Молодожены встали из-за стола, перешли в салон, но тут же его покинули, увидев женщину с красными от слез глазами. Муж спросил у хозяйки: - Есть в городе кино? Туда они и отправились. В "Мулен-Руж", на своем обычном месте у бара, сидела Камелия с блуждающим взглядом и горькой складкой у рта. Хозяин только что дочитал газету. - Ты его знала? - Малыша? Его звали Тедди. Он приезжал во Францию почти каждый месяц и всегда вспоминал обо мне. Я знала, что он занимается опасными и незаконными делами. В определенные моменты любой человек может проговориться, но Тедди был не из таких. Это был настоящий джентльмен, как говорят англичане. Вежливый, воспитанный. Всегда пропускал меня первой в номер и никогда не уходил, пока не уйду я… Камелия запнулась. - Только не этот вальс, - крикнула она музыкантам и объяснила хозяину: - Именно его играли, когда он был здесь в последний раз с тем худым верзилой. Я предложила ему потанцевать, но он ответил, что сейчас занят и вернется попозже. Мне не понравилось лица его товарища, и я тихо сказала Тедди: "Остерегайся своего дружка!" У меня всегда бывает предчувствие. Так было, например, когда умер мой брат… И тут Тедди подмигнул мне. Они выпили три-четыре стаканчика виски, бармен наверняка помнит, и ушли. Я танцевала с Деде, а на душе было тоскливо. Я словно чувствовала, что Тедди не вернется. На следующий день я раза два-три встретила его дружка. Даже говорила с ним. Но еще ничего не знала, иначе тут же позвала бы легавых. Ее слушали официант и таксист, который каждый вечер заезжал в кабаре пропустить рюмочку. - Я все думаю, где убийца может скрываться, - промолвил хозяин, наливая рюмку Камелии… М-с Браун вышла из отеля, никому не сказавшись. Однако, опасаясь, как бы она не наделала глупостей, инспектор последовал за ней. Города она не знала и сперва шла вдоль дамбы в темноте. Вокруг было безлюдно. Затем она вернулась, дошла до освещенной улицы, прошла еще немного и, сама того не заметив, оказалась в центре города. Шла она спотыкаясь, как очень усталый человек. То пускалась бежать, то, вконец обессилев, внезапно останавливалась. Прохожие оглядывались на нее. Молиссон, видевший только ее спину, догадывался, что она плачет, и спрашивал себя, в чьих интересах действовала Эва - старика отца или своих? Сыщик был недоволен: он предпочел бы сам сообщить м-с Браун ужасное известие, чем быть свидетелем того, как светловолосая девчонка Эва без колебаний доводит до конца задуманный план. Что могла предпринять маленькая м-с Браун? Она ведь наверняка думает, что от нее зависит сейчас жизнь мужа, что она должна во что бы то ни стало найти его и заставить отдать пять тысяч фунтов. Дождь перестал, но мостовые были еще мокрыми, и в свете газовых фонарей блестели лужи. Внезапно м-с Браун вышла к самой воде, долго неподвижно стояла у парапета, затем повернула обратно. Столкнувшись с инспектором, она воскликнула: - Скажите, что я должна сделать? Она и плакала и не плакала: лицо кривила страдальческая гримаса, но слез не было - они уже иссякли. - Я провожу вас в отель, вам следует поспать. Мисс Митчел напрасно дала телеграмму. - Но ведь она хотела спасти Брауна. Женщина лишь с трудом дала себя увести и время от времени останавливалась у темных улочек с явным намерением громко позвать мужа. - Идемте же. - А если он прячется здесь? Внезапно она быстро заговорила: - Я знаю Тедди Бастера. Браун говорил, что это его патрон, просил быть с ним любезной. - Да, нечто вроде патрона, - вздохнул Молиссон, которого это глупое хождение по городу утомило больше, чем целый день расследования. - Пойдемте. - Он хотя бы в пальто? - Нет. Плащ остался в отеле. Похолодало. Стоит подуть восточному ветру, и к утру подморозит. - Где же он найдет себе еду? - Не знаю, миссис Браун. Не задавайте мне больше вопросов. Завтра мы, наверное, все узнаем. Пересекая холл отеля, они увидели в салоне Эву Митчел с отцом - те играли в шашки. Молиссон подумал, не следует ли ему уложить м-с Браун в постель - настолько она ослабела. - Обещаете, что до завтра ничего не предпримете? - Да, да, конечно. Спустя десять минут он звонил из телефонной будки местному комиссару. - Алло! Вы, комиссар? Ничего не нашли? - Ничего. Обходы будут длиться всю ночь. Есть почти полная уверенность, что он все еще в городе. Да, кстати, мне доложили, что на пароходе прибыла англичанка с паспортом на имя миссис Браун. Это… - …его жена. Я занимаюсь ею.
