Иногда Могра берет Лину за плечи и смотрит на нее с волнением и любопытством. Тогда ему кажется, что она ждет. Чего? Если ей нужны слова, то их-то подобрать он и не может. Разве ему самому не нужно, чтобы кто-нибудь хоть иногда… Нет, горькие мысли ни к чему. К ее приходу он должен расслабиться. Он видит, как "Бентли" въезжает во двор, различает даже усики Леонара. Лина поднимается. Вскоре он уже слышит ее шаги, и сердце его сжимается, как сжималось когда-то, когда он сидел у себя в кабинете, боясь, что она не придет. Лина стучится, и м-ль Бланш открывает дверь. - Ты уже сидишь? Это сбивает ее с толку, глаза блестят. После того как она написала записку, времени для выпивки было предостаточно. Она напряжена до предела, ей не стоится на месте, но она не знает, куда смотреть и за что зацепиться. - Прости, что я не даю тебе покоя… Как ты?.. Значит, еще в состоянии меня видеть? - Садись. - Можно я закурю? Лина нервно курит, вернее, просто грызет сигарету. - Дай я на тебя посмотрю. Ты спокоен. Похоже, ты даже на меня не сердишься. Она изо всех сил пытается держать себя в руках, но Могра чувствует приближающиеся слезы. Она плачет, опустив лицо на подлокотник кресла, ее худенькая спина сотрясается от рыданий. - Ты мне так нужен, Рене! А я была уверена, что ты не захочешь меня видеть. Глупо как-то все это… Даже не знаю, как это все случилось. Как всегда у Мари-Анн, все много пили, и я разнервничалась, потому что мне показалось, будто они надо мной смеются… Он смотрит на нее, словно зачарованный. Ему не интересно ни что случилось в замке Кандин, ни почему ей стыдно. Он смотрит на нее и думает, что она и он… Это трудно сформулировать… Они оба искали в потемках свое место… Ему, похоже, это удалось. Во всяком случае, так полагают все вокруг… - Ну и вот, сняла с себя всю одежду, потому что Жан-Люк готов был держать пари, что я этого не сделаю… А потом… Могра поднимает левую руку и начинает гладить жену по гладким, теперь отнюдь не жирным волосам. - Помолчи… - Нет! Мне нужно, чтобы ты все знал! Жан-Люк вскинул меня на плечо и понес, а остальные шли за нами с канделябрами… - Да, да… Я понимаю… Помолчи… Не думай больше об этом… Она плачет, плачет, кажется, будто слезы не остановятся никогда, а он, держа ладонь у нее на голове, пристально смотрит прямо перед собой, на облупленную стену. Глава 12
Белых страничек в записной книжке все больше и больше. Наверно, этот новый период начинает напоминать его прежнюю жизнь, поскольку состоит из пустых дней без вкуса и запаха. Тем не менее Могра ставит рядом с каждой датой красный крестик и почти на каждой половинке страницы пишет черную букву Л. Это означает Лина. Окончательно ли это? Или только испытание? Она приходит ровно в три и садится рядом с ним, немножко наискосок, чтобы видеть его лицо. - Я не жалуюсь, Рене. И признаю свою вину. Я хочу задать тебе лишь один вопрос: почему ты со мной никогда не говорил по-настоящему, не считая первых дней, когда расспрашивал о моей жизни? Да, конечно, я глупа и необразованна… Им обоим очень нелегко. В долгие паузы она гасит в пепельнице сигарету и тут же закуривает новую, потом оба, чтобы скрыть смущение, смотрят в окно, делая вид, что их интересует происходящее во дворе. Под датой 16 февраля Могра записывает: "Ложная слабость". Не потеряют ли впоследствии эти слова свой смысл? Когда он пишет их в книжке левой рукой, для него все ясно. Час назад Лина вздохнула: - Ты сильный! Тебе никто не нужен… Неужели он оставляет такое впечатление? Если так, то оно ошибочно. То есть он силен только рядом со слабыми. А им-то и нужно завидовать, потому что они сидят на шее у сильных. А вот сильным никто не помогает, никто их не ободряет, не жалеет. Если они падают, никто им не сочувствует, люди скорее радуются подобной "неизбежной справедливости". Так сильный он все же или слабый? Могра ставит вопросы и даже не пытается на них ответить. Но зато знает, что недавно в голосе Лины послышалась злобная нотка, хотя она и старается быть помягче во время этих ежедневных визитов, что делает их супружеские беседы как бы приглушенными. Несмотря на хрупкий вид, приверженность излишествам и периодическое желание умереть, физически