Когда со шнурком было покончено, она почувствовала, что Коломбан притягивает ее к себе.

    - Да, суженый мой, - прошептала она, - да, вот я!

    И молодые люди впервые оказались тесно прижаты друг к другу; руки их сплелись, волосы смешались, губы слились в поцелуе.

    Это был их первый поцелуй.

    Их можно было принять за двух богинь-сестер - Скромность и Целомудрие, - обнимающихся под присмотром матери - Девственности.

    Первым сил лишился Коломбан.

    Он откинулся, прервав поцелуй; по всему его телу пробежал озноб; он попытался снова припасть губами к Кармелите, однако его горло словно сдавила железная десница, язык не слушался его, и он с трудом пролепетал:

    - Приди!.. Приди!.. Приди.

    Он уронил безжизненную голову девушке на грудь; в висках у нее шумело, в ушах звенело, но она расслышала последний зов возлюбленного; почувствовав на груди тяжесть головы любимого, девушка вздрогнула и едва слышно вскрикнула.

    Этот общеизвестный факт признается и медициной; он подтверждается всеми статистиками, хотя наука никак его не объясняет: когда кончают самоубийством мужчина и женщина, первым обычно умирает мужчина.

    Мы лишь констатируем перед читателями этот факт; кто может, пусть его объяснит.

    Итак, первым умер Коломбан.

    Кармелита поняла, что любимый испустил последний вздох; она открыла глаза, к ней на мгновение вернулись силы и голос, из самого сердца вырвался крик:

    - Коломбан… Коломбан!..

    Она притянула поближе его голову, прижалась губами к его лбу и из последних сил прошептала:

    - Я здесь! Я здесь!

    И уронила голову рядом с головой возлюбленного. Часы пробили один раз.

    Если помнят читатели, именно в это время ссора в кабаке утихла; трое молодых людей, встреченные нами в самом начале этой истории, а также их таинственный спаситель приказали подать ужин.

    Вы не забыли, дорогой читатель, что Сальватор и Жан Робер покинули улицу Мясника Обри, где оставили двух приятелей, Петруса и Людовика: те спали, уронив головы на стол, под присмотром лакея, отвечавшего по приказу Сальватора за их безопасность.

    А комиссионер и поэт отправились на улицу Сен-Жак, где звуки виолончели привели их к Жюстену. Друзья выслушали рассказ учителя. Они оказались рядом в ту минуту, как тот получил тревожное письмо от Мины. Сальватор поспешил в полицию в надежде разузнать о похищенной девушке. Жан Робер отправился за лошадью, Жюстен пошел вслед за Баболеном к Броканте, где к нему присоединились Жан Робер и Сальватор.

    От старой колдуньи Жюстен узнал новые подробности похищения, а от Сальватора получил указание: ни в коем случае не впускать никого ни в комнату Мины, ни в сад пансиона. С тем учитель и поскакал во весь опор в Версаль.

    Сальватор и Жан Робер отправились на Новый мост, где договорились встретиться с г-ном Жакалем. Там полицейский пригласил их в свой экипаж и в общих чертах изложил историю, которую со всеми трагическими подробностями мы поведали нашим читателям.

    Пусть Жюстен скачет в Версаль, а Жан Робер, Сальватор и г-н Жакаль едут в Ба-Мёдон; мы же возвратимся к Людовику и Петрусу, спящим в кабаке.

    Первым проснулся Людовик. Его разбудила шумная компания, желавшая повеселиться в той самой комнате пятого этажа, которую с немалым трудом отвоевали трое друзей.

    Лакей, добросовестно исполнявший предписания Сальватора, никого не пускал в комнату, где спали Людовик и Петрус.

    Однако новоприбывшие продолжали настаивать и так при этом шумели, что разбудили молодого доктора.

    Тот открыл глаза, прислушался.

    Припомнив события этой ночи, он решил, что после взятия города приступом ему придется выдержать осаду; однако на сей раз наступавшие атаковали с такими радостными криками, что Людовик рассудил: пожалуй, будет приятно сдаться на милость молодых и веселых противников.

    И он сам пошел отворить дверь.

    В ту же минуту целая толпа пьеро и пьеретт, пройдох и торговок ворвалась в комнату с таким гомоном, с таким хохотом, что Петрус в испуге вскочил и завопил:

    - Горим!

    Ему снился пожар.

