Он взял карандаш и стал проводить линии, значения которых невозможно было понять. Прервав работу, он наполнил стакан и осушил его. - Потерпите немного и не бойтесь… Я пьян, но прекрасно соображаю… Правда, смешно то, что я сказал?.. И все же так оно и есть. Вот эти тонкие линии изображают травинки и соломинки… Дайте мне на минутку камень… Он поместил изумруд в середину наброска. - Это, конечно, всего лишь набросок. Здесь изображено гнездо… Стилизованное гнездо… А в глубине его видна изумительная зелень вашего изумруда… Все были потрясены. Только что у них на глазах Селерен создал за несколько минут одно из замечательнейших своих творений. Жюль Даван отвез его домой на такси, потому что сам он был не в состоянии добраться. Ему удалось достать ключ из кармана, а вот вставить его в замок он не смог. - Вот ты и дома… Советую тебе лечь спать и завтра весь день не вставать с постели… До свидания, старина… Только Даван обращался к нему на "ты". Они работали вместе еще на улице Сент-Оноре, и Даван, которому исполнилось уже пятьдесят четыре, был старше. Селерен ухватил его за рукав. - Не уходи пока… Послушай… Сначала я предложу тебе стаканчик… Да! Я настаиваю… Не забывай, что сегодня знаменательный день… Он был в восторге от того, что нашел это слово, и улыбался, произнося его. Вошла Натали, взяла его под руку и сделала знак Давану, чтобы тот уходил. - Пойдемте, - говорила она, - я дам вам выпить, если вам хочется. Ваш приятель уже слишком пьян, чтобы продолжать пить. - Даван? - изумленно спросил он. - Не знаю, как его зовут, но я видела, что он шатается. Дети были в своих комнатах. В это время они делали уроки. Она отвела Селерена в спальню. - Не выходите отсюда. Сию минуту я принесу вам стакан вина. И она в самом деле принесла. Он сидел без движения и тупо перед собой смотрел. - А вы не выпьете со мной? - Вы же знаете, что от вина мне плохо… - Вы слышали, какое слово я сказал? - Какое? - Знаменательный… Сегодня знаменательный день… Я обедал в "Серебряной башне" и подписал контракт… - Дайте мне ваш пиджак. Он перескакивал с одной мысли на другую. - Натали, скажите мне… Вы мой друг, мой лучший друг, и я не знаю, что бы без вас делал… Вы были другом и моей жены… Наверное, ей случалось делиться с вами… Она развязала ему галстук и усадила на кровать. Он подчинялся ей, как ребенок. - Как, по-вашему, она меня любила? Я имею в виду по-настоящему, вы меня понимаете? - Я в этом не сомневаюсь. - А вы не говорите это, чтобы мне было приятно? Я ведь деревенщина… Я родился и вырос, можно сказать, в свинарнике и не получил хорошего образования… А она, она была натурой тонкой… Это как раз то слово, которое к ней так подходит… Тонкой… Он заметил еще наполовину полный стакан на ночном столике. - Дайте мне его, пожалуйста. Он опорожнил стакан. Труднее всего было надеть на него пижаму. Селерен отяжелел и ничего не делал, чтобы помочь Натали. - Теперь засыпайте поскорее. Если вам что-нибудь понадобится, позовите меня. - А где мои дети? - В своих комнатах… Занимаются… - Мне будет стыдно перед ними… - Они вас не увидят. Спите… Она вышла на цыпочках, потому что, едва закрыв глаза, он захрапел с открытым ртом. Натали сказала Марлен и Жан-Жаку, что отец пришел рано, решив, что у него начинается ангина, и лег в постель. - Не шумите, а то разбудите его… Дважды за ночь она приходила удостовериться, что все в порядке, и оба раза он спал тяжелым сном. Это было полное забытье. Ему ничего не снилось. Время от времени он переворачивался, и под его тяжестью скрипели пружины. В шесть утра он, как всегда, открыл глаза и увидел пробивающиеся сквозь щели в ставнях солнечные лучи. Он сел на край кровати и вдруг почувствовал такую