Мы все считаем, что кредиторы разрешат нам возобновить наше дело, - тогда мы выпутаемся и заплатим все долги. Я страшно рад, что мы заключили соглашение о цессии. И так же рад, что мы не заключили его раньше. Раньше у нас был бы довольно жалкий вид, а теперь мы выйдем из положения с честью.
Я встречаю множество людей, и все сердечно жмут мне руку и говорят:
"Я с большим сожалением услышал об этой цессии и в то же время очень обрадовался, что вы на нее пошли. Давно уже ходили слухи, что положение вашего издательства очень непрочно, и все ваши друзья опасались, что вы опоздаете с цессией".
Джон Маккей зашел ко мне и сказал:
"Пусть это вас не волнует, Сам. Нам всем приходится рано или поздно на это идти. Тут стыдиться нечего".
Какой-то незнакомый человек, проживающий в штате Нью-Йорк, прислал мне доллар, предлагая устроить подписку в мою пользу - по доллару с человека. Тут же я получил письмо от Пултни Биглоу со вложением чека на тысячу долларов. Последнее время я каждый день встречался с ним в клубе, и он нравился мне все больше и больше. Денег его я, разумеется, не взял, но от всего сердца поблагодарил его за доброе намерение.
Милейшие и добрейшие Джо Твичел и Сюзи Уорнер частенько подбодряют меня: "Не надо унывать", а от других друзей мне то и дело приходится слышать: "Я очень рад, что вы так удивительно бодры и так мужественно переносите это"; и никто из них не подозревает, какой камень свалился с моей души, какая беззаботная веселость преисполняет меня. Но не когда я думаю о тебе, сердце мое, - тогда мне не до веселья; мне кажется, что я вижу, как ты горюешь и стыдишься смотреть людям в глаза. Ведь в гуще боя нетрудно обрести бодрость, но ты далеко, и не слышишь барабанов, и не видишь перестраивающихся полков. Тебе кажется, что ты видишь поражение, паническое бегство и влекомые по грязи обесчещенные знамена, - а на самом деле ничего подобного нет. Поражение лишь временное, оно не принесло бесчестья, и мы еще перейдем в наступление. Чарли Уорнер сказал сегодня: "А, чепуха! Ливи вовсе не волнуется. Пока ты и дети с ней, все хорошо, - остальное ее не тревожит. Она знает, что эти дела ее не касаются". Однако меня его слова не успокоили.
До свидания, родная моя. Я люблю тебя и девочек, и можешь сказать Кларе, что я вовсе не серый котенок, который выгнул спину и шипит,
Сэмюел.
52
Г. Г. РОДЖЕРСУ
(1895)
Дорогой мистер Роджерс!
Я получил ваше письмо от 21 декабря, содержащее обращение к акционерам, н полагаю, что фирма прекратит свое существование, - по-видимому, другого разумного выхода нет.
Только одно мешает мне трезво признать, что моя десятилетняя мечта действительно лопнула, как мыльный пузырь, - тот факт, что это противоречит моему гороскопу. Пословица гласит: "Родился счастливым - всегда будешь счастлив", а я очень суеверен. Когда я был мальчишкой, я прославился своим счастьем. У нас считалось обычным, чтобы один-два мальчика (в год) тонули в Миссисипи или в Медвежьей речке, но меня, прежде чем я научился плавать, девять раз вытаскивали из воды на две трети захлебнувшимся, так что во мне начали подозревать переодетую кошку. Когда "Пенсильвания" взлетела на воздух и в газетах появилось сообщение, что мой брат (и еще шестьдесят человек) смертельно ранены, а обо мне там не упоминалось, мой дядя сказал моей матери: "Значит, Сэма там не было, хотя он прослужил на этом пароходе полтора года, - он родился счастливчиком". И действительно, меня там не было. Я настолько суеверен, что всегда боялся вступать в деловые отношения с некоторыми друзьями и родственниками, потому что они люди невезучие. Всю мою жизнь мне подвертывались всевозможные счастливые случайности, обещавшие очень много, и если из них ничего не выходило, виной была только моя собственная глупость или легкомыслие. Вот почему я был убежден, что в конце концов машина окажется козырным тузом. Она причиняла мне разочарование за разочарованием, но я слишком привык верить в свое счастье.
Ну, и ведь все, что мне удастся выручить за обломки кораблекрушения, будет следствием большой удачи,- не займись вы этим делом, не осталось бы никаких обломков, и разорение было бы полным.
Как жаль, что вы не участвовали в этом предприятии с самого начала, тогда мы быстро и благополучно высадились бы на берег.