    В суматохе этого вторжения Людовик вдруг почувствовал, что его обнимают сзади за шею две прелестные ручки. Лицо чаровницы скрывала бархатная маска. Соблазнительный ротик приоткрылся, показывая жемчужные зубки. Красавица проговорила:

    - Это ты, душа моя? С каких это пор бедный студент-медик может позволить себе роскошь снять целый этаж?

    - Если бы крошка дала себе труд оглядеться, она бы заметила, что я не один, - отвечал Людовик.

    - А-а, да, да, да, - спохватилась пьеретта. - Вон метр Рафаэль собственной персоной! Эй, хочешь, я, вернее, моя ножка тебе попозирует для "Пожара в городе"? Ведь ты закричал: "Горим!", когда мы вошли!

    Девушка приподняла юбку и показала обтянутую тонким шелковым чулком ножку - из тех, что повсюду ищут художники, а находят кардиналы.

    - А-а, мне знакома эта ножка, принцесса! - воскликнул Петрус.

    - Шант-Лила! - вскричал Людовик.

    - Раз меня узнали, я снимаю маску, - заявила красавица-прачка, - и потом, маска мешает пить… Пить! Умираю от жажды!

    И все общество, состоявшее из пяти или шести ванврских прачек и трех или четырех мёдонских садовниц в сопровождении их обожателей, подхватило хором:

    - Пить! Пить!

    - Тихо! - властно приказал Людовик. - Этот зал снял я, значит, мне и заказывать. Лакей! Шесть бутылок шампанского на мой счет!

    - И шесть - на мой! - прибавил Петрус.

    - Вот это дело! - похвалила принцесса. - За это каждому из вас - щечку!

    - Чет или нечет! - крикнул Петрус, выгребая из кармана горсть монет.

    - Что вы делаете, сеньор Рафаэль? - спросила Шант-Лила.

    - Играю с Людовиком: ставлю его щечку против моей, - пояснил Петрус.

    - Чет на чет! - отвечал Людовик на том же языке, на каком говорил его друг.

    - Ну, опять пошли шуточки! Так мы, пожалуй, расстреляем все хлопушки! - возвращаясь к любимому слову, заметила принцесса. - Пиф! Паф! Не хватает только Камилла: он бы сейчас подпустил целый сноп!

    В эту минуту лакей внес дюжину шампанского.

    - А вот и сноп! - объявил он, откупоривая две бутылки: проволочки он сорвал с пробок еще в коридоре.

    - Я выиграл! - крикнул Людовик и расцеловал Шант-Лила в обе щечки. - Я тебя похищаю, сабинянка!

    Подхватив принцессу Ванврскую на руки, словно ребенка, он понес ее к столу, сел на стул и посадил ее к себе на колено.

    Час спустя дюжина бутылок опустела, потом еще дюжина: не желая отставать, компания угощала двух друзей.

    - А теперь, - объявила Шант-Лила, - нам пора возвращаться в Ванвр. Да и Нанетта обещала быть дома в одиннадцать, у нее для хозяйки письмо. А сейчас уже три часа ночи; хорошо, что письмо спешное!

    - Четыре часа, принцесса, - поправил Петрус.

    - А хозяйка встает в пять! - вскричала Шант-Лила. - В дорогу, все в дорогу!

    - Ба! - возразила графиня дю Батуар. - Да хозяйка-то сама, должно быть, нынче празднует и встанет не раньше шести.

    - Принцесса! А когда вы собираетесь в Париж? - спросил Людовик.

    - О! - вскричала Шант-Лила. - И зачем вам об этом беспокоиться?

    - Как же мне не беспокоиться? У меня чистое белье кончилось!

    - Что за мелочный человек! - возмутилась Шант-Лила. - Сами заедете за своим бельем.

    - Шант-Лила! Не надо глупостей! Неделя была тяжелая, и все сорочки вышли. Не в кружевных же рубашках мне ходить по больным!

    - Так заезжайте за своим бельем!

    - Если дело только за этим, а в вашей карете, принцесса, найдется для меня местечко, я готов!

    - Вы не шутите?

    - Даю честное благородное слово, ваше высочество!

    - Браво! Браво! Едем пить молоко на Ванврскую мельницу. Вы с нами, сеньор Рафаэль?

    - Ты едешь, Петрус? Решайся: чем дольше безумство, тем оно приятнее!

    - Черт побери! Я бы со всей душой… К сожалению, у меня назначен первый сеанс.

    - Да отложи ты его к черту!

    - Не могу, - возразил Петрус. - Я дал слово.

    - Это свято, - хмыкнула Шант-Лила, - не то Форнарина даст Рафаэлю отставку. Идем, король пройдох!

