Ян Василий - На крыльях мужества.

    – Значит, ханские джигиты завтра могут приехать и сюда, в наше кочевье, и увезут мою внучку Гюль-Джамал? Вот подарок джинна, который кончается печалью!

    – Ты должен бояться этого, – сказал Кара-Кончар. – Я давно думал о Гюль-Джамал и давно хотел, чтобы ты отдал мне ее для моего счастья.

    – Но мы бессильны перед волей шах-ин-шаха! – отметил Чобан-Коркуд, и оба стали обсуждать, как помочь в надвигающемся горе.

    – Где же мой приветливый знатный гость? – спохватился вдруг Коркуд.

    – Когда я подъезжал сюда, я видел, как молодой джигит на очень красивом коне отъехал от твоей юрты и поскакал в сторону Ургенча.

    Хорезм-шах Мухаммед Алла-Эддин любил поражать воображение окружающей его почтительной свиты неожиданными решениями. Однажды он сказал:

    – Из моих двухсот семидесяти жен, украшенных добродетелью, красотой и привлекательностью, я не вижу ни одной, которая принадлежала бы к племени беспокойному, свободолюбивому, всегда кипящему гневом и возражениями.

    Все льстецы поняли, что повелитель говорит о туркменах. Старый векиль дворца и смотритель над евнухами заметил:

    – Причину этого надо искать в твоей мудрости: ты не хотел иметь при себе во дворце постоянно тлеющий очаг беспокойства и тайных заговоров.

    – Нет, это не верно! – возразил более дальновидный, смелый начальник конницы Тимур-Мелик. – Наш повелитель задумал мудрый и необходимый шаг: его величество приобретет верного и преданного друга, когда он будет держать около своего благородного сердца лучший цветок этого смелого, гордого племени.

    – Да! Я решил послать опытных моих помощников в каракумские кочевья, их объехать и выбрать девять прекраснейших цветков пустыни. Всех их доставить в мой дворец. Они должны иметь гордую поступь вольного коня, легкость газели, глаза, сияющие как звезды в темную ночь, уметь петь свои песни и быть достойными стать моей женой и подарить мне наследника… – И шах задумался, накручивая на палец, украшенный алмазным перстнем, завиток своей черной шелковистой бороды.

    Сидевшие кругом Хорезм-шаха на ковре льстецы оживились и зашептали:

    – Такие девушки будут тебе петь степные песни, танцевать, как ветер. Они приготовят тебе лучшие туркменские кушанья, они подарят тебе сыновей, совмещающих твою мудрость, твое мужество и туркменскую веселость, беспечность и страсть к набегам.

    – Когда туркмены будут знать, – добавил шейх-уль-ислам, – что избранница их народа стала твоей великой подругой и спутницей жизни, они прекратят свои обычные волнения, имея собственную шахиню, которая будет рассказывать тебе, государь, об их жизни, нуждах и желаниях.

    – Это мудрый, дальновидный и необходимый шаг! – хором поддержали все сидевшие близ Хорезм-шаха.

    Целый месяц все туркмены были взволнованы. Некоторые кочевья снялись со своих стоянок и ушли далеко в глубь песчаной степи Каракумов. Два кочевья вступили в кровопролитную борьбу, когда их джигиты взаимно похитили девушек, предназначенных в жены Хорезм-шаху.

    Все же приказ был выполнен, и караван верблюдов, разукрашенный серебряной сбруей, пестрой бахромой и шелковыми коврами, доставил в столицу Великого Хорезма, город Ургенч, во дворец шаха, девять "украшений вселенной", черноглазых и снежнозубых смуглых степных красавиц.

    Осмотр и оценку привезенных невест взяла на себя властная мать Хорезм-шаха Туркан-Хатун, родом из племени кипчаков. Поэтому осмотр туркменок она делала с особой строгостью. Сам повелитель Хорезма, став женихом, не имел права увидеть избранницу до торжественного обряда венчания, порученного шейх-уль-исламу вместе с имамами, улемами и хором завывающих и прыгающих дервишей.