У себя в будке Малуэн отбросил газету, которую только что прочел. Это был местный листок: большие столичные газеты делом не заинтересовались. Изложена была вся история. Репортеру, видимо, удалось "разговорить" Молиссона, так как газета сообщала сведения о прошлом Брауна, приводила все подробности ограбления "Палладиума" и даже поместила фотографию старика Митчела и его дочери, выходящих из отеля "Ньюхейвен". Уже два дня Малуэн бессознательно избегал смотреть на шкафчик, и все эти два дня голова у него просто раскалывалась от раздумий. Это было тем более нестерпимо, что занимали его, в сущности, одни и те же мысли. Не поступил ли он неосторожно, сделав сегодня такие покупки? Вчера шурин, ясное дело, что-то заподозрил. Не зря же он заметил: - Можно подумать, тебе достался главный выигрыш в лотерее! Не хотелось Малуэну смотреть и в сторону откоса, где скала казалась черным, чернее самой темноты пятном. Он никогда не предполагал, что этим чемоданом будет заниматься столько народу. Но, может быть, самое сильное впечатление на него произвел не инспектор Скотленд-Ярда, а старик Митчел с его замашками хозяина. Такой человек, спроси он, скажем, у Малуэна адрес отеля или магазина, наверняка дал бы ему на чай. И стрелочник взял бы! Возможно ли, что у Митчела нет больше ни гроша? Эта мысль льстила Малуэну и в то же время смущала его. В довершение всего газетная заметка кончалась фразой, которая врезалась Малуэну в память: "У Брауна жена и двое детей, которые живут в Ньюхейвене и, по всей видимости, ничего еще не знают".
Перед его взором стоял Браун, в мятом плаще, поношенном костюме, стоптанных ботинках. Он представлял себе дом, построенный на обрыве в Ньюхейвене, похожий на его собственный на обрыве в Дьеппе, разве что чуть побогаче, да и то вряд ли. Малуэн открыл запрошенный третий путь, выпил чашку обжигающе горячего кофе. Он заметил на набережной инспектора Молиссона, разговаривавшего с англичанкой, которую после полудня встретил на улице. Малуэн задыхался. Он чувствовал, что должен что-то сделать. Был момент, когда ему захотелось открыть шкафчик и выбросить чемодан в море. А толку что? Нет, это ничего не изменит. Будь у него хотя бы уверенность, что через неделю-другую, когда все успокоится, он сумеет найти его на том же месте! Но чемодан унесет отливом, или он погрузится в ил, или зацепится за якорь какого-нибудь парохода. Казалось, он не думал о Брауне. Он не хотел о нем думать. И тем не менее все его мысли неизменно возвращались к сараю. Он так часто рыбачил по ночам, что знал, насколько и когда поднимается уровень моря. Ему чудился шелест прибоя о гальку, он вдыхал запах смолы, которой покрыл свою плоскодонку, и был уверен, что Браун уже перепачкал свою одежду. Жандармы наверняка осмотрели пещеры в скале. Но они явятся снова. Проходя мимо сарая, кто-нибудь из них, может быть, пнет ногой стену и скажет: "А вдруг он здесь?" - Взламывать дверь они не имеют права, - сказал вполголоса Малуэн. Но если человек в сарае вдруг чем-то выдаст свое присутствие, разве жандармы станут раздумывать? Хорошо это будет или плохо? И упомянет ли Браун о стрелочнике? Когда пароход из Ньюхейвена вошел в порт, Малуэн не обратил внимания на его маневры. Он ничего не видел, кроме игры света и тени. И ничего не слышал, кроме звонка, подававшего сигнал о переводе стрелок. Все остальное сливалось в неясный гул. Не решался он смотреть и в сторону своего дома, где уже давно погас свет. В сарае достаточно инструментов, чтобы взломать замок. Если Браун знает, что деньги у Малуэна, он, скорее всего, подумает, что стрелочник спрятал чемодан у себя дома. Комиссар, стоя у входа в морской вокзал, окидывал взглядом каждого пассажира, и Малуэн чуть было не подошел к нему. Может, наказание будет не слишком строгим? Судимости у него не было. Все бросятся его защищать. Но чемодан, конечно, отберут! И место свое он потеряет! Он будет вынужден, подобно Батисту, что-то мастерить, продавать рыбу на улицах