- Ого-го!.. Ваше величество, - тихонько сказал он Генриху, - уж не завистники ли это, намеренные помешать вашей охоте?

    - Отнюдь нет, - ответил Генрих, - ты снова ошибся, сынок, это друзья, выехавшие навстречу нам из Пюимироля.

    - Тысяча чертей! Государь, в вашей свите скоро будет больше людей, чем деревьев в лесу!

    - Шико, дитя мое, - молвил Генрих, - я думаю - да простит мне бог! - что весть о твоем прибытии успела разнестись повсюду и что люди сбегаются со всех концов страны, желая почтить в твоем лице короля Франции, послом которого ты являешься.

    Шико, человек сметливый, прекрасно понял, что с некоторых пор над ним насмехаются. Это не рассердило его, но заставило быть настороже…

    День закончился в Монруа, где местные дворяне, собравшиеся в таком множестве, словно их заранее предупредили о том, что король Наваррскии проездом посетит их город, предложили ему роскошный ужин, в котором Шико с восторгом принял участие.

    Генриху отвели лучший дом в городе; половина свиты расположилась на той улице, где ночевал король, другая половина - в поле за городскими воротами.

    - Когда же мы начнем охотиться? - спросил Шико у Генриха в ту минуту, когда слуга снимал с короля сапоги.

    - Мы еще не прибыли в лес, где водятся волки, любезный Шико, - ответил Генрих.

    - А когда мы туда попадем, государь?

    - Любопытствуешь?

    - Нет, государь, но, сами понимаете, хочется знать, куда направляешься.

    - Завтра узнаешь, сынок, а покамест ложись сюда, на эти подушки, слева от меня; Морне уже храпит справа, слышишь?

    - Черт возьми! - воскликнул Шико. - Он и во сне более красноречив, чем наяву.

    - Верно, - согласился Генрих. - Морне не болтлив; но его надо видеть на охоте!

    День едва занялся, когда топот множества коней разбудил и Шико и короля Наваррского.

    Старый дворянин, пожелавший самолично прислуживать королю за столом, принес Генриху завтрак - горячее, обильно приправленное пряностями вино и ломти хлеба, намазанные медом. Спутникам короля - Морне и Шико - завтрак подали слуги этого дворянина.

    Тотчас после завтрака протрубили сбор.

    - Пора, пора, - воскликнул Генрих, - сегодня нам предстоит долгий путь! По коням, господа, по коням!

    Шико с изумлением увидел, что королевская свита увеличилась еще на пятьсот человек. Эти пятьсот всадников прибыли ночью.

    - Чудеса, да и только! - воскликнул он. - Ваше величество, это уже не свита и даже не отряд, а целое войско!

    В Лозерте к коннице присоединились шестьсот пехотинцев.

    - Пехота! - вскричал Шико.

    - Всего-навсего загонщики, - пояснил король.

    Шико насупился и с этой минуты хранил упорное молчание. Раз двадцать устремлял он взгляд на поля - иными словами, раз двадцать у него мелькала мысль о побеге. Но, по-видимому, было приказано охранять Шико как посла Генриха III, вследствие чего каждое его движение сразу повторяло несколько человек.

    Это не понравилось Шико, и он выразил королю свое недовольство.

    - Что ж, - ответил Генрих, - пеняй на себя, сынок; ты хотел бежать из Нерака, и я боюсь, как бы на тебя опять не нашла эта блажь.

    - Даю вам честное слово дворянина, государь, что не попытаюсь бежать, - сказал Шико, - потому что, сдается мне, я увижу здесь кое-что любопытное.

    - Ну что ж! Я очень рад, что таково твое мнение, любезный мой Шико, потому что я тоже придерживаюсь его.

    Во время этого разговора они проезжали по городу Монкюк, и к войску прибавилось четыре полевые пушки.

    - Видно, здешние волки совсем особенные, государь, - заметил Шико, - против них выставляют даже артиллерию!

    - А! Ты это заметил? - воскликнул Генрих. - Такая у жителей Монкюка причуда! С тех пор как я им подарил для учений эти четыре пушки, купленные в Испании по моему приказу и тайком вывезенные оттуда, они всюду таскают их за собой.

    - Но все-таки, государь, - негромко спросил Шико, - когда мы прибудем на место? Сегодня?

    - Нет. Завтра.

    - Стало быть, - не унимался Шико, - мы будем охотиться вблизи Кагора?

    - Да, в тех местах, - ответил король.