Мисс Гаррисон видела сон, пророчащий мне солидный счет в банке, и я хочу попросить ее не останавливаться на этом и увидеть этот сон еще два раза, чтобы наверняка обеспечить исполнение пророчества.
Я придумал первоклассный сюжет для книги. Из-за него я не спал всю ночь и разработал его в уме до конца. Как только кончу "Жанну", сразу возьмусь за эту книгу.
Желаю вам всем счастливого Нового года.
Искренне ваш
С. Л. Клеменс.
53
Г. Г. РОДЖЕРСУ
29 апреля 1895 г.
Дорогой мистер Роджерс!
Ваше упоительное письмо от пятнадцатого числа пришло три дня назад и принесло в наш дом большую радость.
Миссис Клеменс и меня гнетет одно - деньги Браснэна. Если он согласится, чтобы они были вложены в чикагское предприятие, - отлично; но если нет, то нам очень хотелось бы, чтобы деньги были ему возвращены. Я готов дать ему на размышления столько месяцев, сколько он пожелает, - пусть он назовет хоть шесть, хоть десять, хоть двенадцать, - и мы оставим эти деньги в ваших руках, пока указанный срок не истечет. Не будет ли мисс Гаррисон так любезна сообщить ему об этом? То есть если вы одобрите мой план. Я был бы рад устроить ему выгодное помещение капитала, но предпочел бы прежде всего полностью оградить его от возможности понести убытки.
Вчера вечером в шесть минут восьмого Жанна д'Арк была сожжена на костре.
Сейчас, когда это длительное напряжение окончилось, я нахожусь в прострации, но завтра это пройдет. Я предполагал, что конец книги потребует больших усилий, - так оно и вышло. Мне еще не приходилось заниматься работой, которая требовала бы такого тщательного обдумывания, взвешивания, вымеривания, планирования, отбора фактов, а также столь осторожного и тщательного воплощения замысла. Ведь я хотел вместить в книгу весь руанский процесс, при условии, что это удастся сделать так, чтобы интерес читателя не начал остывать; вернее, я хотел, чтобы этот интерес все возрастал; в этом направлении я и обрабатывал процесс,- и в результате не пропустил ничего, кроме некоторых несущественных повторений. И хотя это просто история - история в самом чистом виде, история, не украшенная цветами, не расшитая узорами, но расписанная красками, лишенная преувеличения и выдумок, - мои домашние утверждают, что мне удалось добиться того, чего я хотел. Это был очень рискованный ход для беллетристического произведения, по я твердо верил, что он окажется удачным, - при условии, если я не буду отвлекаться, ослаблять усилий и не сдамся и если я из-за лени не пойду по более легкому пути. Первые две трети книги писались очень легко, так как мне нужно было лишь придерживаться прямой исторической дороги; поэтому для справок я пользовался только одним французским историческим трудом и одним английским и позволял себе украшать обочины всяческими выдумками и фантазиями, как мне заблагорассудится. Но, работая над последней третью, я постоянно пользовался пятью французскими источниками и пятью английскими, и, насколько я могу судить, ни один из скрытых в них исторических самородков от меня не ускользнул.
Возможно, эта книга не будет пользоваться спросом, но это не имеет значения - она писалась из любви к предмету.
Ну вот, меня зовут к гостям. Этого от меня требуют очень редко, но домашним известно, что сегодня я не работаю.
Искренне ваш
С. Л. Клеменс.
54
ДЖОЗЕФУ Х. ТВИЧЕЛУ
27 сентября 1896 г.
От Ливи и Кэти и узнал, милый мой Джо, каким верным и преданным другом были вы бедняжке Сюзи, мне и Ливи; как вы дважды самоотверженно покидали свое летнее убежище и проезжали все это огромное расстояние, чтобы своим присутствием принести утешение и мир сперва бедной девочке, а потом - разбитому сердцу ее отчаявшейся матери. В этом - вы весь, ваше бесконечно доброе сердце, ваша несравненная и ни с чем не сравнимая душа. Я не удивился, узнав, что вы долгие часы просиживали у постели Сюзи, забывая об усталости и жаре, я не удивился, узнав, что вам одному удавалось утишить бури, сотрясавшие ее дух, - ведь она любила вас, почитала и бесконечно вам доверяла: слова "дядя Джо" не были для нее пустым звуком! Я благодарен вам, Джо, благодарен от всего своего сердца, которое всегда было полно любви к вам, уважения и восхищения; и я рад, что из всех людей мира именно вы, заменяя меня, были рядом с Сюзи и с Ливи в эти черные часы.