    Туркан-Хатун, со своей обычной злобностью и недовольным шипением, осматривала и обследовала каждую девушку. Обнаженные, заливаясь слезами, закрывая руками лицо, они стояли перед шахиней-матерью, покорно исполняя все ее прихоти.

    – Тощая, как голодная курица, – презрительно ворчала шахиня, ощупывая ребра одной. – Видно, питалась только джугарой… Зубы у тебя как у совы, а ноги тонкие, как у джейрана. Ты неуклюжа, как птица пеликан, такие же толстые, как у нее, твои губы…

    Туркан-Хатун была недовольна всеми девятью девушками. Однако Хорезм-шах нетерпеливо требовал немедленной свадьбы. Поэтому Туркан-Хатун выбрала одну, по имени Ай-Джиджек (лунный цветок), и приказала ее одеть в самые роскошные брачные наряды. Остальным девушкам, униженным и оскорбленным пристрастным осмотром, Туркан-Хатун приказала вернуться в кочевья. Сопровождавшие караван белобородые старики говорили между собой:

    – Конечно, мать-царица нарочно бранит наших красавиц. Ведь она кипчакского рода, ей хочется унизить туркмен. Она выбрала Ай-Джиджек не потому ли, что эта чудесная девушка – сирота, у нее нет родных, которые могли бы приобрести влияние и значение при дворце?

    Уже в пути караван был возвращен по приказу Хорезм-шаха. Он пожелал, чтобы все прибывшие с караваном, в том числе и восемь звезд, подруг невесты, присутствовали на свадебном празднестве.

    На этом празднестве Мухаммед Алла-Эддин показал, что иногда он может поступать вопреки воле своей матери. Он проявил исключительную щедрость, наделив роскошными подарками всех туркменских гостей и опустошив этим значительно свою сокровищницу. Он был поражен, увидев туркменских красавиц, блиставших очарованием и улыбками, точно яркое созвездие Плеяд в летнюю ночь.

    Туркан-Хатун, заметив, что Хорезм-шах готов включить в число своих жен еще восемь туркменок, посоветовалась с кипчакскими ханами, и шаху было сообщено, что все кипчаки волнуются и готовы сделать набег на туркменские кочевья, если они заметят дальнейшее благоволение к этому беспокойному племени.

    Мухаммед Алла-Эддин ответил, что "для него счастье и спокойствие родины выше всего" и что он отпускает "восемь звезд" обратно в свои кочевья к родителям.

    Царица Туркан-Хатун, отдувая важно губы, шептала своим приближенным:

    – Я все предусмотрела, все подготовила… Я выбрала самую смуглую, темную, как жук, самую тощую, самую слабую. Я уверена, что она скоро подохнет.

    Однако эта маленькая, худенькая туркменка с черными спокойными глазами не оправдала надежд самоуверенной кипчакской ханши. Ай-Джиджек была гибкая, стремительная и выносливая, как пантера, и легкая, как степная дикая коза.

    После торжественной свадьбы, которая, однако, по настоянию шахини-матери прошла более скромно в сравнении со всеми предыдущими свадьбами Хорезм-шаха, она поселилась в отведенной ей особой пристройке к дворцу, окруженной высокой стеной. Там были садик из молодых персиковых деревьев и кустов роз, бассейн с пестрыми рыбками и высокий старый карагач, на который Ай-Джиджек взобралась в первый же день, чтобы с его верхушки увидеть родные песчаные степи.

    Мухаммед Алла-Эддин посвятил новой жене только первый десяток дней, а потом вспоминал о ней изредка, предоставив избраннице полную свободу в пределах ее маленького мирка.

    Ее навещали приезжавшие из степей туркменки и влиятельные старики. Они привозили подарки – белых ягнят, живых куропаток, сушеный творог, и крупный розовый виноград, выросший в предгорьях Копетдага, и маленькие шелковые ковры, на которых просили ее молиться о счастье туркменского народа.