    - Как же так, государь? Вы взяли с собой, чтобы охотиться на волков, пехоту, конницу и артиллерию, а королевское знамя не захватили? Вот тогда этим достойным зверям был бы оказан полный почет!

    - Гром и молния! Знамя не забыли, Шико, - мысли мое ли это дело! Только его держат в чехле, чтобы не запачкать! Ты увидишь его в свое время и на своем месте.

    Вторую ночь провели в Катюсе. После того как Шико дал слово, что не попытается бежать, за ним перестали следить.

    Шико прогулялся по городу и дошел до передовых постов. Со всех сторон к войску короля Наваррского стекались отряды численностью в сто, полтораста, двести пятьдесят человек. В ту ночь отовсюду прибывала пехота.

    "Какое счастье, что мы не держим путь в Париж, - подумал Шико, - туда мы явились бы со стотысячной армией!"

    Наутро, в восемь часов, Генрих и его войско - тысяча пехотинцев и две тысячи конников - были в виду Кагора. Город оказался готовым к обороне. Дозорные успели поднять тревогу, и господин до Везен заранее принял меры предосторожности.

    - А! Вот оно что! - воскликнул король, когда Морне сообщил ему эту новость. - Нас опередили! Какая досада!

    - Придется вести осаду по всем правилам, ваше величество, - сказал Морне. - Мы ждем еще тысячи две людей; этого достаточно, чтобы уравновесить силы.

    - Соберем совет, - предложил де Тюренн.

    Шико внимательно наблюдал за всем и прислушивался к разговорам. Задумчивое, словно пришибленное выражение лица короля Наваррского подтверждало его подозрение, что Генрих неважный полководец, и только эта мысль придавала ему некоторую бодрость.

    Генрих дал высказаться всем командирам, а сам между тем оставался нем как рыба.

    Внезапно он очнулся от раздумья, поднял голову и повелительно сказал:

    - Вот что нужно сделать, господа. У нас три тысячи человек, и, по вашим словам, Морне, вы ждете еще две тысячи?

    - Да, государь.

    - Это составит пять тысяч; при правильной осаде у нас за два месяца перебьют тысячи полторы; их гибель внесет уныние в ряды уцелевших; нам придется снять осаду и отступить, а отступая, мы потеряем еще тысячу, то есть, в общей сложности, половину наших сил. Так вот, пожертвуем немедленно пятьюстами солдатами и возьмем Кагор.

    - Каким образом, ваше величество? - спросил де Морне.

    - Любезный друг, мы направимся к ближайшим воротам; на пути нам встретится ров; мы заполним его фашинами; мы потеряем человек двести убитыми и ранеными, но пробьемся к воротам.

    - Что дальше, ваше величество?

    - Пробившись к воротам, мы взорвем их петардами и займем город. Не так уж это трудно.

    Шико в ужасе глядел на Генриха.

    - Да, - проворчал он, - вот уж истый гасконец - и труслив и хвастлив!

    В ту же минуту, словно в ответ на тихое брюзжание Шико, Генрих прибавил:

    - Не будем терять времени понапрасну, господа! Вперед! Кто меня любит, за мной!

    Небольшое войско Генриха подошло к городу на расстояние двух пушечных выстрелов; затем расположились отдыхать.

    В три часа пополудни, то есть когда до сумерек оставалось каких-нибудь два часа, король призвал всех командиров в свою палатку.

    Генрих был очень бледен, руки у него сильно дрожали.

    - Господа, - сказал он, - мы пришли сюда, чтобы взять Кагор, но взять его мы должны силой. Слышите? Силой!.. Маршал де Бирон, поклявшийся перевешать гугенотов всех до единого, стоит со своим войском в сорока пяти лье отсюда. По всей вероятности, господин де Везен уже послал к нему гонца. Через четыре-пять дней маршал окажется у нас в тылу с десятью тысячами солдат; мы будем, зажаты в клещи. Стало быть, нам необходимо взять Кагор, прежде чем придет подкрепление. Итак, вперед, вперед, господа! Я возглавляю вас, рубите не щадя сил, черт возьми! Пусть удары сыплются градом!

    Вот и вся королевская речь; но, по-видимому, этих немногих слов было достаточно - солдаты ответили на них восторженным гулом, командиры - неистовыми криками "Браво!".

    "Краснобай! Всегда и во всем гасконец! - подумал Шико. - Увидим, каков он в деле!"

    Под начальством де Морне небольшое войско выступило, чтобы разместиться на позициях.

