- Ничего не понимаю, - сказала Люси. - Прошлым летом мы ловили здесь лунную рыбу длиной с локоть. Ты сидел рядом с ней на берегу, лениво кидая гальку в заводь. На этой стороне ручья к самой воде спускалась зеленая лужайка; противоположный берег был каменистым, там лишь местами поднимались одинокие деревья. Было тихо, жарко и дремотно; слышалось только приглушенное журчание ручья, прокладывающего себе путь по усеянному обломками скал ложу, да где-то вдалеке бранились вороны. - Значит, твоему отцу принадлежат все эти земли? У него много земли, - заметил ты. Она кивнула и, помолчав, сказала: - Прошлым летом я читала книгу, в которой говорится, что никто не имеет права владеть землей. Откинувшись на мягкую траву, ты посмотрел на нее: - И ты этому веришь? - Не знаю, - серьезно нахмурилась она. - Вообще-то я не верю ничему, что должны делать люди. Не понимаю, какое право кто-либо имеет указывать нам, как мы должны поступать? - Но я имею право сказать тебе, чтобы ты не дергала меня за волосы? - осведомился ты. - Не имеешь. У тебя есть только право взамен дернуть меня - если сумеешь. Она быстро протянула руку и, схватив полную горсть твоих густых волос, резко дернула их. Ты взвыл, схватил ее за руку, вскочил на ноги и обхватил Люси. Сцепившись, вы кубарем покатились по лужайке и едва не свалились в ручей. Она почти не уступала тебе в силе. Ты победил, оседлал ее и, крепко прижимая к воде, свободной рукой брызгал прямо ей в лицо, требуя, чтобы Люси сдалась. - А мне нравится. Вода такая прохладная и приятная, - сказала девушка, не сопротивляясь. Но ты почему-то встал и сел чуть поодаль на траву. Она тоже поднялась на ноги, пригладила волосы, оправила платье и зачерпнула полные ладони воды. - Я хожу сюда купаться, - задумчиво сказала Люси. - Детьми мы всегда ходили купаться вместе: два старших брата и я, но, когда Март начал ходить в школу, он сказал, что больше не будет ходить с нами, если мы не будем надевать купальные костюмы, а мне этого не хотелось, и он не разрешал мне купаться. Он стоял здесь у самой воды и отгонял меня веткой. Джон был на его стороне, и мне пришлось сдаться. Но я все равно не носила купальник, поэтому приходила плавать одна. Ты что-то вспомнил и спросил: - Так вот где ты была вчера, когда я нигде не мог тебя найти? Она кивнула, как будто это было совершенно не важно, вынула руки из воды, вытерла их о край юбки. Слегка загоревшая на солнце, с легкими веснушками на нежной золотистой коже, она была прекраснее, чем обычно. Ты представил ее стоящей по колена в воде; неужели она вся такая нежно-золотистая? Задумчиво глядя ей в лицо, ты сказал: - Ты сейчас очень красивая. Она тут же ответила, вернув тебе взгляд: - Приятно, что ты так думаешь. Но что ты имеешь в виду, когда говоришь - сейчас? - Не знаю… Наверное, когда сидишь здесь, омытая солнечным светом… Никогда не видел девушки прекраснее тебя. Она молчала. Через некоторое время ты сказал: - Слушай, Люси, давай искупаемся вместе, а? - Ты хочешь сказать, раздетыми? - Конечно, а почему нет? Какая разница! Какое-то время она с изумлением смотрела на тебя, затем в ее глазах сверкнул огонек, и вдруг она рассмеялась: - Что ж, это будет забавно. Мне нравится эта идея, только я не стану. - Почему? Пойдем, какое кому дело? Прошу тебя. Она замолчала, но в глазах ее по-прежнему сверкали смешинки. - Не знаю. Конечно, для этого нет никаких препятствий, только вряд ли я на это пойду. Боюсь, я буду чувствовать себя глупо. Ты уговаривал и просил ее, но она оставалась непреклонной. Пришлось отступить, и ты нарочито надулся, но она, казалось, этого не замечала, и тебе пришлось окончательно сдаться; рядом с ней невозможно было находиться в плохом настроении. Она предложила еще раз порыбачить, и вы соприкасались головой, когда заглядывали в банку с червями, чтобы посмотреть, сколько их осталось. В ту ночь, лежа в постели, ты подумал, что это было первое легкое недоразумение между вами. Ты размышлял об этом, потому что на душе у тебя непонятно почему было неуютно. Так естественно сохранялись ваши дружеские отношения, что, если попытаться по-настоящему поссориться с ней? Но ты не мог представить ссору с ней, а ведь она не была ни холодной, ни безвольной, ни слишком уступчивой. Несмотря на упорные попытки решить эту приятную загадку, к тебе незаметно