. Он не пытался стать лучшим учеником, первым или вторым в классе, хотя и мог бы им сделаться при минимальных усилиях. И не из-за лени. Просто ему претило забивать себе голову тем, что его не интересует и, как он считал, никогда в жизни ему не пригодится. На историю, к примеру, он тратил ровно столько усилий, сколько требовалось, чтобы получить средний балл, и почти точно мог предсказать свои отметки. Возможно, когда-нибудь он и займется историей, но сам, по-своему, и не так смехотворно, как учат в лицее. Главное, оставаться независимым, свободным, идти на компромисс лишь по необходимости, как он делал дома: в семье - минимальные уступки. Оба молчали, думая о чем-то своем. Быть может, отец вспоминал сейчас какой-нибудь эпизод из жизни на улице Фоссе-Сен-Бернар? Одинаковые слова воскрешали в каждом разные образы. Для Андре это была бабушка, для отца - мать. И, разумеется, он видел ее по-другому, не такой, как сегодня, а какой знал в детстве. - Моему отцу повезло. Он, казалось, бессознательно убеждал сам себя, поскольку внутренне смущался и считал необходимым объяснять себе свою мысль. - Любая другая женщина наверняка сердилась бы на него, была бы с ним груба или язвительна. Однако я ни разу не слышал, чтобы моя мать хоть в чем-то упрекнула его. А жизнь далеко не баловала ее. Я помню тяжелую швейную машинку, которую она взяла на месяц и шила брюки, помогая портному, живущему в том же квартале. У нее никогда не было ни служанки, ни горничной. Я много лет упрашиваю ее нанять кого-нибудь за мой счет, но она только посмеивается, уверяя, что не сможет целый день терпеть за спиной шпионку. В последний раз она не осталась с нами лишь потому, что вилла показалась ей слишком большой, слишком роскошной для нее. А присутствие Ноэми, которую она посчитала заносчивой, стало последней каплей. - И ради этого ты изводишь себя работой! Да еще для того, чтобы твоя жена до десяти валялась в постели! Труднее всего убедить ее лечь не в больницу, а в частную клинику. Пелегрен намекнул на это, но она отрезала: - Сыну деньги нужнее, чем мне. Люсьен Бар снова вздохнул. - Странная она женщина… Возможно, Андре тоже когда-нибудь скажет о своей матери: - Странная она женщина… Все удивительно переплеталось, и у Андре складывалось впечатление, что он несвободен и, хочет того или нет, некие нити связывают его не только с родителями, но и с бабушкой, с дедом, с другими менее важными персонажами, чья роль в его жизни была тем не менее значительной. Семейство Буадье, например, о которых он думал чаще, чем хотел. Оба одновременно встали из-за стола. Через несколько минут отец размеренным шагом направится на Круазетт, где ровно в два часа в белом халате будет стоять посреди своего кабинета. - Приглашайте первого, Алиса. Алиса, ассистент-секретарь, симпатичная брюнетка, заменила после их переезда в новый дом пожилую м-ль Беген, которая покрикивала на клиентов. Довольно часто имя Алисы произносила в доме и мать, но почти всегда со скрытым намеком. Неужели отец спит со своей ассистенткой, а мать ревнует? Андре жил с ними с самого рождения, но почти ничего не знал о них. Да и не хотел знать, и когда они сами пытались что-то рассказать ему о себе или о своей жизни, весь ощетинивался. - Все-таки, - глядя на него, добавил отец, пока они еще стояли на разных концах стола, - у вас с бабушкой есть что-то общее. - Что же? - Вспыльчивость. Тебе не доводилось видеть ее в ярости? - Но я никогда не сержусь. - В детстве ты не сдерживался, тебя буквально прорывало. Как только ты не обзывал нас с мамой! - Со мной такого уже три года не случалось. - Верно. Но ты взрываешься внутренне. Иногда ты вдруг бледнеешь, лицо у тебя