- Хорошо, но только не в таком дорогом ресторане… - И добавила, немного помолчав: - И без шампанского… Так воскрешал он в памяти события прошлого, но это не мешало ему внимательно наблюдать помимо воли за всем, что происходило вокруг. Ему хотелось, чтобы жизнь кончилась, чтобы земля перестала вращаться, ведь Аннет умерла, но, придя в мастерскую, он бросал взгляд в окно, за которым открывалось небо, вот уже несколько дней такое нежно-голубое, а на его фоне отчетливо выделялись розовые печные трубы над серыми крышами. Он здоровался с каждым, для каждого находил доброе слово, и они, должно быть, полагали, что ему становится легче. Сейчас он работал за своим верстаком и работал над украшением, которое рисовал, когда появился полицейский и принес ему скорбную весть. Он работал с такой любовью, как будто посвящал драгоценность своей Аннет. Для него она оставалась живой, и случалось, что у себя дома на бульваре Бомарше он чуть было не заговаривал с ней. С детьми и с Натали он был более общителен, но оживлялся, скорее, в силу привычки. Как-то вечером, когда они с сыном были одни, Жан-Жак спросил его как о чем-то самом естественном на свете: - Скажи мне, отец, ты не собираешься снова жениться? Было видно, что он не усмотрел бы в этом ничего дурного, напротив, был бы рад видеть новую женщину в доме. - Нет, сынок. - Почему? - Потому что я слишком сильно любил твою мать. - Но это же не причина для того, чтобы тебе мучиться в одиночестве всю оставшуюся жизнь. Недалек тот день, когда я уеду. Потом Марлен выйдет замуж… С тобой останется только Натали, она будет о тебе заботиться, но она уже старая, она не сможет работать бесконечно… - Мне приятно, что ты думаешь обо мне, но никто не заменит мне твою мать… Этот разговор его удивил, особенно практичностью, с какой мальчик шестнадцати лет смотрит на жизнь. Ведь умерла его мать, а он находил вполне естественным, что его отец может снова жениться. На деревьях уже распускались почки. Мужчины сняли пальто, а женщины ходили по улицам в светлых платьях и оттого казались более жизнерадостными. Он вспомнил, как нашел квартиру в этом квартале. В то время он подружился с Жан-Полем Брассье, главным продавцом, которого все в ювелирном магазине называли не иначе как мсье Брассье, ибо он всегда держался с впечатляющей уверенностью. Это был молодой человек, для которого в жизни не существовало никаких проблем. Ему-то Селерен и объявил первому о своей предстоящей женитьбе. - И ты тоже? - воскликнул Брассье. - Ты ее знаешь. С год назад она была на вечеринке, которую Рауль устраивал, чтобы обмыть свою новую квартиру. Кстати о квартире, мне нужно подыскать что-нибудь как можно скорее, ведь мы не можем пожениться, пока нам негде жить. - Самое надежное - обратиться в агентство… Через две недели ему предложили квартиру на бульваре Бомарше, которая показалась ему восхитительной. Там было всего две комнаты, правда довольно большие, малюсенькая кухня и ванная комната. - Догадайся, какой сюрприз я тебе приготовил. Она улыбнулась. - Догадываюсь. - И что же это? - Квартира. Скажем, в таком районе, что она близко и от твоей работы, и от моей… Радость переполняла его, так как он не мог больше мириться с таким положением, когда хоть раз в неделю ему приходилось не видеться с ней. Ему хотелось, чтобы она всегда была рядом. Если бы это было возможно, он не разлучался бы с ней с утра до вечера и с вечера до утра. - И где это? - На бульваре Бомарше… Она небольшая, но ведь это только начало… Было восемь вечера, и он не мог в это время беспокоить консьержку, чтобы посмотреть квартиру. Они поужинали в ресторанчике, который попался им на улице Беарн. Там еще была настоящая стойка, гофрированные бумажные салфетки на столиках, а через постоянно распахнутую дверь была видна хлопочущая в кухне хозяйка. - Хочешь пойти туда завтра утром? - Тогда пораньше, потому