подкрался сон. Затем чередой прошли несколько дождливых дней; вы катались на машине в Дейтон и обратно, по вечерам пытались играть в шахматы с мистером Крофтсом, но ты нашел его слишком искусным игроком. Он играл с безразличным выражением лица, словно маленькие деревянные фигурки двигались лишь по прихоти природы и ему было не очень интересно, как они пойдут в следующий раз. В ту ночь небо прояснилось, и наутро уже сияло солнце. К полудню воздух прогрелся, но подул легкий свежий ветерок, покачивая головки маков. Ты не обрадовался, потому что приближался конец июля и вскоре предстояло возвращаться в Кливленд, а тебе так нравилось бродить с Люси по лесам и полям под веселым солнцем. В тот день она предложила погулять, и вы вместе зашагали к лесистому холму, с вершины которого опрометью сбежали к берегу ручья. Вы прошли вдоль его русла, пробираясь сквозь густые заросли кустов, и оказались на краю заводи, где сидели два дня назад. Ты слегка удивился, так как не представлял, что вы успели так далеко забраться. Люси привела тебя сюда намеренно. И здесь она сразу же, без вступления, объявила: - В тот раз я сглупила. Давай искупаемся. Прежде чем ты успел сообразить, что происходит, она сбросила туфли и чулки, сдернула с себя платье и нижнее белье и нырнула в заводь. Сначала Люси исчезла под водой, затем вынырнула и поплыла к дальнему краю заводи, где остановилась в воде по колено, выжимая волосы и разбрасывая вокруг сверкающие брызги. - Ты идешь? - позвала она. Кое-как дрожащими пальцами ты развязал шнурки на туфлях и расстегнул пуговицы. Сложил свою одежду аккуратным свертком, после чего остановился у воды, чувствуя себя ужасно обнаженным. Люси взмахнула головой, и тяжелое облако ее волос упало ей на плечи, спускаясь ниже талии. - Здесь можно нырять? - спросил ты. - Да, здесь глубоко, с головкой. Ты нырнул, но слишком плоско и ударился животом о воду. Ты доплыл до другого берега и вышел из воды рядом с ней. - Я забыла про волосы, - с сожалением сказала она. - Теперь им долго сохнуть. - Ничего, сегодня очень жарко, - заметил ты. - И до чего же вода теплая! Я думал, она холоднее. Ты хотел повернуться и посмотреть на нее, но не мог. Так ты и не смог этого сделать, хотя вы вместе ныряли, сидели на берегу, греясь на солнышке, и снова забирались в воду и плавали. Перед тобой мелькали ее белые руки и ноги, маленькая крепкая грудь, красивый изгиб бедер. Сидя рядом с ней на траве, ты разглядывал ее ступни, восхищаясь ровными изящными пальчиками с прозрачными розовыми ноготками, стройным и гладким подъемом ее щиколотки. Она не была совершенно нагой, потому что длинные пряди волос, блестящие от влаги, покрывали все ее тело, которое просвечивало сквозь них то там, то здесь, как солнечный свет проникает сквозь вино. - Жалко, что мы не захватили полотенце, - сказала она. - Моя одежда тоже намокла, мы ее всю забрызгали. Ты не отвечал. Ты думал, как это было бы естественно и восхитительно повернуться к ней, сидящей рядом, и сказать: "Люси, я люблю тебя. Ты выйдешь за меня замуж?" Интересно, что она ответит. Тебе казалось, что Ты знал это. Но ты ничего не сказал. Чуть позже, одевшись, вы лениво шагали под палящим солнцем к дому, через сад. Мистер и миссис Крофтс играли в теннис, и вы с Люси уселись в тени на искривленный ствол какого-то дерева и наблюдали за игрой. Тут появился Абрахам, негритенок, помощник повара, и принес кувшин с лимонадом и несколько стаканов. Игру отложили. - Что это с твоими волосами? - спросила миссис Крофтс. - Они еще не высохли, - сказала Люси. - Мы ходили купаться. Мистер Крофтс, с удовольствием смакуя холодный лимонад, заметил, что игра в теннис полезнее, потому что заставляет потеть. Через несколько дней, в последний день июля, Люси отвезла тебя в Дейтон к дневному поезду на Кливленд. С вами поехал ее отец, у которого были какие-то дела в городе. На следующее утро тебе нужно было выйти на работу. Чего же ты хотел, чего ожидал? Ты говорил себе, что Люси интересуется музыкой, намереваясь серьезно ею заняться, но ты знал, что это все пустая болтовня. Она заявила, что у нее отпуск, и за все время ни разу не села за инструмент и даже не заговаривала об этом. "Интересно, есть ли у нее хоть какой-то талант?" - раздумывал ты и приходил к выводу, что, скорее всего, нет. Во всяком случае, это