острую головную боль, какой не испытывал никогда в жизни. Глазам тоже было больно, и он с трудом смог собрать воедино обрывки воспоминаний. Задумчивым взглядом он смотрел на пижаму, потому что не помнил ни как раздевался, ни тем более как ее надевал. Он встал и, пошатываясь, на ощупь пошел в ванную комнату. Вид собственного лица в зеркале привел его в ужас. В животе творилось что-то невообразимое, но когда он склонился над раковиной, чтобы вырвать, ничего не получились. В аптечке был аспирин. Он проглотил три таблетки и запил водой, от которой ему стало еще хуже. Кажется, он пил коньяк. Его вкус он ощущал во рту. Но где же он пил коньяк? Это оставалось загадкой. Нужно было снова лечь в постель, потому что его качало. Он снова заснул почти сразу, а когда пробудился, на будильнике было десять утра. Босиком он подошел к двери и приоткрыл ее. - Натали! - позвал он. - Натали!.. И так как она не появилась тотчас же, он почувствовал себя покинутым. "Знаменательный…". Почему это слово пришло ему на память? Что же такого знаменательного было у него вчера, кроме того, что он напился? Он снова лежал в постели, когда вошла Натали, свежая, в клетчатом ситцевом переднике и в косынке, которую она повязывала на голову во время уборки. - Как вы себя чувствуете? - Плохо. Мне стыдно… - Если бы все, кто иной раз выпивает лишний стакан, стыдились этого, то вся земля стала бы долиной слез. - Натали, а кто меня раздевал? - Я. - Дети меня видели? - Они даже не входили в спальню. Я им сказала, что вы простудились и захотели полежать в постели. - Не могли бы вы сделать мне чашку очень крепкого кофе? - Как только вы меня позвали, я налила кипятка в фильтр. С всклокоченными волосами, он сидел в постели, откинувшись на подушку. Он сознавал, что зависит от Натали, и, как маленький мальчик, смирно ожидал ее. - Осторожно. Кофе очень горячий. - Вы уже ходили за продуктами? - Я позвонила мяснику, и он принес мясо, осталось только купить овощи. - Вы боялись оставить меня одного? - Я же могла вам понадобиться. - Я вам был противен вчера вечером? - Да нет. Вы вели себя вполне пристойно. - О чем же я говорил? - О каком-то контракте, который только что подписали… - Я это не выдумал. Я действительно подписал важный контракт. А сейчас спрашиваю себя, нужно ли было это делать… Это Брассье меня втянул в эту сделку… - Вы хоть мастерскую свою не продали? Она не любила Брассье. Считала его слишком честолюбивым. Что до Эвелин, то Натали ее на дух не переносила. Говорила о ней так: - Она из тех женщин, которые только и думают, что о своих туалетах, и заботятся только о своей красоте. Уверена, что не пройдет и десяти лет, как она сделает себе операцию, чтобы избавиться от морщин. И чем она занимается целыми днями? - Нет, мастерскую я не продал. Напротив… Постойте… У меня такое впечатление, что, когда я там был, приходила одна из моих лучших клиенток… Не знаю, как я себя вел при ней… Только бы не наговорил кучу глупостей… Кофе хорошо на него действовал. - Нельзя ли мне еще чашечку? Он просил так стеснительно, что она не смогла удержаться от умиленной улыбки. Словно это был нашаливший большой ребенок, старающийся заслужить прощения. Он набрал номер телефона мастерской. - Алло! Мадам Кутанс? Будьте добры, позовите Давана… Он услышал сначала удаляющиеся, потом приближающиеся шаги. - Алло! - Жюль? Извини, что беспокою. Я, пожалуй, не приду сегодня в мастерскую до полудня. - Я так и думал. - Я был совсем пьяный? - Дальше некуда. - Скажи… а глупостей я не делал? - Вовсе нет. - Мне смутно припоминается, будто я видел мадам Папен… - Ты даже назвал ее мадам Папин, но тут же поправился. - Что я ей сказал? - Ты объявил ей, что у тебя будет магазин