Лина гораздо сильнее, чем он. Ведь в больнице-то он, а она ходит его навещать. Без осложнений ему не обойтись. И однажды с ним случится рецидив, от которого он уже не оправится. Лина останется вдовой. "Отсутствие общения". Это записано под датой 19 февраля, но произошло 18-го, в четверг. Он сидел в кресле, м-ль Бланш выкатила его в коридор, и он увидел кусочек своего этажа. Увидел общую палату примерно таких размеров, как и предполагал, в которой больные лежал или сидели - на постелях, стульях, некоторые на таких же креслах, что и у него. Здесь были представлены все стадии паралича, так что он мог увидеть все этапы своей болезни - прошедший, теперешний и тот, что его еще ждет. Он даже не въехал в палату, но на него тут же устремили взгляды большинство больных. От этих секунд сохранилось не слишком приятное воспоминание. Все они, конечно, знали, что Могра лежит в отдельной палате. Видели они его впервые, но на их лицах он не заметил ни благожелательства, ни даже подобия какого-либо приветствия или стремления к общению. Но не было и враждебности. Одно безразличие. М-ль Бланш очень хорошо почувствовала все это и поспешно покатила кресло в другую сторону, где располагалось помещение для консультаций и довольно унылая комната, служившая медсестрам столовой. Ошибся он насчет обитателей общей палаты или нет? За то короткое время, что ему удалось за ними понаблюдать, он не заметил у них ни малейшей попытки к общению между собой. Создавалось впечатление, что каждый из них стремится замкнуться в собственной болезни. "Почки". Это уже несколькими страничками дальше. Небо опять сделалось весенним, и птицы начинают петь в шестом часу утра, поскольку ночь становится все короче. Знаменитые каштаны на бульваре Сен-Жермен, должно быть, уже начинают цвести. В последние недели погода была на удивление мягкой. Впервые в жизни Могра увидел, как на деревьях (тех, что растут во дворе) набухают почки. Он следил за их сокровенной работой, за усилиями, с которыми еще слабенькие листочки пытались высвободиться из своей коричневой тюрьмы. Он провел столько часов, наблюдая за ними, что теперь в голове у него живая картинка, напоминающая снятый замедленной съемкой фильм. В первый и последний раз. Вскоре у него не будет свободного времени, чтобы наблюдать за почками. Могра и думать о них забудет. Дни проходят все быстрее и быстрее. Изредка, словно вихрь, налетает Бессон. Одуар же продолжает его изучать, как изучал бы рост какой-нибудь культуры бактерий в лаборатории. Похоже, он поправляется быстрее, чем предполагалось; в иные дни это огорчает, а в иные он наоборот раздражается, что дело идет так медленно. Он уже может опираться на правую ногу и шевелить пальцами правой руки, на которые смотрит, впрочем, безо всякого трепета. Нередко Могра сердится на м-ль Бланш и не скрывает этого. Теперь она стала чаще оставлять его одного в течение дня. Бегает поболтать с другими медсестрами? Или улучает минутку-другую, чтобы встретиться с доктором Гобе, практикантом в очках с толстыми стеклами? Но она же на службе и должна отдавать больному все свое время. Настроение у нее теперь тоже далеко не всегда такое уж хорошее, и Могра готов пожалеть, что ставил ее так высоко. Женщина как женщина. Он даже чуть ли не доволен тем, что она стала немного меньше о нем заботиться. 26 февраля он сделал очередную загадочную запись, которая на сей раз касается м-ль Бланш. "Свекровь". В тот день они разоткровенничались. И все благодаря Лине, которая выглядит более уравновешенной и стала меньше пить. - Вы поступаете очень правильно, - сказала медсестра, словно была в курсе его отношений с женой. - Ей нужна поддержка. - А вам? - отозвался Могра. Она зарделась, но потом расхохоталась. - Так вам рассказали? - Никто мне ничего не рассказывал. - Значит, сами догадались? - Почему вы не поженитесь? - Нам придется ждать годы и годы. Он живет с матерью, которая очень нездорова. Его финансовое положение тоже не блестяще: все свое время он отдает больнице и исследовательской работе и отказывается от частной клиентуры… Как большинство женщин, которые прожили трудную жизнь, его мать очень ревнива и не способна жить одна. Молодую