что у меня много работы… У него тоже было много работы, но разве квартира, а значит и их женитьба, не были важнее всего? - В котором часу? - В восемь… - Я буду ждать тебя у входа в гостиницу… Теперь, двадцать лет спустя, он был уверен, что из них двоих только он так радовался и не мог ничего понять. Коротконогую консьержку звали мадам Молар. - А! Так это на вас собирается жениться молодой человек… Да, у него недурной вкус… Вы очень хорошенькая девушка. Она поднялась с ними на четвертый этаж, чтобы отпереть дверь, и потом оставила их одних. - Когда в комнатах пусто, квартира, конечно, не очень впечатляет. Но я ее быстро обставлю. У меня есть сбережения… - Очень славно, - сказала она, подойдя к окну, за которым кроны деревьев образовывали занавес. - Поцелуешь меня? - Да. - По-моему, здесь должна быть спальня. В другой комнате, побольше, гостиная и столовая… Для начала мы поставим самую необходимую мебель, а потом заменим ее более красивой. - Я вижу столько нищеты, что меня устроила бы… Эти слова не поразили его тогда, но теперь он припомнил и осмыслил их. - За две недели я все куплю… - Ты так торопишься? - Да… Я живу только мыслью об этом. И действительно, он стал частенько отлучаться из мастерской. Тогда он работал еще на улице Сент-Оноре. Хозяин понимал его ситуацию и не чинил препятствий. Селерен обратился в один из универсальных магазинов, и там его снабдили почти всем, что им было нужно. - А как насчет белья? Он спустился в бельевой отдел и купил там простыни, наволочки, полотенца, халаты для ванной… На это и ушли почти все его накопления. Зато теперь он мог жениться! Все было готово. - Пойдем завтра утром со мной, я преподнесу тебе сюрприз… На площадке он попросил ее закрыть глаза. Он повел ее за руку на середину гостиной, где стоял даже телевизор. - Теперь смотри. - Быстро тебе удалось… - Потому что все это не окончательно. Тебе нравится мебель, скажем, которую можно увидеть у провинциальных нотариусов? - Да… - Такую мы и будем покупать постепенно… Мне хочется, чтобы все вокруг тебя отличалось совершенством… Она смотрела на него с мягкой улыбкой, в которой таилась нежность, но и кто знает? - легкая ирония. - У тебя есть приятельница, которая могла бы быть твоей свидетельницей на бракосочетании? - Наша директриса немного старовата, да и вообще похожа на лошадь… - Послушай, у меня есть друг Брассье, он уже два года женат, жена у него очень хорошенькая. Я тебя познакомлю с ними, и ты можешь пригласить ее быть твоей свидетельницей, а он будет моим… Эвелин Брассье была не просто хорошенькой. Она была красавицей. Высокая и гибкая, с изящно вылепленным лицом, обрамленным длинными золотистыми волосами натуральной блондинки. В ее грациозных движениях чувствовалась некая томность, словно она была цветком оранжерейным, а не выросшим под открытым небом. Селерен пригласил их в ресторан на Вогезской площади. У Брассье была красная "Альфа-ромео", предмет его гордости, но всего двухместная. - Так какое число вы выбираете? - Спросите у него. Ведь это он все готовит. - Может, во второй половине марта? Скажем, двадцать первого. Эту дату легко запомнить для празднования годовщин. Брассье спросил: - Сколько будет гостей? - Будем мы вчетвером. - Родственников не будет? - Наши родители живут в деревне далеко от Парижа… Мы предпочитаем отметить бракосочетание в тесном кругу. Брак был зарегистрирован вместе с двумя другими в мэрии Третьего округа Парижа. Они пообедали на Вогезской площади, и на этот раз Аннет не возражала, когда он заказал шампанское к десерту. Селерен был на седьмом небе от счастья. Отныне он будет жить с ней вместе, видеть ее каждое утро, каждый день и каждый вечер, будет спать рядом с нею. В тот же вечер они сели в "Голубой экспресс" и отправились в Ниццу. Он по-прежнему ликовал, жил в каком-то сне, несмотря на фригидность его жены. - Ничего, со