    В урочное время Ай-Джиджек подарила Хорезм-шаху смуглого, как абрикос, очень крикливого мальчика, над которым шейх-уль-ислам произносил торжественные молитвы, а подосланные шахиней Туркан-Хатун колдуны завывали заклинания. Приезжавшие из степей туркменские певцы возле люльки с мальчиком распевали родные былины о подвигах своих героев, желая, чтобы новорожденный царевич тоже стал степным героем – батыром.

    Занятый походами и государственными делами, Хорезм-шах надолго забыл о своем маленьком сыне. Он был очень удивлен поэтому, когда спустя семь лет Ай-Джиджек попросила его посмотреть на ее мальчика, названного Джелаль-эд-Дином.

    Хорезм-шах прислал за ним несколько всадников и в подарок – коня, прекрасно убранного золотой сбруей. Джигиты вернулись, сказав, что мальчик отказывается сесть на этого коня.

    – Почему? – воскликнул разгневанный Хорезм-шах. – Неужели, воспитанный женщинами, мой сын стал сам подобен изнеженной, робкой девушке? Я ему нарочно послал спокойного белого коня, на котором детям ездить безопасно.

    Джигиты ответили:

    – Твой сын растет батыром. Он сказал, что на присланном твоим величеством коне может безопасно ездить царица Туркан-Хатун или старенький шейх-уль-ислам. А для того чтобы явиться перед великим шахом Хорезма, у него есть собственный конь, приведенный ему как дар туркменского народа. На этом коне он и приедет.

    Хорезм-шах был удивлен и заинтересован. Он приказал сыну немедленно явиться и ожидал его в загородном саду Тиллялы.

    Маленький Джелаль-эд-Дин прискакал на необычайной красоты рыжем, поджаром туркменском жеребце с огненными глазами. На гибкой шее гривы не было, а от ушей до холки тянулась голая полоса – признак древней редкой породы. Мальчик легко соскочил на землю, бросив поводья джигитам, примчавшимся за ним на взмыленных конях. Держа в руках убитого зайца, он подошел к покрытому коврами возвышению под старым карагачем, где сидел Хорезм-шах. Джелаль-эд-Дин опустился на колени, положил зайца и поцеловал землю между руками.

    Мухаммед Алла-Эддин был взволнован, подозвал к себе сына, обнял его, поцеловал в лоб и посадил рядом с собою.

    – Прими от меня мою охотничью добычу – я сам загнал зайца моими любимыми борзыми собаками.

    – А кто тебя научил ездить на этом коне?

    – Моя мать, Ай-Джиджек! – гордо сверкнув глазами, ответил Джелаль-эд-Дин.

    Хорезм-шах приказал немедленно для него зажарить зайца на вертеле, а из шкуры сделать для себя охотничьи рукавицы.

    Он велел джигиту, державшему коня, сесть на него и проехаться по дорожкам сада. Джигит с трудом взобрался на храпевшего и плясавшего жеребца, а затем вылетел из седла, когда конь взвился на дыбы и сделал несколько бешеных скачков.

    Со вторым и третьим джигитами произошло то же – они не могли усидеть на сильном, злобном жеребце.

    Хорезм-шах хохотал до слез и приказал больше не трогать коня.

    – А тебя конь сбрасывал когда-нибудь? – спросил он сына.

    – Старики меня учили: кто не падал с коня, тот не научится ездить. Теперь конь меня слушается, а я к нему привык.

    Джелаль-эд-Дин спокойно подошел к коню, погладил его по гибкой, изогнутой шее, легко вскочил в седло и несколько раз промчался по саду, перескочив через кусты цветущих роз.

    С этого дня Хорезм-шах полюбил мальчика, брал его с собой на охоту и требовал, чтобы он являлся к нему каждую пятницу, для присутствия на торжественном празднестве в честь Искандера Зулькарнайна Великого.