совершенно неизбежно - жениться на ней. Можно было не торопиться, ей было всего девятнадцать, то есть она всего на шесть лет младше тебя, в самый раз. А тем временем тебе предстояло провести в одиночестве полтора месяца до ее возвращения. Но почему же, в конце концов, между вами ничего не произошло? Ты поцеловал ее всего один раз, в тот весенний день в Кливленде, когда пролил кофе. Сколько неиспользованных возможностей! Может, она не собиралась и не хотела выходить замуж, потому что еще не созрела для брака. Но нет, ясно, нужно будет жениться. А забавными тестем и тещей станут ее родители, они достаточно обеспечены, их нечего будет стыдиться. Хорошо, что они совершенно иные, чем эти ужасные дядя и тетя Люси в Кливленде. Любит ли тебя Люси? Да. Нет. Что бы она ответила, если бы ты спросил ее, любит ли она тебя? Возможно, она этого и сама не знала, но если бы ты попросил ее стать твоей женой, Люси сразу бы согласилась. Теперь ты знал только одно - ничего не произошло; сидя в поезде, приближающемся к вокзалу Кливленда, ты вдруг почувствовал себя уставшим и опустошенным. Ты решил, что напишешь ей письмо, в котором попросишь ее выйти за тебя замуж. На следующий день, появившись в офисе, ты столкнулся с трудными проблемами. Дик должен был вернуться только через две недели, и на тебя обрушились вопросы, которые в ином случае должен был решать он сам. Тебе в этом почудилось нечто недоброе, поскольку пределы твоих полномочий никогда четко не оговаривались. Позднее выяснилось, что в сделке по Питтсбургу Джексон намеренно подставил тебя. Днем в кабинет вошла секретарша Дика и передала тебе письмо. - В основном я занимаюсь личной корреспонденцией мистера Карра, - сказала она, - но здесь, кажется, ничего не смогу сделать. Я послала мистеру Карру телеграмму, но, вероятно, он получит ее только через неделю. Письмо было из Вены от Эрмы. Она сообщала, что уезжает в Америку, неделю проведет в Нью-Йорке, а потом прибудет в Кливленд, где, возможно, проведет осень и зиму. Не может ли Дик, как хороший брат, дать указания, чтобы ее дом привели в порядок? Ей до смерти надоели отели. На следующий день пришла телеграмма, извещающая о ее прибытии в четверг. Ты немедленно поехал на Вутон-авеню проверить, что из твоих инструкций уже выполнено. Это было твое самое живое воспоминание об Эрме. Августовское утро на грязном вокзале Кливленда, и она, спускающаяся на платформу, подобно волшебной принцессе, в кружевах и цветах, овеянная свежестью, окруженная носильщиками, тащившими свертки и чемоданы. Ты ожидал увидеть толпу встречающих, но, видимо, Эрма известила о своем приезде одного Дика. Ты поспешил ей навстречу, а она помахала тебе рукой и крикнула: - Билл! Как это мило! Ты объяснил, что Дика нет в городе. Эрма поцеловала тебя в щеку, отчего ты покраснел. - Нужно же мне хоть кого-то поцеловать! - воскликнула она. - Ты не против? Ну все равно, такого симпатичного, как ты, обязательно нужно было поцеловать. Думаю, американцы бреются тщательнее европейцев - у них на щеках всегда легкая щетина. А Дику должно быть стыдно, что он торчит где-то в лесу, когда я приехала домой. Господи, подумать только, я не была здесь больше года! Как она была великолепна, ошеломительна, как сводила с ума, в своем дорожном бордовом костюме, ловко облегающем стройную фигурку, в бордовых туфлях на невероятно тонком и высоком каблуке, в бархатной бордовой шляпке, но, главное, ее овевал аромат неведомых земель и незнакомых духов. Ты сказал себе, что она настоящая красавица. Она резко отличалась от тех лукавых и уверенных девиц, с которыми ты сразу чувствовал себя униженным и смущенным. Вы поехали к ней домой, и какое-то время ты провел с ней, показывая произведенные по твоему указанию приготовления, сожалея, что было мало времени, чтобы закончить все, и наконец остался с ней на ленч. Вернувшись в офис и сидя за рабочим столом у себя в кабинете, ты думал, что, если бы женился на ней, тоже мог бы поехать в Европу. С возвращением Дика ты с облегчением вздохнул; тебе становилось все труднее управляться с делами в офисе без него. Он набросился на работу с решительностью, от которой у тебя захватило дух, и вечером по его возвращении состоялось совещание, затянувшееся за полночь, потому что всех, кто был в курсе, беспокоили дела по Питтсбургу. На