застывает, и ты пришел бы в ужас, если бы мог видеть в такой момент свои глаза, сверкающие как молния. - Я держу себя в руках. - Верно. Но хорошо видно, чего тебе это стоит, и порой я даже предпочел бы, чтобы ты, как раньше, спускал пары. Они подошли к двери. Такие обеды, когда они оставались вдвоем и много, гораздо больше, чем за целую неделю, разговаривали, случались нечасто. А вот получил ли каждый удовлетворение? В их глазах читалась не радость, а, напротив, известная серьезность. - Счастливо, сын. Пропуская Андре вперед, отец на мгновение, словно невзначай, почти как Франсина, положил ему руку на плечо. - Кстати, я сейчас увижу Франсину. - Ты едешь в Ниццу? - Она приезжает в Канн к подружке, отца которой, доктора Пуатра, ты, должно быть, знаешь. - К Эмилии? - Ты и ее знаешь? - Пуатра лучший кардиолог на побережье. - В понедельник утром Эмилии делают операцию аппендицита. Андре не очень-то хотел вдаваться в подробности, но ему показалось, что отец в обмен на проявленное доверие имеет право на несколько фраз. - Франсина - замечательная девушка. Любезность за любезность. В общем, они остались довольны друг другом: такой близости между ними еще не возникало. - К ужину вернешься? - Наверняка. Она уезжает шестичасовым. - Передай привет ее родителям. Отец помедлил, не зная, пойти ли попрощаться с женой; в конце концов взял с вешалки шляпу и вышел за дверь на крыльцо и залитую солнцем аллею. - Ты часто ходишь сюда? - Довольно часто, в основном по утрам, если есть свободное время. На улицах города он тоже предпочитал первые утренние часы, когда наводят чистоту в магазинах и кафе, и нередко перед лицеем заходил на рынок Гамбетты. Раньше, когда они жили на Эльзасском бульваре, рынок находился напротив их дома, сразу через мостик, и стоило раскрыть окна, как квартиру наполнял запах овощей и рыбы. Не спеша, словно на воскресной прогулке, они шли вдоль мола, не сговариваясь, останавливались перед каждым судном, долго смотрели на него. Ему вдруг захотелось подшутить над собой. - Когда я один, мне случается забывать о времени и, словно передо мной разыгрывается необычный спектакль, я, застыв, смотрю на матроса в шлюпке, который драит белую яхту щеткой и мылом. - Ты любишь корабли? - Я без ума от них и знаю их все до одного. Я с первого взгляда вижу, какой ушел, а какой прибыл. Большинство из них редко выходят в море. Черный кеч[7], вон там, дальше, принадлежит американскому писателю; его можно увидеть за пишущей машинкой. Он, кажется, знаменит у себя на родине. Несколько дольше они задержались у огромной, размерами с теплоход, яхты, экипаж которой, без метрдотелей и горничных, насчитывал больше тридцати человек. Каждый год яхта пересекала Атлантику и бросала якорь на Бермудах. - Завидуешь? Андре задумался. - Нет! В сущности, я не хочу быть богатым: деньги внушают мне страх. Но не хочу быть и бедным, хотя… - Продолжай. - Трудно объяснить. Временами меня охватывает тоска: отказаться от всего, не иметь никаких обязательств, ничем не быть связанным, ни за что не Держаться… - Тебе не кажется, что в этом есть что-то от литературщины? - Разумеется. А твои родители богаты? - Я сказала бы, что отец зарабатывает достаточно, чтобы мы жили безбедно. - Вот-вот, это и есть предел моих желаний, при условии, что я не стану рабом комфорта и смогу заниматься любимым делом. - Отец увлечен своей работой. Если бы еще не куча бумаг, которые приходится заполнять! - Главное, на мой взгляд, свобода. Как сейчас: можно остановиться здесь или чуть дальше и ни перед кем не отчитываться. А вот и мой рыбачок. - Ты его знаешь? - Мы никогда не разговаривали. Сколько лет ты ему дашь? - Сорок-пятьдесят. - Пожалуй. Во