    В ту же минуту король подошел к Шико и сказал ему:

    - Прости меня: я тебя обманывал, говоря об охоте, волках и прочей ерунде; но я не мог поступить иначе. Король Генрих Французский положительно не склонен передать мне владения, составляющие приданое его сестры Марго, а Марго с криком и плачем требует любимый свой город Кагор. Если хочешь спокойствия в доме, надо делать то, чего требует жена; вот почему, любезный мой. Шико, я хочу попытаться взять Кагор!

    - Что же она не попросила у вас луну, государь, раз вы такой покладистый муж? - спросил Шико, задетый за живое королевскими шутками.

    - Я постарался бы достать и луну, Шико, - ответил Беарноц, - я так люблю ее, милую мою Марго!

    - Ладно уж! С вас вполне хватит Кагора; посмотрим, как вы с ним справитесь.

    - Ага! Вот об этом-то я и хотел поговорить; послушай, Шико, дружище, не насмехайся чрезмерно над несчастным Беарнцем, твоим соотечественником и другом; если я струхну и ты это заметишь - не проболтайся!

    - Значит, вы боитесь, что струхнете?

    - Разумеется.

    - Но тогда - гром и молния! - какого черта вы впутываетесь во все эти передряги?

    - Что поделаешь, раз это нужно!

    - Господин де Везен - страшный человек! Он никого не пощадит.

    - Ты думаешь, Шико?

    - Уверен в этом: белые ли перед ним перья, красные ли, он все равно крикнет пушкарям: "Огонь!"

    - Ты имеешь в виду мой белый султан, Шико?

    - Да, государь, ни у кого, кроме вас, нет такого султана.

    - Ну и что же?

    - Я бы посоветовал вам снять его, государь.

    - Но, друг мой, я ведь надел его, чтобы меня узнавали…

    - Значит, государь, вы, презрев мой совет, не снимете его?

    - Не сниму.

    Произнося эти два слова, выражавшие непоколебимую решимость, Генрих дрожал еще сильнее, чем когда говорил речь командирам.

    - Послушайте, ваше величество, - сказал Шико, совершенно сбитый с толку несоответствием между словами короля и всем его поведением, - время еще не ушло! Не действуйте безрассудно, вы не можете сесть на коня в таком состоянии!

    - Стало быть, я очень бледен, Шико? - спросил Генрих.

    - Бледны как смерть, государь.

    - Отлично! - воскликнул король.

    - Как так отлично?

    - Да уж я-то знаю!

    В эту минуту прогремел пушечный выстрел, сопровождаемый неистовой пальбой из мушкетов, - так господин де Везен ответил на требование сдать крепость, которое ему предъявил Дюплесси-Морне.

    - Что вы скажете об этой музыке? - спросил Шико.

    - Скажу, что она леденит мне кровь, - ответил Генрих. - Эй! Коня мне! Коня! - крикнул он срывающимся голосом.

    Шико смотрел на Генриха и слушал его, ничего не понимая. Генрих хотел сесть в седло, но это удалось ему не сразу.

    - Эй, Шико, - сказал Беарнец, - садись и ты на коня; ты ведь тоже не военный человек, верно?

    - Верно, ваше величество.

    - Едем, Шико, давай бояться вместе! Едем туда, где бой, дружище!.. Эй, хорошего коня господину Шико!

    Шико пожал плечами и, глазом не моргнув, сел на прекрасного испанского коня, которого ему тотчас же подвели. Генрих пустил своего коня в галоп; Шико поскакал за ним следом. Доехав до передовой линии, Генрих поднял забрало.

    - Знамя! Новое знамя! - крикнул он с дрожью в голосе.

    Сбросили чехол, и новое знамя с двумя гербами - Наварры и Бурбонов. - величественно развернулось в воздухе; оно было белое: на одной стороне на голубом поле красовались золотые цепи, на другой - золотые лилии с геральдической перевязью в форме сердца.

    "Боюсь, - размышлял Шико, - что боевое крещение этого знамени будет весьма печальным".

    В ту же секунду, словно отвечая на его мысль, крепостные пушки дали такой залп, который вывел из строя целую шеренгу пехоты в десяти шагах от короля.

    - Гром и молния! - воскликнул Генрих. - Ты видишь, Шико? Похоже, что дело нешуточное! - Зубы у него отбивали дробь.

    "Ему вот-вот станет дурно", - подумал Шико.