    Вскоре, к бешеному негодованию Туркан-Хатун, Хорезм-шах объявил Джелаль-эд-Дина наследником древнего престола Хорезм-шахов.

    Возмущенная Туркан-Хатун, проливая ядовитые слезы, слушала дворцовые сплетни, передававшие новые случаи внимания Мухаммеда к маленькому сыну от ненавистной ей туркменки. Шахиня, однако, присылала для мальчика дорогие подарки, сладости и редкостные плоды. Ай-Джиджек с благодарностью их принимала, но не передавала своему сыну ничего, что исходило из рук завистливой Туркан-Хатун, боясь отравы и смертельных заклинаний, сделанных над подарками, приносящих гибель.

    Затем Хорезм-шах разрешил Ай-Джиджек вместе с Джелаль-эд-Дином свободно ездить в туркменские кочевья. Там мальчик участвовал в скачках, в охоте с борзыми собаками на лисиц, джейранов и волков. Он выказывал и ловкость, и отвагу, своей легкой походкой, неутомимостью и отчаянной смелостью вызывая восхищение кочевников. Эти качества он получил от своей матери, которую правильно когда-то злобная Туркан-Хатун назвала "туркменской неукротимой пантерой". Тряся головой и шипя, она говорила:

    – И сын пошел весь в нее. Кипчаки должны его бояться… И разделаться с ним возможно скорее…

    Кипучий, всегда стремительный Джелаль-эд-Дин не мог примириться с однообразной жизнью дворца, постоянными приемами посетителей, с торжественными выходами Хорезм-шаха, его пышными речами, в которых он начинал с поучений об обязанностях правоверного мусульманина, а кончал планами будущих походов для завоевания вселенной.

    – Ты новый Искандер Великий! – кричали раболепные слушатели.

    Согласно приказу отца, Джелаль-эд-Дин всегда находился возле него как престолонаследник, который должен учиться трудному искусству управления государством.

    Все свободное время Джелаль-эд-Дин проводил у своей матери Ай-Джиджек, в ее небольшом домике на территории дворца, где она, сидя на террасе вместе с несколькими служанками, искусно вышивала сюзане или ткала небольшие ковры с редкими, старинными узорами.

    Одна комната с краю террасы была отведена Джелаль-эд-Дину. Всякий, войдя в нее, мог убедиться, чем увлекается наследник Хорезм-шаха. На стенах висели мечи и кинжалы различных образцов и размеров, саадаки, откуда выглядывали луки и стрелы, а в углу стояли короткие копья с отточенными, как бритва, лезвиями. Там же, на ковре, среди пестрых подушек обычно сидел Джелаль-эд-Дин, погруженный в чтение книги или чистя меч, согласно правилу: "Сталь меча должна быть так же светла, как мысли и сердце ее хозяина". Рядом лежала простая желтая баранья шуба, служившая подстилкой летом и покрывалом зимой. Для изголовья Джелаль-эд-Дин использовал очень легкое, хорезмского образца, седло, обтянутое кожей, с которым он никогда не расставался.

    Воспитателем и учителем будущего шаха в воинском искусстве был знаменитый полководец, весь изрубленный в битвах, Тимур-Мелик. Он рассказывал и о своих походах, и хорезмийских богатырях прошлого, как они создавали славу и могущество Великого Хорезма и как дед и прадед Джелаль-эд-Дина сражениями и победами раздвигали границы родной страны.

    Одно имя всегда волновало Джелаль-эд-Дина – прославленное имя Искандера Великого Двурогого^[3]. Молодой наследник страстно хотел подробнее ознакомиться с жизнью этого необычайного полководца.

    У Джелаль-эд-Дина был также и духовный наставник, факих^[4] Хасан-Юсуф, тихий, сумрачный старик, приходивший медленными, неслышными шагами, принося в цветном платке несколько старинных книг, пахнущих воском и шафраном. Он читал нараспев арабские тексты и переводил их на узбекский язык, объясняя поучения пророка Мухаммеда, да почтит Аллах лик его!