Сюзи была наделена редчайшими душевными качествами. Она была лучшим из того, что взрастил Хартфорд на протяжении этого поколения. И Ливи знала это, и вы знали это, н Чарли Уорнер, и Джордж, и Хармони, и Хильеры, и Дэнхемы, и Чини, и Сюзи, и Лилли, и Баней, и Генри Робинсон, и Дик Бэртон, и, возможно, еще многие. К этому числу принадлежал и я, хотя и не в такой степени, - ибо она была выше моего более тупого восприятия. Я просто знал, что она превосходит меня красотой души, топкостью и проникновенностью ума, но полностью постичь ее я не мог. Теперь я лучше узнал ее, потому что прочел ее дневники и измерил глубины ее духа; и теперь я понимаю, какого сокровища лишился, яснее, чем в те дни, когда оно было моим. Но у меня есть одно утешение: как бы туп я ни был, все-таки я настолько понимал это, что всегда гордился, когда она хвалила меня или мои книги, - гордился так, словно меня похвалила сама Ливи, - и принимал ее похвалу как знак отличия из рук гения. Я знаю теперь, - как Ливи знала всегда, - что в ней таился великий талант, и она сама это смутно сознавала.
А теперь ее нет, и я никогда не смогу сказать ей это.
Господь да благословит вас, Джо, и всех ваших.
С. Л. К.
55
У. Д. ГОУЭЛСУ
Лондон, 23 февраля 1897 г.
Дорогой Гоуэлс!
Я прочел вашу доброжелательную статью в "Еженедельнике" и хочу поблагодарить вас за все лестные похвалы, которые вы высказываете в ней с такой смелостью и теплотой. Ваши слова согревают мое мертвое сердце и придают краски жизни, которая порой кажется мне совсем бессмысленной и ненужной. Я не хочу сказать, что я несчастен, - нет, гораздо хуже: я исполнен равнодушия. Я равнодушен почти ко всему, кроме работы. Работать мне нравится, это дает мне радость, и я работаю усердно. Хотя и без всякой цели и честолюбивых стремлений - просто из любви к работе.
Когда-нибудь это настроение пройдет - тому бывали примеры. Но оно не может пройти, пока длится тоскливая апатия моей жены. Прежде она так быстро обретала новые душевные силы, но сейчас опереться не на что, и мы - мертвецы, машинально подражающие живым людям. Да, действительно, я только глиняный истукан и не могу понять, что же, скрытое во мне, пишет, задумывает веселые нелепости и находит удовольствие в том, чтобы облекать их в слова. Это, разумеется, заложено в нашей природе, иначе так быть не могло бы; это нечто, скрытое во мне, забывает о присутствии глиняного истукана и идет своей дорогой, как будто его вовсе не существует; и, судя по всему, между ними нет ничего общего. Я кончил мою книгу, но продолжаю работать, словно до конца еще очень далеко, - да так оно и есть на самом деле. Торопиться некуда - и, во всяком случае, предела нет.
Джин весела, настроение Клары тоже улучшается. Им помогает молодость единственный полезный дар, полученный родом человеческим.
Наше время исполнено злой иронии. Посмотрите на Грецию и на всю эту жалкую, бестолковую возню. Но я не жалею, что живу и удостаиваюсь видеть все происходящее. Не будь я отшельником, я каждый день ходил бы и парламент наблюдать, как они там препираются по этому поводу и несут всякий вздор о братстве людей. Это был горький год для достоинства Англии, а мне не нравится видеть Англию униженной - то есть слишком уж униженной. Мне это больно - мы ведь ее дети. Я сторонник республик, а кроме Англии, у нас нет в этом других товарищей. Франция не в счет, а Швейцария так мала, что и считать-то нечего. Под коркой своей правящей верхушки Англия сохранила здоровые чувства - она искренна и даже почти честна. Однако я прихожу в ужас, замечая, что слишком большое расширение владений испортило ее манеры и насадило в низших слоях грубость, сильно смахивающую на американскую.
Поклонитесь от нас всем Гоуэлсам - всем вместе и каждому в отдельности.
С. JI. Клеменс.
56
ДЖ. Х. ТВИЧЕЛУ
Люцерн, 22 августа 1897 г.
Дорогой Джо!
Отправившись в очередную поездку на люцернском пароходе за покупками, Ливи сделала чудеснейшее открытие - Джорджа Уильямсона Смита; я писал вам об этом? Мы провели с ним несколько замечательных часов, и должен сказать, что такой духовной пищи нам не приходилось пробовать уже много месяцев.