хозяйку она тоже не потерпит… Могра слушает, но никаких выводов не делает. Все это должно отложиться в голове, и - как знать? - быть может, когда-нибудь из подобных мелких фактов и впечатлений сложится целая картина? И тогда он поймет. Но что? Что он ищет, словно блуждая в потемках? И не слишком ли для этого поздно? Могра уже меньше сердится на медсестру за то, что она оставляет его наедине с собственными мыслями. Он на нее не в обиде. "В очереди". Ему предстоит большой день. О нем много говорилось заранее, но он не испытал ни малейшей радости. Напротив. М-ль Бланш вкатила его в просторный лифт, в котором его, когда он был без сознания, поднимали сюда в первый день, а потом еще раз возили на рентген. На сей раз Могра вывозят во двор, и он видит вблизи старичков, которые обращают на него не больше внимания, чем больные из общей палаты. Его поражает размер зданий, где занимаются, в сущности, не такими-то уж важными вещами. Не принижают ли они его? Он до сих пор был, да и сейчас является лишь частью большого целого. Некоторое время назад Могра пообещал себе сосчитать окна в больничных зданиях, когда представится возможность. Но их слишком много, так же как и дверей, пронумерованных лестниц, коридоров, больных, которые ждут перед различными кабинетами, мужчин и женщин в белом, которые бегут неизвестно куда. Он пересекает двор, проезжает под одной из арок - их здесь несколько - и оказывается в маленьком дворике, перед постройкой, напоминающей гимнастический зал. Это и есть гимнастический зал, в котором восстанавливают утраченные функции, и ему придется учиться здесь пользоваться своими руками и ногами. А он-то думал, что это будет происходить один на один с врачом, точно так же, как в первый период болезни. Сразу за дверью за столом сидит медсестра и при появлении очередного больного сверяется с машинописным списком. - Могра?.. Минутку… Первый сеанс? М-ль Бланш оставляет его в проходе и что-то объясняет ей вполголоса, и Могра становится страшно, что кто-нибудь из больных, которые тащатся мимо на костылях, ковыляют или шагают, выбрасывая ногу вбок, перевернет кресло. Его подвозят к параллельным брусьям, стоящим посреди зала. На полу нарисованы большие черные и белые квадраты, словно это шахматная доска. Перед брусьями тянется очередь из мужчин и женщин. - Нам придется подождать, - шепчет м-ль Бланш. Он не стоял в очередях более тридцати лет, а вот тут приходится. Некоторые больные пришли сюда сами, причем явно не в первый раз. Большая часть женщин уже в летах. Могра обнаруживает лишь двух молоденьких, но обе они дурнушки. Не то врач, не то практикант направляет больных к брусьям, и каждый, цепляясь за них руками, старается идти прямо. Больше всего Могра поражается тому, с какой серьезностью и отрешенностью во взгляде они это делают. Это могло бы показаться игрой, но все прекрасно понимают, что явились сюда не играть. Больные толкаются, борются за место. Хладнокровно следят, как получается у других. Насколько он может судить, большинство здесь принадлежит к среднему или даже к бедному классу, с которым он уже давно прекратил какое бы то ни было общение. - Могра! - Это вызывают его. М-ль Бланш, помогая выбраться из кресла, шепчет: - Теперь ваша очередь. Смелее! Здесь она уже не может вмешаться. Она привезла его сюда и отдала на попечение специалистов. - Руки на брусья… Вот так… Большой палец в сторону… Нет, вы можете отставить его еще дальше! Так страшно бывает, наверное, детям, когда он учатся делать свои первые шаги. Жаль, никто этого не помнит… Он переступает с квадрата на квадрат, такой же сосредоточенный, как и другие больные. Чуть дальше стоит велотренажер, и какой-то усач, не замечая ничего вокруг, яростно крутит педали. Могра боится, что и его водрузят на этот аппарат. Только бы не сегодня. Его отводят еще дальше от м-ль Бланш, и он оказывается перед деревянным колесом, которое нужно крутить с помощью рукоятки. - Нет, не левой рукой, а правой… Его ладонь кладут на рукоятку. - Крутите… Не бойтесь сделать усилие… Он ищет глазами медсестру, хочет позвать ее на помощь. Но он не наверху, тут Могра такой же, как все. Здесь больные не разделяются на привилегированных и обычных. Здесь он оказывается в общем ряду. Он в армии никогда не был, но именно так представляет себе жизнь в казарме. Когда Могра везут назад, он весь в поту, и виноваты в этом не столько процедуры, сколько невероятное волнение. Если бы все зависело от него, если бы у него было на это право, он бы ни за что сюда не вернулся. 