временем все встанет на свои места… По возвращении в Париж понемногу, сама собой наладилась их жизнь. О прислуге речи пока не шло. Это случится позже. Аннет работала целый день. В полдень они встречались в каком-нибудь из ресторанчиков в своем районе и в конце концов перебывали во всех. По вечерам Аннет возвращалась раньше, чем он, и готовила простенький ужин, летом часто даже холодный. - А не навестить ли нам родителей? Они взяли два дня отпуска. Деревня в Ньевре была солнечной и веселой, отец Аннет оказался высоким костистым добряком с бородкой клинышком. Его рукопожатие было крепким. - Ну что ж, мой мальчик, я рад, что у меня такой зять… Даже не знаю, как это вам удалось. Я-то сам никогда не мог вытянуть из нее десяток слов кряду. На столе появилась бутылка местного белого вина. Мать вернулась с провизией для обеда. - Надеюсь, вы здесь переночуете? Комната Аннет свободна, ее никто не занимал… Его взволновала мысль о том, что они будут спать в комнате, где она жила в детстве и юности. Кровать была узкой для двоих, но они на ней поместились. - Можно взглянуть? - спросил он, дотрагиваясь до ручки одного из ящиков. - Там, наверное, ничего нет… Но там лежали тетради, исписанные очень мелким, но необыкновенно четким почерком. - Ты была хорошей ученицей? - Я всегда была первой в классе… Стены комнаты были оклеены обоями в цветочек. Селерену понравился комод, но он не решился предложить отправить его в Париж. Он не испытывал разочарования. Ничто не могло тогда его разочаровать. Радость жизни переполняла его. Всегда ли он был таким? Это не было перевозбуждением. Он не говорил слишком много. Но он наслаждался каждым совместно прожитым часом, подобно тому как ребенок с наслаждением лижет любимое мороженое. Теперь-то он знал, что такое полное Счастье, как он мысленно его называл. - Ты счастлива? - Что ты меня все время об этом спрашиваешь? И не один раз в день, а три или четыре… - Потому что мне хочется, чтобы ты была такой же счастливой, как я… - Я счастлива. Она произнесла это совсем не таким тоном, как он. По вечерам она чаще смотрела телевизионные передачи, чем разговаривала с ним. Сидя подле жены, он смотрел то на экран, то на нее, и в конце концов это начинало ее раздражать. - У меня испачкана щека? - Нет. - Тогда почему ты то и дело поворачиваешься ко мне?.. Она не понимала его обожания. Прошел год, а детей у них все еще не было. Иногда они ходили обедать к Брассье на авеню Версаль, У Брассье была прислуга, и Селерен страдал оттого, что не может облегчить домашние заботы своей жене. По воскресеньям Брассье с женой совершали дальние поездки за город, часто отправляясь туда уже в субботу днем и ночуя в какой-нибудь живописной деревенской гостинице. Селерены только могли пригласить чету Брассье в ресторан, потому что, как откровенно призналась Аннет еще до свадьбы, она не умела готовить. - Могу сварить яйца всмятку или поджарить яичницу-глазунью… Они по воскресеньям бродили по улицам, открывая для себя еще неизвестные им кварталы или смешиваясь с толпой, медленно текущей вдоль Елисейских полей. Если погода была ненастная, они шли в кино. Не казалась ли его жене такая жизнь бесцветной? Но чем еще им было заняться, раз у них не было машины? Он твердо решил откладывать плату за сверхурочную работу, чтобы купить если не "Альфа-ромео", то хотя бы недорогую маленькую машину. Она никогда не жаловалась. На ее лице всегда блуждала смутная улыбка, словно она вела какой-то внутренний монолог. - О чем ты думаешь? - Ни о чем особенном… О тебе… О тех знаках внимания, которыми ты меня окружаешь… Они съездили к его отцу на уик-энд в самый разгар лета, когда солнце пекло немилосердно. Поезд довез их до Кана, где им пришлось долго ждать пригородного до деревни, которая оказалась всего лишь хутором. Ферма представляла собой жалкую лачугу, и всего три коровы паслись на лугу, да