- Дайте мне выйти отсюда, - ответил Дорнброк, - работы будет невпроворот. У меня тут есть планы, связанные с автомобилями для народа. А пока будете выполнять задания моих юридических консультантов.

    - Я согласен, господин Дорнброк...

    - Я пока еще не "господин Дорнброк", я, милый, пока еще "номер 862". Теперь вот что... Если вы встретите кого-то из "бывших", и эти "бывшие" не разыскиваются полицией, и им очень плохо, подкормите их и попросите подробно рассказать о себе. Чтобы строить новое, Бауэр, надо очень хорошо знать старое, пусть даже безвозвратно погибшее. Римляне остались римлянами лишь потому, что они великолепно изучили Элладу, Иудею и Египет. Приходить ко мне больше не надо, от процесса во второй инстанции как-нибудь отвертитесь, со мной связывайтесь через юристов и завтра же купите себе пристойный костюм - вы выглядите как оборванец...

    ...Через полгода Бауэр вылетел в Париж со своими людьми и там организовал блистательную операцию на бирже; юрист - он знал границы и рамки закона; техник - он понимал тенденцию развития послевоенного промышленного производства; крестьянин - он был смел и точен, зная, что его поддерживает молчаливое могущество монархии Дорнброка, несмотря на то, что сам монарх все еще сидел в тюрьме...

    "Группа Бауэра" разрослась до тридцати трех человек. Это он приблизил к себе бывшего оберштурмбанфюрера СС Айсмана; это он завязал контакты с людьми Лера из министерства внутренних дел; это он возбудил процесс против профсоюза сталелитейщиков, обвинив их в "нелегальной деятельности, руководимой из-за рубежа", и выиграл процесс. Дорнброк, наблюдая за ним, думал: "На этого парня можно сделать ставку. Этот всегда будет верным вторым в любом заезде. Пусть он станет ледоколом; следом за ним пойдет Ганс".

    Дорнброк никогда не договаривал до конца. Он говорил лишь то, что считал нужным сказать. Но он не считал возможным сказать даже Гансу то главное, к чему пришел в тюрьме. Он повторял это лишь одному себе по многу раз: "С тридцать третьего по сорок пятый Гитлер выбил интеллектуальный цвет нации, предложив взамен себя, организатора и фанатика. В сорок пятом были выбиты пророки „гения“. Нация перенесла двойную трагедию: сначала разум был заменен силой, а потом уничтожили ту силу, которая смогла подавить разум. Нация организаторов, философов и музыкантов оказалась волею слепого случая толпой изверившихся, забитых полурабов. У этой нации один выход: используя идеи Винера и Оппенгеймера, претворить их в жизнь, сделать моделью будущего промышленного общества. Этого не в состоянии сделать политик. Это могу сделать я, Фридрих Фердинанд Клаус Дорнброк. Это, и только это может вывести мой несчастный народ из того тупика, в котором он оказался. Лишь это будет гарантировать в будущем наше лидерство. А для того чтобы люди работали так же, как при Гитлере, их надо пугать. Концлагерей нам строить не разрешат, а если б и разрешили, то теперь, после случившегося, прямой жестокостью людей не запугаешь. Пугать надо возможностью повторения жестокости. Для этого мне нужен Вернер Науман с его имперской социалистической партией - это будет тень Гитлера; мне нужно подобраться к левым, чтобы помочь созданию такого движения, которое бы страшило оккупационные власти. Абсолютизм - это балансирование между левыми и правыми".

    (...Впоследствии именно люди Бауэра подобрали ключи к окружению ультралевого Тойфеля. Мальчик и не догадывался, каким образом его плакаты печатались в типографии, кто финансировал создание его коммуны. Он был убежден, что это могучая помощь Пекина; порой, впрочем, он думал, что это исходит от последователей Троцкого; никогда ему не приходило в голову, что в основном его финансирует Дорнброк - тот самый Дорнброк, против которого он страстно выступал...)

    "Лишь тупость и покорность нации, - продолжал рассуждать Дорнброк, - может в конечном счете привести ее ко всемирному лидерству, лишь страх перед нищетой может сделать нацию исповедующей культ работы, которая дает благополучие: дом, кухню и автомобиль с прицепным вагончиком. А пугать следует именно двумя крайностями: тоталитаризмом и анархией. Лишь в этом случае лозунг Гитлера: „Работа делает свободным“ - станет бытом каждой немецкой семьи. А после того как лозунг станет сутью нации, придет время выдвижения авторитета. От того, кого я выпущу на авансцену, будет зависеть будущее мира. Если я не доживу до этого дня, мое дело закончит Ганс..."