    - А! Ты боишься, проклятое тело, - бормотал Генрих, - ты трясешься, дрожишь; погоди же, погоди! Уж раз ты дрожишь, пусть это будет не зря!

    И, яростно пришпорив своего белого скакуна, он обогнал конницу, пехоту, артиллерию и очутился в ста шагах от крепости, весь багровый от вспышек пламени.

    Он придержал коня и крикнул:

    - Подать фашины! Гром и молния! Фашины!

    Морне с поднятым забралом, со шпагой в руке присоединился к нему.

    Шико тоже надел кирасу, но шпагу из ножен не вынул.

    Воодушевясь его примером, уже мчались вперед юные дворяне-гугеноты с кличем: "Да здравствует Наварра!"

    Во главе этого отряда ехал виконт де Тюренн; на шее его лошади лежала фашина.

    Каждый всадник, подъезжая, сбрасывал свою фашину; в мгновение ока ров под подъемным мостом был заполнен.

    Тогда ринулись вперед артиллеристы; теряя по тридцать человек из сорока, они все же ухитрились заложить под ворота петарды.

    Картечь и пули огненным смерчем бушевали вокруг Генриха и косили людей у него на глазах.

    Восклицая: "Вперед! Вперед!" - он очутился на краю рва в ту минуту, когда взорвалась первая петарда.

    Ворота дали две трещины. Артиллеристы зажгли вторую петарду.

    Образовалась еще одна трещина; но тотчас во все три бреши просунулось десятка два аркебузов, и пули градом посыпались на солдат и офицеров.

    Люди падали вокруг короля, как срезанные колосья.

    - Государь, ради бога, уйдите отсюда! - повторял Шико, нимало не думая о себе.

    Морне не говорил ни слова; он гордился своим учеником и время от времени пытался заслонить его собою, но всякий раз Генрих судорожно отстранял его.

    Вдруг Генрих почувствовал, что на лбу у него выступила испарина и туман застлал глаза.

    - А! Треклятое естество! - вскричал он. - Нет, никто не посмеет сказать, что ты одолело меня!.. - Соскочив с коня, он крикнул: - Секиру! Живо секиру! - и принялся мощной рукой сшибать стволы аркебузов, обломки дубовых досок и бронзовые гвозди.

    Наконец рухнула одна балка, за ней - створка ворот, затем - кусок стены, и человек сто ворвалось в пролом, дружно крича:

    - Наварра! Наварра! Кагор наш! Да здравствует Наварра!

    Шико ни на минуту не расставался с королем: он был рядом с ним, когда Генрих одним из первых вбежал в ворота, и видел, как при каждом залпе он вздрагивает и низко опускает голову.

    - Гром и молния! - в бешенстве воскликнул Генрих. - Видал ли ты когда-нибудь такого труса, как я, Шико?

    В эту минуту солдаты господина де Везена попытались отбить у Генриха и его передового отряда городские ворота и окрестные дома.

    Генрих встретил их со шпагой в руке.

    Но осажденные оказались сильнее - им удалось отбросить Генриха и его солдат за крепостной ров.

    - Гром и молния! - воскликнул король. - Кажется, мое знамя отступает! Раз так, я понесу его сам!

    Сделав над собой героическое усилие, он вырвал знамя из рук знаменосца, высоко поднял его и, наполовину скрытый его развевающимися складками, первым снова ворвался в крепость, приговаривая:

    - Бойся! Дрожи теперь, трус!

    Тюренн, Морне и множество других вслед за королем ринулись в открытые ворота.

    Пушкам пришлось замолчать; теперь нужно было сражаться лицом к лицу, врукопашную.

    Покрывая своим властным голосом грохот оружия, трескотню выстрелов, лязг железа, де Везен кричал:

    - Баррикадируйте улицы! Копайте рвы! Укрепляйте дома!

    - Да ведь город взят, бедняга Везен! - воскликнул де Тюренн, находившийся неподалеку.

    И, как бы в подкрепление своих слов, он выстрелом из пистолета ранил де Везена в руку.

    - Ошибаешься, Тюренн, ошибаешься, - ответил де Везен, - потребуется двадцать штурмов, чтобы взять Кагор!

    Господин де Везен защищался пять дней и пять ночей, стойко обороняя каждую улицу, каждый дом.

    К великому счастью для восходящей звезды Генриха Наваррского, де Везен, чрезмерно полагаясь на крепкие стены и гарнизон Кагора, не счел нужным известить господина де Бирона.

    Пять дней и пять ночей подряд Генрих командовал как полководец и дрался как солдат.