А совсем недавно у нас давали концерт "Юбилейные певцы" - шесть человек. Я знавал одного из них в Лондоне двадцать четыре года тому назад. Трое из шестерых родились рабами, остальные трое - дети рабов. Все в них было безупречно - и душевные качества, и манеры, и речь, и интонации, и грамматика, и выбор слов, и умение вести беседу, и умение держаться, и одежда, - словом, все, что делает человека истинным джентльменом и желанным гостем. Мы отправились в местную гостиницу, купили билеты и вошли в зал, где за столиками перед кружками с пивом восседали немцы и швейцарцы со своими женами - люди на вид самодовольные и туповатые, обещавшие быть равнодушными, брюзгливыми слушателями и плохими ценителями, - а в дальнем конце зала рядком на стульях сидели "Юбилейные певцы". Затем они встали; разговоры и звяканье кружек ничуть но утихли. По тут, заглушая обыденные земные шумы, раздались те исполненные великолепной гармонии звуки, тайной которых владеют только "Певцы", и разом воцарилась благоговейная тишина. Приятно было смотреть, какое радостное изумление озарило лица слушателей. От равнодушия не осталось и следа; когда "Певцы" кончили, все до единого были покорены. Это был подлинный триумф. Мне вспомнилось, как Ланселот, надев латы сэра Кэя, преподнес сюрприз самодовольным рыцарям, которые рассчитывали на встречу с ничтожным противником. "Певцы" исполнили множество песен. Тщательное и добросовестное изучение вокального искусства не испортило их исполнения и не лишило его естественности, а наоборот - к моему изумлению - усилило его выразительность и красоту. Уже в те годы, когда они только начинали, все другие певцы казались мне после них пресными. Теперь мое прежнее мнение еще больше укрепилось. Их пение, по-моему, предел прекрасного, и оно трогает меня, как никакая другая музыка. Я считаю, что "Юбилейные певцы" и их песни - это выросший в Америке цветок, совершеннее которого мир не знал уже много столетий; но я жалею, что они не иностранные артисты: тогда Америка поклонялась бы им, осыпала бы их золотом, сходила бы по ним с ума, как они того заслуживают.
В европейских же странах положено совсем иное: тут все вышеперечисленное было бы возможно только при условии, что речь идет об отечественных артистах. Правда, европейцы возносят хвалу богу, но это пустая формальность, за которой ничего не стоит; никакому иностранцу они до конца своих сердец не отдадут.
Музыкальные критики немецких газет осыпают "Юбилейных пенной" похвалами, - в частности, за вполне европейскую технику и т. п. Один из "Певцов" - сын генерала Джо Джонсона и после Гражданской войны получил образование с его помощью. Они приняли наше приглашение, и мы пропели очень приятный вечер.
Здесь настоящий рай, но, разумеется, нам скоро придется с ним расстаться. 18 августа пришло и прошло, Джо, - а мы, кажется, продолжаем жить.
Сердечный привет от всех нас.
Марк.
57
Г. Г. РОДЖЕРСУ
(1897)
Дорогой мистер Роджерс!
Я бросаю полотенце. Я спускаю флаг. Давайте начнем расплачиваться с долгами. Я больше не в силах выносить этого бремени. Из-за него я совсем не могу работать. Я уже потерял три полных месяца. За этот срок я начал двадцать журнальных статей и книг - и по очереди забросил их все до единой. Каждый раз я вспоминал о долгах - н терял всякий вкус к работе. А ведь я трудился, как раб, не тратил времени зря и не щадил никаких усилий...
58
У. Д. ГОУЭЛСУ
Вена, отель "Метрополь", 22 января 1898 г.
Дорогой Гоуэлс!
Посмотрите на эту страшную дату. А ведь когда-то я писал: "Хартфорд, 1871 год". Тогда не было Сюзи - и теперь нет Сюзи. А сколько радости лежит между этими датами: прелестная долина душистых лугов и полей, тенистых рощ, а потом вдруг - Сахара! Вы писали о радостях этих былых дней, - да, они были полны радости. Против этого я и восстаю - против того, что человеку расставляют такие ловушки. Сюзи и Уинни были даны нам ради жестокой забавы, чтобы потом их отнять.
Когда мы с вами виделись в последний раз, я рассказал вам завершающую трагедию книги, которую я тогда собирался написать (и я напишу ее, когда это горе отодвинется еще дальше в прошлое), - как человеку приносят труп его дочери, когда он уже испытал все остальные возможные несчастья, - и добавил, что по-настоящему написать такую сцену сможет только тот, кто пережил что-нибудь подобное, что это должно быть написано кровью сердца. Тогда я не знал, что уже очень скоро буду отвечать этому условию. Последнее время я часто вспоминаю об этом. Если бы вы были здесь, мы, наверное, обнялись бы и заплакали, как в вашем сне. Ведь мы и вправду два разбитых корабля, носимые волнами; некоторых наших пассажиров уже нет, а другие разучились улыбаться.