всяком случае, еще не пенсионер. Он не инвалид, не калека. И на вид вполне здоров. - Почему ты о нем говоришь? - Потому что, когда бы я ни пришел сюда, утром или вечером, я почти уверен, что найду его на этом самом месте, между Кормораном и смешным маленьким суденышком с двумя шверцами[8] под нидерландским флагом. Не знаю, почему он облюбовал именно это место, а не какое-нибудь другое. Ведь здесь столько якорей, что забросить удочку не так-то просто. Андре поискал глазами поплавок. - Видишь маленькую красную пробку? Представь себе, что ты часами смотришь на нее в надежде, что она дрогнет и разом уйдет под воду. - И он что-нибудь ловит? - Никогда не видел, чтобы он хоть что-то поймал. Но странно: его увлечение заразительно. Бывает, я минут пятнадцать стою рядом с ним и тоже волнуюсь, когда пробка начинает подрагивать. И не я один. Иной раз нас собирается трое или четверо. На краю мола есть еще один рыбак, но тот человек серьезный: он ловит на спиннинг и вытаскивает довольно крупную рыбу. - Ты и за ним наблюдаешь? Неужели она мило подсмеивается над ним? Он не пытался скрыть от нее свои недостатки, причуды, ребячество. Действительно, порой он вел себя по-детски, несмотря на атлетическое сложение и серьезность в учебе. С ней он чувствовал себя счастливым, но ему в голову не приходило ухаживать - он не видел в ней женщину. - Странный ты парень, Андре! - В чем? - Во всем. Иногда тебе можно дать все двадцать, а порой ты ведешь себя, как один из моих братьев. Хотелось бы мне, чтобы братья были похожи на тебя! - Потому что они забавляли бы тебя? - Да нет же, не придирайся. Просто я чувствовала бы себя уверенней. - Ты и так чувствуешь себя уверенно - с родителями. Он вспомнил о телефонном звонке накануне вечером, о Буадье в своем кабинете, о матери, вернувшейся из кухни в гостиную и усаживающейся рядом с Франсиной. - Кому звонишь? - Андре, мама. Он вдруг помрачнел, и, как сказал отец, в его глазах сверкнула молния. - Ты им рассказала? - Что? - Сама знаешь что. О встрече в четверг. - Ты хочешь услышать правду? - А для чего же я тогда спрашивал? - Ты не рассердишься на меня? - Нет, обещаю. - Да, рассказала. - Когда? - Вчера, сразу после нашего разговора по телефону. - Зачем? - Я тебя предупреждала: я рассказываю им все. - Даже если тебя это не касается? - Но это меня тоже касается. Он становился все агрессивнее и, продолжая смотреть на корабли, вряд ли действительно видел их. - Как это? - Во-первых, ты мой друг. По крайней мере так мне кажется. - Что же теперь, рассказывать все твоим родителям? - А во-вторых, здесь и моя вина. Если бы я, заметив твою мать, не вскрикнула, ты и не увидел бы ее. - Думаешь, так было бы лучше? - Возможно. Для тебя. - Но разве это не наша тайна? - Об этом я как-то не подумала. - И что сказали твои родители? - Отец закрыл дверь - мы мешали ему работать. - Тебе не кажется, что он закрыл ее из скромности? - Возможно. - Когда-то они дружили с моим отцом, и, если не ошибаюсь, отец до сих пор высоко ценит его. Я почувствовал это, особенно у вас, глядя, как они сидят друг против друга. А что думает твоя мать? Франсина молчала, и он продолжал: - Боишься обидеть меня? Поверь, что бы ты сейчас ни сказала, ничего не изменится. Она знала, да? - Кажется, да. - Ты лишь убедила ее? - Она знала. - И другие тоже? Многие, да? - В отличие от того, что ты можешь подумать, мама стала ее защищать. - То есть? - Она заметила, что люди почти всегда с удовольствием говорят о других, особенно-плохое. - А остальное? Дом на улице Вольтера? - Я сказала маме, что после того, как мы с тобой расстались, ты туда возвращался. Верно? - Да. И еще раз на следующий день. Она испугалась. - Чтобы