Сименон Жорж - Стриптиз - стр 14

Несколько темных силуэтов вырисовывалось в неровном свете свеч: мсье Леон, его сестра Алиса, какой-то мужчина, очевидно ее муж, две неизвестные женщины и маленькая сморщенная старушка, по виду из тех, что сдают напрокат стулья в церкви.

Мадо нигде не было видно. Никто не знал, будет ли она присутствовать на похоронах. Выходя, девушки коснулись руки Леона, пробормотав что-то нечленораздельное в качестве соболезнования, и с некоторым изумлением вновь обнаружили яркий солнечный свет и услышали обычные шумы улицы.

- Не знаю, - ответила Мари-Лу. - В течение этих двух дней у нее беспрерывно меняется настроение: то она плачет, то вдруг смеется злобным смехом, то замыкается в мрачном молчании.

Встревожились ли бы они еще больше, если бы увидели, что Селита поспешно выпила два стакана коньяку, настороженно посматривая на улицу?

На следующий день после смерти мадам Флоранс, около четырех часов дня, раздался телефонный звонок. Трубку сняла Селита, а Мари-Лу продолжала есть, ибо они только что сели за стол.

Медсестра повесила трубку. Селита никак не отреагировала на вопросительный взгляд Мари-Лу и только десять минут спустя воскликнула как бы в ответ на мучившую ее все это время мысль:

Начиная с этого момента Селита приняла таинственный вид. Порой пристально смотрела прямо перед собой, как если бы видела что-то, чего не видели другие, и тогда казалось, что она спит наяву.

Франсина права: Селита всегда была комедианткой, не только с другими, но и сама с собой. А может быть, она испытывала потребность играть разные роли потому, что не могла перенести жизнь такой, какой она была в действительности.

Никто не подозревал, что танцовщица приняла важное решение. И то, что происходило сейчас в доме № 57 на бульваре Карно, затем торжественное отпевание с органом и ладаном в плохо освещенной церкви, похоронная процессия, пересекающая город, - все это было лишь прологом к развязке, которую втайне от всех задумала Селита, полагая, что возможна только эта развязка, и никакая другая.

Селита держала себя в руках так долго, как могла. Когда она давала пощечину Леону на улице в присутствии Эмиля, тогда еще положение можно было спасти.

Он не должен был произносить некоторые слова. За дверь он ее не выставил, но в этом проявилось его презрение в самой невыносимой для нее форме, ибо если он не давал себе труда гнать ее прочь, то только потому, что был убежден: она в конце концов уйдет сама. Впрочем, кто знает? Может, он ничего не имел против того, чтобы она, оставаясь пока в "Монико", полюбовалась бы всласть своим поражением.

Леону, несомненно, когда-нибудь наскучит Мадо, во что, казалось, верила Флоранс, или же, как считал Людо, Мадо сама покинет его, чтобы подняться выше при первой же возможности. Но до того пройдет несколько месяцев, в лучшем случае несколько недель, и какова бы ни была развязка, Леон только еще сильнее возненавидит Селиту.

На него она злилась больше всего из-за того, что ей зря пришлось унижаться, чтобы привязать его к себе, а он презирал ее за это, не замечая, что Мадо вела с ним гораздо более отвратительную игру.

Отомстить Селита решила именно Мадо, ибо была убеждена, что это будет лучшим способом причинить ему боль, заставить его долго страдать. Этим она вынудит Леона сохранить о себе воспоминания на всю жизнь.

Селита знала, что, если она расскажет о том, что собирается совершить, никто не сочтет ее способной на это, даже Мари-Лу, которая живет с ней вместе.

Вот уже в течение трех дней она приводила себя в крайне возбужденное, почти экзальтированное состояние, и делала это, можно сказать, вполне сознательно, даже не теряя хладнокровия. Не все представлялось ей исключительно в черном свете в том будущем, которое она себе готовила. Она еще оставалась способной мысленно производить расчеты, даже довольно циничные.

Как только Мадо Ле Руа умрет, Селиту, конечно, отправят в тюрьму. И это будет облегчением для нее, она наконец успокоится, оказавшись одна в четырех стенах, и ей ни о чем не нужно будет думать. В то же время она предвидела также и другие последствия своего поступка - комментарии в газетах, потрясение среди персонала "Монико", - но больше всего ее интересовало то, как на это будет реагировать Леон.

Ее не приговорят к смертной казни, потому что если и существует убийство из ревности, за которое смягчают наказание, то это как раз тот случай. Если ее и не оправдают - Селита, впрочем, и не стремится к этому, - она получит более или менее длительный срок, допустим, пять лет. И кто знает, может быть, когда она окажется в тюрьме, Леон вернется к ней.