или делать что-нибудь в том же роде. Анриетте придется вернуться на работу, и она будет злиться на отца. А жена - без устали повторять: - Вот что получается, когда хочешь быть всех умней! Шурин будет на седьмом небе от злорадства. Эрнест и тот перестанет его слушаться. Если б он мог спуститься хоть на несколько минут в "Мулен-Руж", он бы напился. Даже с Камелией пошел бы, лишь бы доказать себе, что он еще здоровый и сильный мужчина. Малуэн видел только двух жандармов. Но когда ушел парижский скорый, стали заметны блуждающие огни карманных фонарей, и он понял, что поиск продолжается. Патруль прошел мимо поста стрелочника, и луч света скользнул по железной лестнице. Только спустя часа два он заметил огни фонарей на противоположной стороне гавани, буквально в ста метрах от его дома. - Человек голоден! - процедил сквозь зубы Малуэн и тут же добавил: - С этим нужно кончать! Провести еще несколько ночей так, как он провел три последних, просто немыслимо. Он еще не знал, что сделает, но решил обязательно что-то предпринять. Если бы не его идиотская служба, Малуэн немедленно отправился бы к сараю, но пост без присмотра оставлять нельзя. Приняв решение, Малуэн почувствовал, что на душе стало легче. Он взглянул на часы - до смены оставалось три часа, и он прождал их. Рыбный рынок открылся еще затемно. Занимался день, ясный и холодный. Сменщик явился в промерзшей одежде, из носа у него текло. - Порядок? - Порядок. Ничего заранее не обдумав, Малуэн прошел по торговой улице, где только что открылась колбасная, купил колбасы, две коробки сардин, кусок паштета и опасливо оглядел себя в зеркало на стене. На рынке он завернул в кабачок и попросил наполнить голубой бидончик разливной водкой. 9
Возможно, за ним наблюдают в бинокль. Так нередко делают рыбаки, выбирая сеть недалеко от берега. Заметят черную точку на скале или у ее подножия и говорят: - А вот и Малуэн пошел за крабами. И если руки не заняты сетью, берут бинокль - он у них всегда наготове - и рассматривают берег. В перламутровом свете рождающегося дня виднелись три рыбачьих баркаса - два с коричневыми парусами, один с голубыми. Малуэн шагал к сараю с тем внешним спокойствием, за которым скрывается страх. Да, он испытывал страх, как если бы ему предстояло что-нибудь трудное - разговор с высоким начальством или выступление на митинге. В такие моменты голова особенно ясна. Все видишь, все слышишь и в то же время вроде бы раздваиваешься. Вставляя ключ в замок, Малуэн как бы видел себя со стороны или в зеркале. Можно было приоткрыть дверь на несколько сантиметров, швырнуть в сарай еду, снова запереть его и уйти. Можно было просто удалиться, оставив дверь открытой. Он уже перебрал в уме столько вариантов, что потерял к ним интерес. Поступит он так или иначе, цель одна - лишь бы что-то сделать. Что - не имело значения. Просто он знал: отступать поздно. Ключ повернулся легко: Малуэн бережно относился к своим вещам, и замок был смазан. Для начала стрелочник приоткрыл дверь и уставился в полумрак, где вырисовывался нос плоскодонки, которую он перекупил у одного рыбака, промышлявшего треской. Все было тихо. Ни звука, ни шороха. Малуэн не уловил даже движения воздуха, всегда выдающего присутствие живого существа. Тогда он приоткрыл дверь пошире, в сарай ворвался свет, и в то же время в нос ударило острым запахом человеческих нечистот. Малуэн нахмурился и внимательно осмотрел все, что окружало лодку, стоявшую на деревянных катках. Справа - бочонок со смолой, слева - груды корзин, и всюду, до самых дальних уголков, форменный хаос - разбросанные доски, ящики, якорь, пеньковые тросы, старые банки. "Душновато здесь", - подумал он. Ему никогда не доводилось оставаться в сарае при закрытых дверях, и его раздражала едкая вонь, но он снова и снова обшаривал глазами стены. Машинально, просто потому, что он за этим и пришел, Малуэн вынул из кармана колбасу и положил на плоскодонку, то и дело оглядываясь по сторонам - не высунется ли где