    Она протянула руку Людовику. Молодой врач, по-видимому, решил весело проститься с карнавалом. Он расплатился за себя и за Петруса, вихрем скатился с лестницы и сел в огромный мебельный фургон, на котором вся компания прикатила из Ванвра в Париж.

    Петрус жил на Западной улице. Он простился с другом, пожелал ему приятно провести время и долго еще кричал в темноту, отвечая на удалявшиеся прощальные возгласы шумной компании.

    - А куда, черт возьми, мы едем? - спросил некоторое время спустя Людовик. - Кажется, это дорога на Версаль, а не на Ванвр?

    - Если бы Рафаэль нас не бросил, - отвечала Шант-Лила, - он бы вам сказал, ваше величество, что все дороги ведут в Рим.

    - Что-то я не пойму… - в замешательстве проговорил Людовик.

    - Взгляни на Нанетту, прелестную садовницу.

    - И что же?

    - Как она тебе?

    - Прелестна!.. Что дальше?

    - Она с нами поехала при том условии, что мы ее отвезем назад.

    - Это почему?

    - Но вам же сказали, - вмешалась графиня дю Батуар, - что у нее очень спешное письмо.

    - Почему же она его не отдала перед тем, как ехать в Париж?

    - Она встретила почтальона в конце деревни. Мы ее ждали между Ванвром и Ба-Мёдоном: она опоздала бы на целых полчаса!

    - Ладно! Объяснение принимается.

    - И потом, - сказала Шант-Лила, - письмо в пути двадцать шесть дней, оно ведь из колоний… Подумаешь! Часом раньше, часом позже…

    - Никто от этого не умрет! - закончила графиня дю Батуар.

    - Да если кому и вздумается умереть, разве нет среди нас доктора?.. А доктор-то спит!

    - А? Что? Клянусь честью, да! - спохватился Людовик. - Дай-ка я сяду у тебя в ногах, принцесса, а голову положу тебе на колени. Будешь меня охранять!

    - Ну и ну! - возмутилась девушка. - Если бы я знала, что этого господина взяли с собой для того, чтобы он спал, я бы его уложила на телегу с овощами: не все ли равно, где дрыхнуть!

    - Ах, принцесса! - сквозь сон пробормотал Людовик. - Ты несправедлива: какая капуста, какой салат могут сравниться с твоими ножками!

    - Бог мой, - сказала Шант-Лила тоном глубокого сострадания, - до чего же глупым становится умный человек, когда ему хочется спать!

    Они проехали Бельвю, когда часы пробили пять. Мало-помалу звонкий смех стих, радостные крики смолкли. Холодное зимнее утро утихомирило участников маскарада; каждый мечтал поскорее добраться до своей постели.

    Повозка остановилась у дома Коломбана и Кармелиты. Нанетта спрыгнула на землю, вытащила из кармана ключ и вошла.

    - Отлично! - проговорила она, видя через отворенную в коридоре дверь, что в туалетной комнате Коломбана горит свет. - Молодой человек еще не спит, сейчас получит свое письмо.

    - Прощайте все!

    И она захлопнула за собой дверь.

    Кто-то в ответ глухо буркнул ей сквозь сон из повозки, и экипаж покатил по направлению к Ванвру.

    Но не проехал он и пятидесяти шагов, как оттуда, где они оставили Нанетту, раздались крики:

    - На помощь! Помогите!.. Господин Людовик! Господин Людовик!

    Повозка остановилась.

    - Что случилось? - подскочил Людовик.

    - Не знаю я ничего! Кто-то вас зовет, - промолвила Шант-Лила. - Кажется, голос Нанетты.

    - Уж не случилось ли несчастья…

    Людовик выпрыгнул из повозки и в самом деле увидел Нанетту: на ней лица не было.

    - На помощь! На помощь! - кричала она.

    Он побежал ей навстречу.

    - Скорее, господин Людовик! Идемте скорее! Все идите! Они мертвы!

    - Кто мертв? - спросил Людовик.

    - Мадемуазель Кармелита и господин Коломбан!

    - Коломбан? - вскричал Людовик. - Коломбан де Пангоэль?

    - Да, господин Коломбан де Пангоэль и мадемуазель Кармелита Жерве. Бог мой! Какое несчастье! Такие молодые, такие красивые, такие любезные!

    Людовик бросился к дому. Ворота были распахнуты. Одним прыжком он проскочил коридор и очутился у павильона.