следующее утро тебя вызвали в кабинет Дика. Засунув руки в карманы брюк, он с недовольным лицом расхаживал по ковру. - Билл, - резко заговорил он, - какого черта ты хотел сказать этим своим письмом Фэреллу? Ты раскрыл наши карты, и они обвели нас вокруг пальца. За последние два года это был самый большой кусок, который нам достался, а мы его потеряли. Вчера я ничего не стал говорить при всех, но, боже мой, я не понимаю, о чем ты думаешь! Ты этого ожидал и заранее решил сохранять спокойствие, ничем не выдавая своего возмущения. - Все не так просто, как кажется, - ответил ты, - хотя, признаюсь, для меня это было неожиданностью. Вот, посмотри. Достал из кармана телеграмму, которая поступила в день твоего возвращения, и копии предыдущих писем Джексона. Дик читал их, пока ты объяснял, что тебе их не показывали до тех пор, пока ты не написал свое письмо. - И где же они были? - Не знаю. Я не смотрел в папки. - Ты обвиняешь Джексона, что он нарочно… - Нет, у меня нет для этого доказательств. Может, дело в обычной небрежности. Но таковы факты. Дик хотел что-то сказать, но ты не дал ему вставить слово: - Я знаю, это нельзя извинить, мне следовало знать, но дело в том, что они все так запутали, что я растерялся. Первое предложение было отозвано, и само по себе это уже было достаточно плохо. Почему Джексон послал туда новичка? Почему не поехал сам? Он сказал, что этот новичок - парень Меллиша, как будто это могло как-то помочь. Дик задумался, но все еще не очень тебе верил. Ты понял, что он подозревает тебя в зависти к Джексону. - Это письмо было ужасным, Билл, - сказал он, - и с этим не поспоришь. Господи, какая это глупость! Но ты прав, все было слишком запутано. Я так и сказал вчера вечером. За этим ничего не последовало. Некоторое время тебе казалось, что Дик отошел от тебя, но держался с тобой он вполне по-дружески, как и со всеми остальными. В результате этой истории ты стал приглядываться к Джексону, что было несложно, поскольку ты имел свободный доступ ко всем отделам. Единственным человеком, с которым ты разговаривал на эту тему, был Шварц, который согласился, что за всем этим что-то кроется; Джексон не стал бы намеренно устраивать такую игру только для того, чтобы досадить тебе. Как-то к вечеру, спустя неделю после возвращения Эрмы, тебя пригласили к телефону, и ты услышал в трубке ее голос. Шел дождь, ей стало тоскливо и одиноко, и она пригласила тебя приехать к ней пообедать тет-а-тет. Ты поехал. Трудно восстановить то впечатление, которое произвела на тебя тогда Эрма. Безусловно, ты был польщен оказанным тебе вниманием; это так же точно, как то, что ты не был в нее влюблен. Ты всегда говорил это себе - с миссис Дэвис, с Миллисент и с Люси, - значит, ты никогда никого не любил? Ну а остальные, они любили? Некоторые люди, кажется, ощущают это иначе… Да черт с этим! Ты с готовностью принял радушный жест Эрмы отчасти потому, что знал: любой из самоуверенных молодых хлыщей много дал бы, чтобы она пригласила его пообедать с ней наедине. В тот вечер она была с тобой очень приветлива и мила; она умела быть такой, когда хотела. Обед был превосходным; и вы с ней выпили достаточно много вина. После обеда сидели вдвоем в маленькой комнате за библиотекой. Окна были открыты в сад, она играла на фортепьяно и пела модные "шансон", которые ты никогда не слышал, а потом подошла, уселась рядом с тобой на диване и стала рассказывать о Европе - о ее людях, городах, реках, о побережье Средиземного моря. Ты чувствовал, что тебе нечего рассказать ей, но, будь справедлив к себе, ты же всегда умел великолепно поддерживать разговор, когда на карте ничего не стояло. Она всегда с удовольствием слушала твои приправленные язвительностью рассказы о капитанах индустрии, которые выводили стройные ряды бледных бухгалтеров и хорошеньких стенографисток на борьбу с глупым и диким миром. В конце концов, ты прекрасно понимал, что с тобой происходило, и, только когда ты осмеливался принять участие в этой борьбе, становился бессловесным идиотом. Ты сидел в тот вечер на диване, разговаривал, слушал и восхищался белоснежными уверенными руками Эрмы, их прелестными, нервными, какими-то вспархивающими жестами, ее точеной шеей. Она еще не остригла свои волосы. Из блестящей золотистой массы то здесь, то там выбивался непослушный локон. |