в Довиле. А она захотела убедиться, что ты все же останешься в Париже и будешь - по-прежнему работать для своих клиентов… - Ничего не помню… - Более того… Послушай… Она принесла изумруд каратов на двадцать, который достался ее тетке от ее бабушки или прабабушки. Она спросила, не можешь ли ты сделать из него брошку… Ты мгновение посмотрел на изумруд, потом бросился к чертежной доске и нанес на лист бумаги что-то напоминающее мазню… Не прошло и пяти минут, как ты поместил камень в середину, и получилось одно из лучших украшений, которые ты когда-либо создавал… - Ты уверен, что я не выглядел смешным или отвратительным? - Уверен. Ты мило согласился сесть в такси. Я тебя проводил, потому что ты собирался пойти выпить последнюю рюмку коньяку. - Я знаю, что пил коньяк, но не помню, где и когда. - Я тоже. А в мастерской ты посылал за двумя бутылками вина. - Что они говорили? - Кто? - Наши товарищи. - Ничего. Они были немного удивлены. Первый раз тебя видели таким… А еще они испугались, как бы ты не перебрался в Довиль, потому что ты беспрерывно говорил о замечательном контракте и о магазине в Довиле. - Это правда. У нас там будет магазинчик, но работать мы будем по-прежнему в Париже… Спасибо, старик… Извинись за меня перед ними. И перед мадам Кутанс тоже. Натали стояла, сложив руки на животе, и смотрела, как он пьет вторую чашку кофе, которая казалась ему не такой горькой, как первая. - Я вчера много говорил? - Немного… - Совершенно не помню, о чем я говорил… Последнее, что припоминаю, так это как я послал ученика за двумя бутылками вина… - Думаю, в конечном счете это пойдет вам на пользу. - Почему? - Уже которую неделю вы живете слишком напряженно, весь в себе… - Я все время думал об Аннет. - Вы и дальше будете о ней думать, но не так одержимо. - Мне кажется, я вел себя по отношению к ней не так, как следовало бы… - Что вы имеете в виду? - Я много размышлял над этим. Женщине нужны нежность, забота, знаки внимания. А я считал, что все гораздо проще. Я исходил из того, что мы полюбили друг друга раз и навсегда, и мне казалось, что не нужно говорить об этом снова и снова. Она была такая хрупкая, такая ранимая, а я жил рядом с ней и не замечал этого. - Совсем наоборот, вы были очень ласковы с ней. - Недостаточно. Теперь я терзаюсь этим. - Не надо терзаться. Вашей жене нужна была работа, и если все взвесить, то, по-моему, она была сильнее, чем вы. - Что нам делать с ее одеждой? Он понял наконец, что не сможет бесконечно хранить ее в шкафу. Каждое утро он испытывал шок, когда видел платья Аннет, висящие на вешалках, словно безжизненное тела. Побросать их все в чемодан и отнести на чердак было бы не лучшим решением: это напоминало бы вторые похороны. - Кому бы все это отдать? - Я часто встречаю в магазинах невысокую и очень мужественную женщину: она вдова с двумя детьми на руках. Я не знаю, где она живет, но могу спросить у мясника. - Да, пожалуйста. Отдайте ей все, что принадлежало Аннет. Быть может, он не принял бы такого решения, если бы вчера не выпил. Головная боль стала легче. В животе было скверно. У него было только одно возражение: - А если я встречу ее на улице в платье моей жены? - Вы этого и не заметите. Мадам ничего не шила себе на заказ, а все покупала в магазинах готового платья. - Верно, - согласился он. Он получал облегчение от этого разговора с Натали. Слишком долго он носил все это в себе. - Вы знаете… в ней была вся моя жизнь… - Я всегда это знала. - А она меня так не любила. Она была мне женой. И любила меня так, как жене должно любить мужа… Не более того… Я прав? - Вряд ли я смогу сказать что-нибудь вам в ответ; разве можно знать, что происходит в человеческих сердцах и умах… Не