Если и случалось Селите посмеиваться про себя, то только когда она думала о том, что скоро исполнит последнюю волю хозяйки, но так, как той и не могло никогда прийти в голову.

Практическую часть задуманного Селита готовила в течение двух дней. Она знала, что не могла без необходимых формальностей, совершенно непреодолимых для нее, зайти в оружейный магазин и купить там револьвер. Попросить же револьвер ей было не у кого. Но она знала все же, где можно его найти: в самом "Монико", в одном из ящиков кассы, куда положил его Леон, когда осенью два заведения на Лазурном берегу подверглись вооруженному ограблению.

Кабаре было закрыто. Временно вынули из стеклянной витрины фотографии обнаженных женщин, и на карточке с траурной рамкой было написано: "Закрыто по случаю траура".

Она звонила туда несколько раз. С тех пор как хозяин перестал приходить регулярно в дневное время, он передал ключ Эмилю, который впускал уборщиц и поставщиков.

Полтора дня никто не отвечал на ее звонки. А адрес Эмиля в Канне ей был неизвестен. Не видела она его больше и на набережной Круазетт, где искала юношу, видимо, он временно прекратил распространять проспекты.

В шесть она решила сходить на всякий случай туда сама. Дверь оказалась незапертой, Селита толкнула ее и чуть было не сбила с ног Эмиля, который, наклонившись, собирал на полу почту, которую почтальон опустил в щель.

Благодаря закрытым ставням в кабаре было довольно темно, и это тоже оказалось весьма кстати, потому что Селита предполагала, что не очень хорошо играет свою роль.

Она не могла придумать ничего другого, чтобы удалить его, и вздохнула с облегчением, когда Эмиль, ни о чем не подозревая, ушел, весело посвистывая.

Селита взяла с собой отвертку, в случае если ящик кассы окажется запертым. Табачная лавка находилась недалеко, а Эмиль имел привычку ходить очень быстро.

Запор легко открылся; никто и не подумал вынуть этот барабанный револьвер с коротким дулом. Танцовщица поспешно сунула его в свою сумку.

И она действительно увидела его. Он приветствовал женщин издалека, не решаясь смешиваться с их группой. Автобус остановился перед домом, служащие похоронного бюро вошли в подъезд и вскоре появились вновь, неся гроб на своих плечах.

Селита внезапно разозлилась и сердито посмотрела на Мари-Лу, которая, естественно, не могла понять, что весь ее план строился на том, что Мадо будет присутствовать на похоронах.

Леон вышел из дверей, одетый в черный костюм с ярко-белой накрахмаленной манишкой и с темным галстуком, что делало его похожим на метрдотеля, и. Бог знает почему, стало заметнее, что у него чуть искривлен нос, а один глаз больше другого.

Рядом с ним трусила мелкими шажками маленькая старушка с морщинистым лицом, затем вышли вместе Алиса, ее муж и Мадо, одетая во все черное, вплоть до шляпы и перчаток, казалось, что она член семьи.

Немного подождали, стоя под лучами палящего солнца. Прохожие останавливались, чтобы посмотреть, как выстраивается похоронная процессия.

Людо, Джианини и музыканты занимали свои места. Эмиль протиснулся рядом с Жюлем, не сводя глаз с Селиты. За ними довольно беспорядочно толпились коллеги Леона, хорошо знающие друг друга, поставщики, которые тоже были все знакомы между собой, и несколько не известных никому людей.

Ближайшая церковь находилась в конце бульвара, но Леон настоял, чтобы отпевание проводилось в соборе Нотр-Дам, неподалеку от "Монико", самой элегантной церкви в городе. Гроб был завален венками, на одном из них, на который собирали деньги по подписке, написали: "Нашей оплакиваемой хозяйке. Персонал".

Селита заметила, что его волосы начали редеть. Мадо двигалась сразу следом за ним, глаза ее, как и у Алисы, были красными от слез, и она время от времени подносила к лицу платок, а маленькая старушка, хотя она и была все же матерью покойной, оглядывала с любопытством незнакомый для нее город, в который она вряд ли еще когда попадет.

Селита была спокойной, немного напряженной, но спокойной. Ей ни о чем больше не надо было думать. Теперь, когда решение принято и она предусмотрела все мельчайшие детали, все, что могло произойти, ей казалось, что это уже ее не касается, что механизм запущен, заведен и будет действовать сам по себе, независимо от нее. Она даже с удивлением обнаружила, что, подобно матери Флоранс, с любопытством рассматривает улицу, затем церковь, где совсем недавно любовалась брачной церемонией.