еще бродила свинья с поросятами. Отец. Селерена был приземист, простоват, со слишком красным, как у много пьющих людей, лицом. Жена его умерла, и он жил со старой служанкой. - Эге! Смотри-ка, сынок… Понять, что он говорит, из-за местного произношения было трудно. Куча навоза расползлась чуть не до самой кухни, но в доме было чисто. - Должно быть, это та самая женщина, о которой ты мне написал в письме? - Да, это моя жена. - Она в порядке. Если уж по правде, то малость худовата на мой вкус, но все равно недурна… Словно по ритуалу, отец достал из буфета бутылку кальвадоса и наполнил четыре стакана. - Четвертый для Жюстин, - проворчал он, указывая на женщину, - когда ее мужа не стало и она не знала, куда деваться, я предоставил ей койку в доме… Жюстин сидела нахохлившись, как ворона, и не смела рта раскрыть. - Ну что ж, за здоровье нас всех… Он осушил стакан залпом. Аннет поперхнулась: в кальвадосе было по меньшей мере шестьдесят пять градусов. Старик сам его изготовлял в перегонном кубе. - Чересчур крепко для нее, да? Сразу видно, что городская птичка… - Она тоже из деревни. - Из какой же? - Ее деревня в Ньевре… - Ты думаешь, я знаю, где эти места?.. Он разглядывал ее с ног до головы, словно корову на ярмарке, и взгляд его остановился на животе молодой женщины. - Нет еще малыша в чемодане? Она покраснела. Ей стало не по себе. Отец снова налил, а он, должно быть, уже принял несколько стаканов до их приезда. Селерену тоже было не по себе, потому что встреча не удалась, но им все равно нужно было дожидаться прихода пригородного поезда. - Жюстин, пора идти доить… За два часа отец выпил шесть стаканов кальвадоса, и когда вставал, то вынужден был ухватиться за край стола - так его шатало. - За меня не бойтесь… Я могу осилить еще целую бутылку… Он направился на луг, и когда сын с невесткой уходили, даже не пошевелился, потому что громко храпел на солнцепеке в высокой траве. - Прости меня… - За что? - За то, что тебе пришлось выдержать этот спектакль… Но один-то раз надо было приехать. Я только и думаю что о поезде, он еще далеко и придется подождать… - Знаешь, Жорж, я таких видела. Ведь я тоже родилась в деревне и могу сказать, что в каждой деревушке есть свой горький пьяница… Да и в Париже во время моих походов мне тоже случается сталкиваться с такими… - И что же ты с ними делаешь? - Я их умываю… Если нужно, приподнимаю голову и заставляю выпить горячего кофе, оставляю им что-нибудь поесть на столе. Было ли это ее призванием? Она держалась за свою работу, возможно, крепче, чем за его любовь. Он не решался расспрашивать ее об этом, сознавая, что это в некотором роде запретная тема. Аннет не была верующей. Она поступала так не по религиозным убеждениям. Так, может, из любви к людям? Из жалости? Или из желания чувствовать себя нужной? Ответа он не находил. Не находил его и сегодня, а уж после ее смерти он так никогда ее и не узнает. Двадцать лет он наблюдал, как она живет. Каждый день или почти каждый он обедал с ней. И все вечера они проводили вместе. Что он знал? Чем больше прошлое в беспорядке возвращалось к нему, накатывало волнами, тем больше он недоумевал. И все же ему нужно было понять. Он размышлял. Сопоставлял одни события с другими в надежде пролить хотя бы слабый свет на все, что было. Поэтому она должна была оставаться в живых, а жить она могла только в нем. Пока он будет хранить ее в своем сердце, она не умрет совсем. Для детей все это было уже в прошлом, они могли говорить о ней безразличным тоном, словно о ком-то постороннем. Разве Жан-Жак не Говорил с ним совершенно спокойно о ее замене? Как раз в это время Брассье предложил ему пообедать с глазу на глаз. - Что он от тебя хочет? - Понятия не имею. - На твоем месте я бы поостереглась. Он слишком крепкий орешек для тебя. А кроме того, это такой честолюбец, для которого важен только успех… | 