рука или нога. - Господин Браун… - заговорил он так, как если б встретил знакомого. Рядом с колбасой легли обе коробки с сардинами. - Послушайте, господин Браун, я знаю, что вы здесь. Сарай принадлежит мне. Если бы я хотел вас выдать, то сделал бы это еще вчера… Он прислушивался, чуть подавшись вперед, как человек, бросивший камень в таинственную глубь колодца. Ни звука, кроме эха его собственного голоса. - Ладно, как хотите. Только заметьте, я пришел по-хорошему. Вчера не мог - у обрыва, как раз над вами, стоял жандарм. Голубой бидончик Малуэн по-прежнему держал в руке, почему-то не решаясь пошевелиться. Он говорил, как актер, заучивший текст, хотя на самом деле импровизировал: - Сейчас самое важное - поесть. Я принес колбасу, сардины, паштет. Вы меня слышите? Уши у него покраснели, как в детстве, когда нужно было декламировать стихи, но голос посуровел. - Зря вы хитрите. Я же знаю, что вы меня слышите. Если бы вы ушли, замок был бы сломан, а дверь приоткрыта. Да где же он? За бочонком со смолой? За грудой корзин? А может, под лодкой? Там места хватает. - Оставляю вам еду и бидончик с водкой. Думаю, мне лучше снова запереть дверь, а то жандармы увидят при повторном обходе, что она открыта, и могут заглянуть сюда. Раньше ему никогда не доводилось говорить в пустоту. Это сбивало с толку и вызывало раздражение. - Послушайте, мы не можем терять время. Я должен знать - вы живы или мертвы. Он даже не улыбнулся при мысли, что, может быть, обращается к мертвецу. - Скажите хоть слово или подайте какой-нибудь знак. Я не буду пытаться вас увидеть и тут же уйду, а завтра опять принесу еды. Малуэн выждал еще, но взгляд у него стал жестким. У рта появилась угрожающая складка, и он набычился - верный признак того, что вот-вот вспылит. - Не пытайтесь делать вид, будто не понимаете по-французски. Я сам слышал, как вы разговаривали с Камелией. Он подождал еще. Чтобы не выйти из себя, мысленно сосчитал до десяти. - Считаю до трех, - объявил он громко. - Раз… Два… Теперь это был уже не только гнев. Появился страх. Малуэн не смел больше шевельнуться. Говорил себе, что стоит обыскать сарай, как он наткнется на бездыханное тело, скорченное где-нибудь в углу, как крыса, объевшаяся отравленным зерном. На секунду он подумал о запахе… Нет, за сутки труп не разлагается! - Ладно, ухожу. Он и впрямь отступил на шаг с намерением уйти. Сзади, за открытой дверью, сверкало залитое солнцем море. Было так просто выйти, оставив еду на плоскодонке. - Я ухожу, - повторил он. Но не уходил. Не мог уйти. Ноги словно приросли к земле. - Признайтесь, так не очень-то честно. Я же пришел по-хорошему… "Да уходи же, дурень!" - говорил ему внутренний голос. А он ему отвечал: "Одну минутку… Всего минутку… Он откликнется, и я сразу уйду". - "Но будет поздно!" - А разве это моя вина?" Да, его ли вина в том, что он не в силах переступить порог, вернуться в ожидающий его мир солнца и свежести? Глаза его блуждали по сторонам. Голос утратил уверенность, зазвучал умоляюще: - Господин Браун, не ждите, пока я разозлюсь. В предчувствии решающей минуты, его охватила дрожь. - В последний раз считаю до трех. Раз.., два… Он по-прежнему смотрел прямо перед собой, забыв, что за спиной у него самый темный угол сарая. Именно там что-то легонько треснуло, и, прежде чем Малуэн успел повернуться, ему нанесли удар по правому плечу. Ударили чем-то тяжелым - ломом или заостренным концом молота. - Сволочь! - рявкнул он, круто повернувшись. Позади него стоял Браун. Во всяком случае, тот, кто был Брауном и кому во время разговора Малуэна с самим собой стоило только протянуть руку, чтобы прикоснуться к нему. Англичанин оброс рыжей бородой. Глаза его сверкали в полутьме, кадык ходил вверх и вниз в такт горячему прерывистому дыханию. Рука вторично занесла оружие - не молот, а крюк, которым достают крабов из-под камней и водорослей. Малуэн инстинктивно перехватил поднятую руку, завернул ее так, что затрещали кости, и вырвал крюк. | 