Обе уборщицы, мадам Бланк и мадам Тузелли, находились уже там, коленопреклоненные у предпоследней скамьи. Видно было, что они здесь завсегдатаи. Мари-Лу тоже знала, когда следует креститься, когда опускаться на колени, подыматься, садиться, готовить деньги для пожертвования, и Селита внимательно следила за ней, чтобы все делать так же, как и она.

Мессу не служили, только читали молитвы, церковь была заполнена наполовину; когда выходили, то с двух сторон паперти обнаружили толпу любопытных. Их было не меньше, чем тогда, при выходе новобрачных.

Селите все казалось каким-то нереальным, как будто это было нарисовано на картине или происходило в фильме с отключенным звуком. Даже Леона она узнавала с трудом, в его траурном костюме, который он купил готовым. Костюм явно жал ему в плечах. Хозяин уже начал полнеть. Бреясь, он немного порезался: на щеке осталась красная царапина.

Селита старалась не искать глазами Мадо. К тому же те, что шли впереди, загораживали ее, ибо она была невысокого роста. Похоронный автобус двигался очень медленно, процессия направилась, блокировав на какое-то время уличное движение, в сторону моста Карно, вышла на улицу Грасс, медленно поднялась по кварталу Бруссай, где недалеко от новой больницы находилось кладбище.

Народу теперь стало меньше, чем тогда, когда шли к церкви. Двое мужчин покинули процессию, забежали в бистро, наспех выпили по стаканчику вина и быстро вернулись, вытирая губы.

Она уже не могла отступать. Задета была ее гордость. Она рассмотрела все возможные развязки, и ей было поздно возвращаться назад.

Теперь быстрым шагом проходили по улицам, все более пустым, где только изредка цветным пятном мелькали лавочки этого квартала.

Селита не хотела анализировать, почему, собственно говоря, приняла свое решение. Это было нужно, и все тут! Она сделает это во что бы то ни стало. В сумке ощущалась тяжесть револьвера, а до остального ей не было дела.

Она увидела Мадо, та обернулась, чтобы окинуть взглядом процессию. Их взгляды встретились на долю секунды. Любопытно, что именно Мадо первая отвела глаза со смущенным видом. Может быть, она убедила Леона выставить Селиту за дверь? Если это произойдет, у нее не останется больше врагов, ибо Мари-Лу и Франсина не в счет. К тому же Франсина объявила только что о своем твердом решении уехать на месяц с Пьеро в горы, и она не уверена, что вернется в "Монико". Один коммерсант с улицы Грасс, который посещал ее пару раз в неделю и которого Пьеро уже называл дядей, настаивал на том, чтобы содержать ее полностью.

Каблуки у женщин цеплялись за неровную мостовую улицы, ведущей в гору; проходили мимо старых вилл, мимо отелей, знававших лучшие времена, когда Канн был зимним курортом, а теперь в них сдавали внаем квартиры. Крест, который нес мальчик из хора, поблескивал над головами. Приближались к кладбищу, проходили мимо совсем новых, недавно изготовленных могильных плит, расставленных вдоль тротуара.

И Селита наврала. У нее кружилась голова, как на ярмарочной карусели, все, что она видела, расплывалось в ярком солнечном свете.

Шли по старинным аллеям, потом по более новым. Процессия остановилась недалеко от стены. Вершина креста из черного дерева резко вырисовывалась на светлом небе. Среди темных силуэтов людей можно было разглядеть прямоугольную яму в желтой земле.

Она отдавала себе отчет только в одном: ей обязательно нужно было проскользнуть между двумя мужчинами, стоявшими в первом ряду, так как она решила действовать в тот момент, когда опустят гроб и Леон бросит первую горсть земли.

Мадо стояла как раз против нее, на видном месте, рядом с Леоном, и казалось, была готова в любой момент подбодрить его, сжав его руку.

Могильщики работали в поте лица. Гроб, поддерживаемый веревками, на мгновение застрял при спуске, как будто наткнулся на какое-то препятствие, потом стал снова медленно опускаться.

Никто не обращал на нее внимания. У нее вполне хватало времени тщательно прицелиться. Мадо находилась от нее на расстоянии примерно в три метра. И между ними не было никакого препятствия.

Литургические фразы сливались в трудноразличимое бормотание, заглушаемое шумом бетономешалки, работавшей где-то поблизости от кладбища.

Правая рука Селиты по-прежнему сжимала рукоятку в сумке, а ее указательный палец нащупывал, искал и наконец нашел курок.

Она не сводила глаз с Мадо, но ее вдруг охватило какое-то оцепенение, как если бы она разом утратила представление о том, где находится и что делает.

Сименон Жорж - Стриптиз.