надо только забывать, что она была целиком поглощена своей работой. - Дети не говорят о ней? - Изредка. Разве чтобы сказать, к примеру, когда я готовлю спагетти: "Мать их страшно любила…" - Вы знаете, что Жан-Жак скоро покинет нас? - Да, он мне объявил об этом много недель тому назад. - А матери он тоже говорил об этом? - Не думаю. Он не был с ней особенно близок. Скорее, мне он делал подобные признания. - Через несколько лет настанет черед Марлен упорхнуть из гнезда, и мы останемся вдвоем. - К тому времени я, наверное, уже буду ходить с палкой, если не на костылях. - Я найму молоденькую прислугу вам в помощь… - Неужели вы думаете, что я соглашусь на помощницу, которая станет путаться у меня под ногами? Либо вы будете терпеть меня такую, какая я есть, либо я уйду в богадельню. Не с похмелья ли он так расчувствовался? Ни с того ни с сего он вдруг расплакался, не в силах сдержать слезы. Она молча глядела на него. От слез ему станет лучше. Он давно не плакал и, прикрыв лицо ладонью, произнес: "Носовой платок". Она принесла платок, а потом и намоченное под струей холодной воды полотенце. - Положите это себе на лоб… Он всегда считал себя крепким мужчиной, и вот на тебе: уже столько недель не может взять себя в руки. - Наверное, я разыгрывал из себя важную персону… - Я наполню ванну. Вы полежите подольше в воде, а потом побреетесь, если руки не будут очень трястись. - У меня трясутся руки? - Немного. Да это и естественно. - Здесь я не пил коньяк, верно? - Нет, я подала вам только стакан вина. И если бы отказала, то вы, возможно, рассердились бы, а дети были в своих комнатах… Она пошла открывать краны. Он слышал такой домашний и успокаивающий шум текущей воды. - Пока вы будете принимать ванну, я поставлю овощи на огонь. - А который час? - Около одиннадцати… Одевайтесь полегче, на улице жарко. Я не настаиваю, чтобы вы целый день лежали в постели; вам пойдет на пользу, если вы сходите к себе в мастерскую… - Я тоже так думаю. Ему захотелось взять ее руку и поцеловать. Она пошла закрывать краны. - Встаньте-ка, я посмотрю, как вы держитесь на ногах. Сказала это вроде бы в шутку, а подумала всерьез. Он поднялся, прошел до окна, потом обратно. - Ну как? Выдержал экзамен? - Да… Я могу оставить вас одного. Он долго чистил зубы, надеясь избавиться от противного вкуса во рту. Потом снял пижаму и вытянулся в ванне. Брился он тщательней обычного, выбрал один из лучших своих костюмов и светлый галстук. Он хотел предстать перед детьми в хорошей форме. Первой вернулась домой Марлен. - Гляди-ка! Ты уже на ногах? - Это была ложная тревога. Вчера после обеда у меня заболело горло, и я перепугался, что начинается ангина… - Какой ты элегантный! Вот это да! К кому ты идешь? - К своим товарищам по работе. Жан-Жак, в свою очередь, тоже воскликнул: - Уже встал? - Как видишь… Болезни обходят меня стороной. Так оно и было: дети ни разу не видели, чтобы он целый день провел в постели. За столом он выпил стакан красного вина и почувствовал, что ему стало лучше. - Когда у тебя экзамен? - Через три дня. - Не сомневаюсь, что ты сдашь его блестяще. - Хотел бы я быть так же уверен, как ты. Они там становятся все строже и строже… Оказавшись на улице, он смотрел на солнечные блики, как будто давно их не видел. Ему навстречу шли люди, другие обгоняли его, и он ничего о них не знал, даже не задерживал на них внимания. Все это были люди с присущими им слабостями и доблестями. - Добрый день! - поздоровался он с мадам Кутано. Она потеряла мужа, прожив с ним всего три года. Он был офицером и упал с лошади, зацепившись за ветку в лесу. Она стала работать и мало-помалу вновь обрела душевное равновесие и доброе расположение духа. | 