    Перед смертью Коломбан неплотно притворил окно в туалетной комнате. Нанетта, не дозвавшись хозяев, на свой страх и риск влезла в это окно, чтобы постучать в дверь спальни.

    Видя, что ей не отвечают, она отворила дверь, но сейчас же попятилась и едва не упала навзничь.

    Удушливый запах угарного газа ударил ей в голову, ее словно обволокло смертоносное облако.

    Она все поняла и бросилась вдогонку за повозкой.

    Ее крики были услышаны, и экипаж остановился; Людовик влез в окно, попытался проникнуть в спальню, но его тоже остановил удушливый запах.

    Он повернулся к окну и вдохнул полной грудью.

    В эту минуту подоспели остальные.

    - Вышибайте окна и двери! - крикнул Людовик. - Побольше воздуху! Они угорели.

    Попытались отворить ставни: они были заперты изнутри.

    Несколькими ударами ног высадили дверь.

    Но те, кто был впереди, вынуждены были отступить.

    - Приготовьте уксус и соленую воду, разбудите аптекаря, если таковой найдется в деревне; возьмите у него английской соли и нашатыря. Нанетта, разожгите где-нибудь огонь и согрейте салфетки!

    Как шахтер спускается в шахту, а матрос - под воду, так Людовик нырнул в комнату.

    Веселый участник маскарада уступил место человеку науки: врач был готов пустить в ход все свои знания, все свое умение.

    Людовик ощупью пробрался к окну: свеча погасла, камин и жаровня остыли.

    Занавески мешали нащупать задвижку; Людовик обернул руку носовым платком и двумя ударами кулака выбил оба стекла.

    В комнату ворвался свежий воздух, и вовремя: Людовик зашатался и ухватился за фортепьяно.

    Потом он обеими руками вцепился в занавески, сорвал их с карниза и распахнул наконец окно.

    Угарный газ постепенно вытеснялся, через окно и двери теперь поступал свежий воздух.

    - Входите! - пригласил Людовик. - Входите! Опасности нет. Входите и зажгите свет.

    Зажгли другую свечу; темнота отступила. Кармелита и Коломбан лежали на кровати обнявшись, словно только что уснули.

    - Среди вас есть медик? - спросил Людовик. - Санитар, цирюльник, может быть, неважно! Одним словом, кто-нибудь мне в помощь?

    - Здесь недалеко живет господин Пилуа, бывший военный хирург… ученый человек! - сказал кто-то.

    - Бегите за господином Пилуа! - приказал Людовик. - Стучите, пока не откроет! Силой тащите, если сам не пойдет!

    Он бросился к кровати.

    - Эх! - сокрушенно вздохнул он. - Боюсь, мы опоздали.

    В самом деле, губы у молодых людей посинели. Людовик приподнял веко одному, потом другой. У Коломбана глаз заплыл и остекленел, у Кармелиты - налился кровью и потускнел. Оба тела были бездыханны.

    - Слишком поздно! Слишком поздно! - в отчаянии повторял Людовик. - Впрочем, попробуем сделать все, что в наших силах. Девушки! Позаботьтесь о мадемуазель. Я займусь молодым человеком.

    - Что нужно делать? - спросила Шант-Лила.

    - В точности исполнять, что я прикажу, милая. Перенесите девушку к окну…

    - Помогите мне, - обратилась Шант-Лила к подругам.

    - А от нас что требуется? - спросили мужчины.

    - Разожгите огонь… пожарче! Согрейте салфетки. Разуйте его.. Я попробую пустить ему кровь из ноги… Ах, слишком поздно, слишком поздно!

    Людовик перенес Коломбана с кровати поближе к окну.

    - Вот уксус и соленая вода, - доложила Нанетта.

    - Вылей уксус в тарелку; мы будем обмакивать носовые платки и прикладывать их к вискам. Слышишь, Шант-Лила?

    - Да, да, - кивнула девушка.

    - Обрежьте перо… как я, смотрите! Разожмите ей зубы, насколько возможно, и вдувайте в легкие воздух.

    Все повиновались Людовику, как генералу на поле боя.

    Зубы Кармелиты были плотно сжаты, но Шант-Лила ножом слоновой кости раздвинула ей челюсти и вставила перо между зубами.

    - Как там у тебя? - спросил Людовик.

    - Все сделала, как вы приказали.

    - Теперь дуй изо всех сил… У меня ничего не выходит: у него челюсти словно железные!.. Вы сняли с него сапоги и чулки?

    - Да.