    А Джелаль-эд-Дин внимательно слушал старого учителя, всматривался черными пытливыми глазами в его седую бороду и крючковатый нос, следя, как тот водил сморщенным пальцем с желтым ногтем по священным строкам книги… Но мысли его уносились далеко, в горы и равнины Ирана, и вместо рядов арабских букв, сплетенных искусной вязью, он видел стройные ряды воинов, ощетинившихся длинными копьями, или стремительно скачущих всадников, а впереди – его, в серебряном шлеме с белыми крыльями, непобедимого, необычайного Искандера…

    Однажды Джелаль-эд-Дин прервал Хасан-Юсуфа во время его разглагольствований о правилах веры и закричал:

    – Довольно! Это выше моих сил! Отныне ты мне будешь рассказывать о том, к кому летит моя душа!..

    Старый ученый оторопел… Он положил палец на нижнюю губу и стал грызть желтый ноготь. А Джелаль-эд-Дин продолжал:

    – Скажи мне, достопочтенный наставник, нет ли у тебя такой книги, в которой была бы описана жизнь и походы великого Искандера?

    Хасан-Юсуф рассердился:

    – Как ты смеешь прерывать чтение "Благородного свитка"^[5]?! Почитание Аллаха – прежде всего! И я должен научить тебя этому, как приказал мне Хорезм-шах: "Привлечь сына к беседам с людьми богобоязненными и рассеять безумные мысли, так как ему не суждено быть шахом Хорезма".

    Джелаль-эд-Дин вздрогнул… То, что он услышал, показалось ему невероятным:

    – Но я ж наследник древнего престола Великого Хорезма?! Кто может лишить меня этого?

    – Кто дал тебе это счастье, тот может тебя и лишить его! Если его величество увидит, что ты слишком любим народом, он назначит своим наследником самого младшего из своих сыновей, ребенка, чтобы в нем еще долго не иметь себе соперника… – Здесь старик перепугался, что сказал лишнее, захлопнул книгу и, схватив свои туфли, хотел убежать, но Джелаль-эд-Дин крепко держал его за одежду.

    – Сейчас ты мне расскажешь все, что знаешь про великого Искандера!

    Старик засопел, прикрыл широким рукавом глаза и прошептал:

    – Да поведет тебя Всевышний по светлому пути удачи!.. – Факих выпрямился и, снова став сумрачным, заговорил, как обычно, нараспев: – Если ты хочешь знать жизнь и подвиги Искандера-Румийца, истребителя народов, – да не помилует его Аллах! – то послушайся моего совета. У твоего отца в потайном месте хранится драгоценная библиотека. Среди редчайших книг, конечно, есть и книга об Искандере…

    – Благодарю тебя за важные указания, достопочтенный мой наставник!

    Охая, с бормотанием молитв, старик удалился.

    На другой день Джелаль-эд-Дин был у хранителя библиотеки, престарелого шахского летописца Шахир-Сулеймана Аль-Хорезми. Раньше ему не приходилось встречаться с этим великим ученым-историком, который изо дня в день, сорок лет без перерыва, записывал в большую толстую книгу летопись всех важнейших событий, происходивших во владениях Хорезм-шаха.

    Библиотека находилась в небольшой квадратной комнате с железными решетками на маленьких окнах под самым потолком. Старый летописец, несмотря на жаркий день закутанный в бараний тулуп, сидел на истертом коврике. Перед ним на резной деревянной подставке лежала развернутая большая книга, а рядом с ним на коленях сидел его молодой чтец и переписчик – старик уже наполовину ослеп и сам не мог ни читать, ни писать. От дряхлости у него тряслась голова, но мысли оставались ясными, и память воскрешала события далеких лет. Он диктовал переписчику фразу за фразой, а тот, повторив, обмакивал тростниковый калям в бронзовую чернильницу и быстро записывал их в большой книге красивой арабской вязью.

    Шахир-Сулейман встретил Джелаль-эд-Дина сперва сердито: