- Все было почти как в оперетте. Если глядеть издалека, это кажется забавным. Забавным и жалким. Эти винтовки, которых я никогда не видела, которые, может быть, вообще никогда не существовали, мы продали, не знаю уж сколько раз, самым различным группировкам. Мы говорили, что живем этими винтовками, причем иногда - роскошно. Корабль, на котором они находились, или считалось, что находятся, ходил под греческим флагом и долгое время сновал вдоль всего побережья, от Панамы до Огненной Земли, никогда не освобождаясь от своего груза. Мы получали наши комиссионные, а в последний момент возникало препятствие - циклон, революция или полицейское расследование с установлением надзора. - Лоэ это делал нарочно? - Может быть. Министры и генералы принимали нас с большой помпой, а потом вдруг приходилось быстро менять климат. В конце концов пришлось покинуть и континент, где мы докатились бы до тюрьмы или же нас расстреляли бы за помощь мятежникам. Мы отплыли в Гавану, и Лоэ с его представительной внешностью сумел произвести впечатление на французского посланника, и тот на какое-то время взял его под свое покровительство. Для всех окружающих я была мадам Лоэ. На этот раз речь шла о создании уже не газеты, а журнала, который занимался бы французской пропагандой на все страны Латинской Америки. - Вы, должно быть, снова отправились в путь? - В Каир, даже не забрав свои чемоданы, потому что мы остались должны в отеле, не помню уж за сколько недель. - Ты не была несчастлива? - Я же сама этого хотела. - Ты все еще любила его? Жанна посмотрела на нее, но прямо не ответила: - Я так хорошо его знала! Я знала все его маленькие слабости, все подлости, и Бог знает, сколько у него их было! - Ты говорила ему о них? - Да. - Вы ссорились? - Почти каждую ночь. Потом он меня колотил. - И ты позволяла ему это? - Мне случалось выкладывать ему всю горькую правду, чтобы он меня поколотил. - Не могу этого понять. - Не имеет значения. Я убежала, не так ли? Не забывай - только по своей воле. И когда начинаешь кубарем катиться вниз, иногда бывает, что получаешь наслаждение, погрязнув во всем этом, и тогда нарочно идешь дальше и дальше. - Немного похоже на то, как меня задаром наняли служанкой, хотя в этом не было никакой необходимости! - Если тебе угодно. - Ты не любила его, но ты шла за ним, ты слушалась его, как собака. - Да. И мы пили вдвоем, особенно в последнее время нашей совместной жизни. Мы проводили большую часть ночи за выпивкой, а потом бранились. Он умер за три недели, от плеврита, в госпитале. - Ничего тебе не оставив. И тогда ты нанялась к своим бельгийцам? - Почти. Не сразу. Она покраснела, не объясняя причины. Если она тогда испробовала какой-нибудь другой способ существования, то сейчас предпочитала не говорить о нем и не думать. - Вот и все, Дезире. Иди спать. Я тебе очень обязана. Ты оказала мне услугу и достаточно покрутилась возле кастрюль. Ты можешь сейчас сказать себе, что к этому и стремилась, и это, во всяком случае, будет утешением. Уже уходя от нее, Дезире, которая несколько мгновений что-то обдумывала у порога, вздохнула: - В конце концов, ты тоже из этой семьи. - Входите, доктор. Будьте так любезны, закройте дверь, потому что я, вероятно, задам вам некоторые вопросы, которые никому нет нужды слушать. Уже давно - не правда ли? - вы не видели столько оживления в доме. - Вы уезжаете с ними? - спросил он, откидывая простыню. - Сначала я хотела бы узнать, что вы думаете о моих ногах. Опухлость немного опала со вчерашнего дня. Они начали синеть. Теперь я могу сама дотащиться до туалета. Кончиками пальцев доктор касался опухших ног в разных местах, рисовал круги и, нахмурив лоб, смотрел, как медленно исчезают белые следы. - Я хотел бы как следует прослушать ваше сердце. Он старательно занимался этим не менее десяти минут, передвигая полотенце по голой груди и спине Жанны, заставляя ее дышать сильнее, слабее, потом задержать дыхание и снова дышать. - Ну, доктор? - Вы правы. Сердце неплохое. Не думаю, что электрокардиограмма так уж нужна. - Чем же вы обеспокоены? - Я спросил, каковы ваши намерения. Как я понял из того, что мне сказали внизу, ваша невестка с детьми сейчас отбывают в Пуатье. - Точно. Но я-то еще не в состоянии путешествовать, верно? - Действительно, вам сейчас невозможно ехать в таких условиях. Поскольку вы больше не можете оставаться здесь, я позабочусь, чтобы вас сразу же перевезли в госпиталь. Он бросил на нее взгляд, ожидая, что она вздрогнет при слове "госпиталь", переменит позу, станет плакать, жаловаться или даже бунтовать. Но она продолжала улыбаться ему: - Присядьте на минутку, доктор. - У меня сегодня много визитов. Я могу уделить вам лишь несколько минут. - Тем не менее вы с самого воскресенья хотите о чем-то меня спросить. Вы не сделали этого, потому что боялись обидеть или огорчить меня. Может быть, и потому, что боялись проявить излишний интерес к частной жизни своих пациентов. Я помогу вам, задав прямой вопрос. Если предположить, что я, как только встану, снова примусь за работу, как в последние дни, то сколько, по-вашему, времени пройдет до следующего рецидива? - Не более нескольких недель. - А потом? - Вы сляжете, все начнется сначала, и вы опять будете вынуждены лежать в постели. Это будет случаться все чаще и чаще, особенно летом. - Чуть ли не половину времени быть в постели? - Не сразу. - А потом? - С годами все будет усугубляться. - И сколько лет пройдет, пока я стану полностью неподвижной? - Это зависит от того, как много у вас будет забот. Если вы поедете с ними, то не больше четырех-пяти лет. С другой стороны… - Говорите же! - Если они останутся без вас, я не знаю, что станет с парнем и его сестрой. - А что бы вы сделали на моем месте? - Позвольте не отвечать на этот вопрос. - Итак, доктор, я оказалась почти в том же положении, что и мой брат. Мне тоже, как объяснил нотариус Бижуа, говоря о Робере, приходится выбирать одно решение из двух, точнее - из трех. Приют, где я смогу безмятежно жить и где позаботятся о моих ногах. Семья, где я превращусь в служанку и буду невыносимой обузой всякий раз, когда заболею. - Да. - Я не касаюсь третьего решения. - Да. - Полагаю, что нотариус остался недоволен выбором Робера. - Он надеялся на другое. - Чтобы он уехал, я знаю. А вы? - У нас с мэтром Бижуа вовсе не обязательно одинаковая точка зрения. - Вы находите, что Робер поступил правильно? - Я католик. - Тогда для него это означает тюрьму. Для меня, стало быть, приют? - Поскольку я врач, то мой долг посоветовать вам это. - А поскольку вы мужчина и католик, то предпочли бы, чтобы я весь остаток жизни посвятила попыткам поддержания хоть какого-то порядка в семье. - Вы смогли бы это. - Я могу с помощью хитростей и хлопот помешать им терзать друг друга и терзаться самим. Я могу на какое-то время помешать Луизе пить, и особенно не дать ее кризисам превращаться в столь ужасающую мелодраму, от которой всем делается дурно. Как знать! Я могу, в крайнем случае, за несколько лет добиться того, чтобы Анри смирился со своим положением мелкого служащего, приучился к среднему достатку, гордился своей работой. Вы меня видите в неплохой роли, верно? Я даже могу - как знать! убедить Мад выйти замуж за какого-нибудь славного типа, да еще при этом не вопить ему сразу же в лицо о своей собственной гнусности. Луиза мало-помалу начнет меня ненавидеть, но будет беречь меня, чтобы самой не мыть посуду, и чтобы не слышать крика вокруг себя и чтобы однажды не остаться в одиночестве. Дети не замедлят почувствовать ко мне неприязнь за те доверительные разговоры, которые они со мной вели и еще будут вести, когда дойдут до крупности или когда им просто захочется показаться значительными. Я стану тетей Жанной, которая встает первом и ложится последней, которой можно все что угодно сказать и у которой можно все что угодно потребовав, а она всегда останется невозмутимой; позднее, если Анри или Мад обзаведутся детьми… - Боюсь, что вынужден покинуть вас, - произнес доктор, вставая. - Держу пари, что в субботу нотариус Бижуа тоже в конце концов прервал моего брата. Не бойтесь. Это не угроза. - Моя профессия заключается в уходе за больными. - Я знаю. Но поверх очков вы бросаете любопытный, хотя и стыдливый взгляд на мужчин и женщин - они ведь мужчины и женщины вопреки всему. - Я пришлю за вами санитарную машину к середине дня. Мы вернемся к этому разговору в госпитале. - Вы забываете, что я как неимущая окажусь в общей палате. Он взялся за дверную ручку, собираясь выйти. - Во всяком случае… - начал было он, но прервал себя. - Нет! Я не хочу давить на вас. Увидимся там. - Я была бы не прочь остаться, чтобы заботиться о тебе, Жанна. Но ты ведь понимаешь ситуацию так же хорошо, как и я? Обещай мне только, что ты присоединишься к нам. Я положила адрес в твою сумку. Там нет телефона. Тебе придется послать телеграмму, и Анри приедет встретить тебя на вокзал, он в двух шагах. Мад прижалась к тетке щекой и прошептала ей на ухо: - Я люблю вас. Я хочу, чтобы вы приехали. - До скорого, тетя, - сказал Анри, глядя из окошка отъезжающего с сундуками грузовика. Ворота едва успели закрыться, как появившаяся Дезире бросила с облегчением: - Ну вот, дом опустел! И все, что в нем сейчас есть, вся эта мебель, безделушки, все эти приспособления, стоившие безумных денег и ради которых человек создает себе столько хлопот, - все это, так сказать, не принадлежит больше никому. Завтра начнут приходить, открывать шкафы, ящики. Я повидала такое у нас, потому что оставалась до конца и присутствовала на распродаже. Есть и такие люди, которые приходят, зная, что ничего не купят, просто из удовольствия. - Что сказал месье Сальнав? - У него вид собаки, потерявшей хозяина. Он продолжает - Бог знает зачем - корпеть над своими записями и беспокоиться по поводу их, словно он очень хочет опять выполнить задание чисто, без помарок. Ну а ты? Решилась? - Еще не совсем. - Какое-нибудь заведение, послушай меня! Самое плохое из них все же лучше, чем все остальное. Не слушай доктора. - Откуда ты знаешь, что думает доктор Бернар? - Да оттуда, что это видно по его лицу, мне знакомы такие люди. Я уверена, что у него дома нет ни пылинки, а у служанки нет даже одного свободного вечера в неделю. - Дезире! - Что ты хочешь? - Ты помнишь тот шкаф? - Шкаф с бутылками? - Да. - Ну и что? - Не возражай. Не требуй объяснений. Луиза, должно быть, не подумала о нем. Ты мне говорила, что там оставались три полные бутылки. - И ты хочешь… - Чтобы ты принесла мне одну, да. За стаканом на кухню идти не надо. У меня есть стаканчик для чистки зубов. - Ты действительно считаешь, что я должна это сделать? - Да. - А что скажут в госпитале, когда ты туда приедешь и они почувствуют запах? - Они к этому привычны, иди! - Ты требуешь? - Требую. Не бойся. Она странно улыбалась, слушая шаги Дезире по лестнице. - Дай! Я открою сама. У меня здесь больше опыта, чем у тебя. Принеси мне стакан, он в уборной. Ее давняя соученица по монастырской школе разочарованно и оскорбленно смотрела, как она все это проделывает, и все-таки удивление Дезире было не так уж велико после того, что Жанна рассказала ей о себе. Жанна произвела на Дезире впечатление, но только в начале, а теперь это прошло. - Ты не добавляешь воды? Это было весьма безобразное зрелище - лежащая в постели толстая женщина, которая крупными, обжигающими горло глотками пьет из стаканчика для чистки зубов и, поперхнувшись, вдруг начинает кашлять. Жанна знаками попросила подругу постучать по спине, минута страданий и сиплого дыхания сменилась наконец нормальным вздохом, и Жанна моментально обрела вновь свою непонятную улыбку: - Так-то лучше. - Ты же