28 февраля: "Инициалы". Пижама у него шелковая, слева на груди вышиты инициалы. Могра ее стесняется и, отправляясь в гимнастический зал, старается поплотнее запахнуть халат. Ненормальную жизнь ведут не они, их бедность не является каким-то исключением. Составляет исключение и безнравствен именно он, а также все, кто живет вместе с ним как бы вне общества, и в первую очередь люди вроде братьев Шнейдер. Но у него ведь со Шнейдерами нет ничего общего. Почему же он выбрал их сторону? Не предательство ли это? Весь вечер Могра не по себе. Такое же настроение у него и на следующее утро, когда он слушает колокола, которых не слышал уже много дней. Но они-то звонили каждый день. А вот он стал невнимательным и равнодушным. И Могра делает в книжке еще одну запись: "Игольное ушко". Это относится к временам аббата Винажа, голос которого и сейчас различается даже среди хора, особенно по его манере говорить, благодаря которой слова проникают не в голову, а прямо в сердце. - Удобнее верблюду пройти сквозь игольные ушки, нежели богатому войти в Царство Божие[7]. Но что ему Царство Божие, если он в него больше не верит? Так уж и не верит? Откуда же тогда это чувство вины и удовольствие, с которым он дожидается теперь своей очереди и даже пропускает других вперед? Здесь Могра не на своем месте, здесь он чужак. Но его место и не в отеле "Георг V" и не в арневильском замке. Где же оно? Его часто охватывает тоска по улице Дам, но не из-за Марселлы, о ней он не жалеет, а из-за утраченной радости есть и пить кофе со сливками у стойки бистро, жадно разглядывать витрину колбасной лавки, время от времени доставлять себе маленькое, но такое долгожданное удовольствие. Но когда он жил на улице Дам, то только и думал, как бы оттуда вырваться! Где же разумный, справедливый уровень? В какой момент человек перестает замечать запахи, звуки, распускающиеся почки? А старички во дворе - они любуются почками? Разве все эти мужчины и женщины, что ковыляют от одного гимнастического снаряда к другому, не озабочены одной лишь жизнью, которой снова наполняются их мускулы? Разумеется, отдельные люди, достигнув определенного возраста, бросали все и становились отшельниками или обрекали себя на суровую дисциплину и бедность монастыря. Но Могра их остерегается, он не верит ни в святых, ни в людей, посвятивших себя добрым делам. Он не может снова стать простым редактором в своей газете. А руководя ею, он не может вести жизнь, какую ведут его сотрудники, и ездить в метро… Вторник, 26 марта. Ему и в голову не пришло, что он здесь уже больше месяца. Друзья вспоминают о нем, собравшись, как обычно, в "Гран-Вефуре". Бессон уже, должно быть, сообщил им, что он выздоравливает, и рассказал, сколько силы воли требуется для восстановления функций. Чтобы у него появилось желание поправиться как можно скорее, они прислали ему меню очередного завтрака со своими подписями. Они не понимают, что означает для лежащего здесь человека читать перечень блюд, которые подают людям где-то в другой жизни. Раковый суп по-нантски Рулет из лосося с устрицами Пирог Монгла с рисом и телятиной Салат из латука с трюфелями Мороженое по-королевски Посыльный принес это меню, отпечатанное на хорошей бумаге, и Могра, которому стало очень стыдно, не показывая м-ль Бланш, рвет его на мелкие кусочки. А Лина каждый день приезжает и уезжает на "Бентли", с шофером в ливрее за рулем. Разве его не охватывает порой раздражение, когда он вспоминает о шумной жизни, которая кипит за пределами больницы? Через два дня Могра соглашается, чтобы у него в палате поставили телефон. Якобы на случай, если жене нужно будет с ним поговорить. Она сама попросила его об этом. - А вдруг однажды вечером я увижу, что не смогу на следующий день тебя навестить? Аппарат стоит на ночном столике. Он им не пользуется. Это лишь еще один символ. | 