расспросить? - Нет. Чтобы посмотреть. Его вдруг охватило жгучее желание бросить ей вызов. А ведь он поклялся себе никому, и уж тем более ей, не говорить об увиденном. Он ухмыльнулся: - Она пригласила меня. - Кто? - Мадам Жанна, та, что сдает меблированные комнаты. Она чем-то похожа на мою бабушку, разве что ростом поменьше и помоложе. Так вот, она пригласила меня прийти к ней с хорошенькой девушкой и даже дала адреса нескольких баров, где их можно найти столько, сколько душе угодно. На ходу, словно невзначай, она слегка коснулась его руки, и он уже более возбужденно продолжал: - Там довольно мило, чисто, полно вышивок и безделушек, как у бабушки, с одной лишь разницей: из конспирации ставни весь день закрыты. Он не хотел плакать и сжал кулаки. - Частенько, - сказала она, - мужчины выходят раньше своих подружек, опасаясь, что на улице их увидят вместе. По другой причине, которая мне ив голову не пришла бы, женщины одеваются дольше мужчин. - Прекрати, Андре. - Ты же сама спросила, возвращался ли я туда. Выйди мы из бара пораньше, возможно, нам повезло бы увидеть и мужчину. - Как ты можешь! - А что? Что я такого сказал? Почему я должен делать из этого трагедию? Ты уверена, что у твоего отца никогда не было похождений? Я лично очень хотел бы, чтобы мой оказался любовником своей ассистентки. Она милая, веселая, без комплексов. По крайней мере развлекся бы. - Ты ужасен, Андре. - А ты говоришь не то, что думаешь. Признайся, твоя мать презирает мою. - Она не осуждает ее. - Понтий Пилат! Тем не менее на ужин она нас больше не позовет. А к нам пришла лишь потому, что наши отцы случайно встретились через двадцать лет и решили увидеться еще раз. Потом же, побывав у нас, следовало из вежливости пригласить к себе. Теперь, когда твоя мать выполнила свой долг, мы - квиты. - Ошибаешься. - В чем? - В том, что моя мама чувствует себя неловко в присутствии твоей. Она не скрывала, что твоя мать слишком беспокойная, нервная, говорит всегда возбужденно, и мама… - Думаешь, я не понял? - Почему ты разговариваешь со мной таким тоном, Андре? Он опустил голову, пальцы его побелели - так крепко он их стиснул. Но снова взглянув на нее, опять был уже спокоен и задумчив. - Прости. Я дал себе слово никогда больше не говорить с тобой о случившемся и даже не думать об этом. Не знаю, почему я вдруг вспылил. - Потому что непроизвольно думаешь об этом? - Потому что не такой, каким мне хочется быть. - Надеешься стать лучше? Он улыбнулся ей сквозь свою печаль. - Не знаю. Это прошло. - Ты на меня больше не сердишься? - Прости, пожалуйста. Да, я ведь обещал тебе шоколадный коктейль. - С двумя шариками мороженого. - Конечно. В горле у него все еще что-то сжималось, голое был хриплый. - Идем. Он взял ее за руку, повернул, и они быстро пошли к морскому вокзалу и скверу Мериме. - Есть хочешь? - Не очень. - Здесь лучшие в Канне рогалики, свежие целый день. Непонятно, как их удается сохранить. - Шоколадный коктейль, господин Андре? - Два, Бернар. И оба с двумя шариками. Франсина наблюдала за ним, сбитая с толку быстрой сменой его настроения. Он чем-то напоминал ей младшего брата, который через пять минут после бурных рыданий мог громко смеяться. - О чем ты думаешь? - Учусь понимать тебя и каждый раз открываю что-то новое. - Что, например? - Трудно объяснить. Попытаюсь, когда узнаю тебя получше. - Мы будем встречаться? Несмотря на родителей? Несмотря на матерей? Не забудь, ты сама сказала, что я твой друг. - А я и не забываю. - Меня настораживает только одно, - сказал он полушутя-полусерьезно, протягивая ей запотевший стакан, - что всякий раз, возвращаясь домой, тебе придется все повторять. - В этом нет необходимости. | 