опьянеешь! - Не знаю. С чего бы? - Ты к этому и стремишься? Она не ответила. Потом все с тем же выражением безмятежности и в то же время откровенной иронии на лице она произнесла: - Мне нужно принять решение, не так ли? - Но ты хоть не поступишь, как твой брат? - Точно нет. Лицо ее оживилось. Глаза влажно блестели. - Думаю даже, что и в приют я не пойду. Она говорила сама с собой, и Дезире, должно быть, представляла сейчас для нее не более как черно-белый силуэт в солнечных лучах. - Вы слишком уж сложные для меня люди. - Послушай… - Ну, разумеется, я тебя слушаю. Но мне нужно проверить, не пришла ли санитарная машина. - Я к ним приеду через восемь - десять дней, как только смогу твердо стоять на ногах. Готова поспорить, что это произойдет даже раньше. - Согласись, что ты самая обыкновенная, что ты боишься остаться одной. - Нет. - И не боишься даже умереть? Жанна продолжала улыбаться, и эта улыбка выводила Дезире из себя, у нее возник даже соблазн разозлиться из-за этой улыбки. - Слишком много у тебя гордыни для приюта! - Да нет же. - Выходит, ты хочешь меня убедить, что делаешь это для их блага? - Я вовсе не уверена, что сделаю им благо. Думаю, что в конце концов я поняла нотариуса. Он прожил дольше меня. Каждый приходит к тому, что устраивается - любым способом, каждый создает себе жизнь по своей собственной мерке. - Каждый делает то, что может, - словно почувствовав себя задетой, быстро возразила Дезире. - Каждый делает то, что может, именно это я и говорю. Каждый с грехом пополам пытается жить в мире с самим собой. - А ты не живешь в мире сама с собой? - Я ощущала его, когда таскала по лестницам Боба на руках и присматривала за всем домом, чтобы избежать Бог знает какой катастрофы. - Это ни к чему не привело. Это как твоя большая уборка в среду вечером, после похорон. Стоит мне только подумать, что ты… - Что ты в этом понимаешь! - Согласись, что это немного напоминает историю с Лоэ, и ты делаешь это для того, чтобы… - …чтобы вставать утром первой, чтобы кофе был готов, а стол накрыт, когда поднимутся все остальные, чтобы полы были чистыми, а дом уютным, чтобы опустить руки в воду для мытья посуды, чтобы в момент, когда качаешься от усталости, заметить, что еще не все сделано, что все сделано никогда не будет; чтобы, валясь в кровать от изнеможения, начинать думать о завтрашних заботах и сторожить сон всех остальных… - Чтобы стать рабой, вот что! Видно, ты не бывала подолгу в услужении, да и людей ты не знаешь. - Речь идет не о людях. Речь идет о… Она налила себе полный стаканчик алкоголя, который принялась рассматривать с меланхолическим ликованием: - Видишь, это последний. Очень хочется попробовать еще раз и… Она обмакнула губы в коньяк, потом спокойным движением бросила стаканчик на пол: - Ты сама сказала: дом теперь ничей и нет необходимости прибирать. Это там не санитарная машина? - Я велю им подняться? - Да. Не бойся. Я буду благоразумна. Мое дыхание их, может быть, поразит, но завтра, в госпитале, я буду самой кроткой из больных, и все будут меня любить. Я стану так заботиться о себе, что окажусь на ногах раньше, чем через восемь дней, и я поеду к ним. У меня еще достаточно денег в сумке. Я буду тетей Жанной… Дезире, пожимая плечами, вышла. Оставшись в одиночестве, старая женщина потеряла свою улыбку, испуганно огляделась вокруг себя, прислушалась к шагам на лестнице, потом к стуку носилок о стены, и руки ее судорожно вцепились в простыню, словно в эту последнюю минуту она пыталась зацепиться за этот дом, за эту комнату, за маленький комод, который она видела в последний раз. - Тетя Жанна… - прошептала она, словно пробуя новое имя. Два здоровых парня смотрели на нее сверху вниз, как будто прикидывая ее вес, и перемигивались; тот, который был потемнее, сказал, когда Жанна опустила веки: - Пойдет? - Пойдет! - весело ответил другой. notes1
desiree (фр.) - желанная. | 