    - Поскольку я уже закончил давать показания инспектору Гельтоффу и после этого освобожден из-под ареста, я хочу рассказать на этой пресс-конференции всю правду, - негромко говорил Ленц. - Только я попрошу фоторепортеров поменьше щелкать вспышками - за то время, что я провел в камере, мои глаза несколько отвыкли от света... Господа, дамы... видите, я даже стал путать очередность в обращении - что значит посидеть в тюрьме... Никому не советую попадать в тюрьму, даже если в подоплеке твоего поведения лежит глупый дух интеллигентской корпоративности. Дамы и господа, я должен заявить, что никто из сотрудников моей газеты не вел съемок господина Кочева. Вы газетчики, и вы должны понять меня: сенсация - наша профессия. Я хотел бы задать вопрос, как бы вы поступили на моем месте, если бы к вам пришел человек и предложил вам пленку, на которой снят господин Кочев? Тот самый, который выбрал свободу! Как бы вы поступили на моем месте, хотел бы я знать?! Я приобрел эту пленку и поехал на ТВ, потому что я очень не люблю, когда нашу с вами нацию обвиняют в похищениях, принуждениях и прочей чепухе. Но в каждой нации, увы, есть разные люди. За действия этого человека, недостойные действия, - пока что я могу их квалифицировать лишь таким образом, - меня арестовали как фальсификатора.

    - Вы можете назвать человека, который передал вам пленку? - перебил Ленца американский журналист из ЮПИ. - Его имя?

    - Это помощник режиссера Люса.

    - Какого Люса? Это автор картины "Наци в белых рубашках"? .

    - Да.

    - Где находится в настоящее время Люс?

    - Не знаю. Я надеялся... Я долго ждал, что он придет сам, узнав о моем аресте... Он не пришел... За показ этого материала по телевидению ответственность несу я. Никто из моей газеты не имел отношения к съемкам.

    - Кто записал беседу с Кочевым? Ту, которую вы опубликовали?

    - Я получил ее от помощника Люса. Я по профессии газетчик, а не инспектор уголовной полиции, я не заметил фальшивки...

    - Вы хотите сказать, - заметил Кроне из "Телеграфа", - что мы работаем в полиции?

    В зале засмеялись. Улыбнулся и Ленц.

    - Нет, - ответил он, - я не хочу сказать, что вы работаете на полицию, просто, видимо, вы журналисты более высокого класса, чем я.

    - Как вы думаете, где сейчас Кочев? - спросил Гейнц Кроне.

    - Об этом надо спрашивать не меня.

    - Вы ощутили ужас, когда оказались за решеткой? - спросила старуха из "Пари-жур".

    - Я ощутил ужас, когда прошло двадцать четыре часа, а Люс, который через своего помощника передал мне этот материал, не сделал никакого заявления, подставив меня таким образом, под удар.

    - У вас есть доказательства связи Люса с левыми?

    - Этим предстоит заняться вам, если вы этого пожелаете. Не так уж трудно, я думаю, докопаться до его связей с Тойфелем, Дучке и прочей швалью.

    - Вы оскорбляете людей, которые не могут ответить вам, ибо их нет в зале, - сказал Кроне. - Допустимо ли это, господин Ленц?

    - А допустимо ли меня, газетчика, подставлять под удар только потому, что я не разделяю социал-демократических взглядов Люса? Кто кого унизил, господин Кроне? Я, назвавший их швалью, или они, посадив меня в тюрьму? От этих людей - я убедился теперь - можно ожидать всего.

    - Допускаете ли вы, - спросил Ленца журналист из гамбургской газеты, - что Люс действовал против вас для того, чтобы нанести удар по престижу концерна Акселя Шпрингера?

    - Кто вам сказал, что моя газета входит в концерн Шпрингера?

    - Вы отрицаете это?

    - Я выпускаю газету, а не держу пакет акций. Спросите об этом Шпрингера. Его финансовые дела меня не касаются.

    - Но вы допускаете мысль, что могут бить в поддых только потому, что вы, ваша газета публиковала против Люса, против его фильма резкие материалы?

    - Мне бы не хотелось допускать такой мысли. Если это так, то это провокация.

    - Насколько мне известно, Люс - режиссер. Он что, одновременно сам и снимает? - спросила старуха из "Пари-жур".

    - Этого я не знаю. Ко мне пришел человек от Люса с его пленкой. И все.

    - Собираетесь ли вы привлечь Люса к суду?

    - Я еще не говорил с моим адвокатом. По характеру я не кровожаден, но хотел бы просить Люса избегать личных встреч со мной - это я говорю с полной мерой ответственности.

    Кроне спросил:

    - Господин Ленц, вы работали в министерстве пропаганды у доктора Геббельса?

    - Да.

    - Ваш пост?

    - Я был референтом в отделе проведения дискуссий с представителями церкви.

    - По-моему, с представителями церкви дискутировали в концлагерях, - пожал плечами Кроне, - их же сажали в концлагеря, господин Ленц.

    - Смею вас уверить, что я никого не сажал в концлагерь, господин Кроне. Есть еще вопросы, господа?

    - Большое спасибо, - сказала старуха из "Пари-жур", - мы благодарны вам, господин Ленц. Примите ванну, отоспитесь и возвращайтесь поскорее в свою газету.

    - Простите, господин Ленц, - поднялся Кроне, - последние вопросы: когда и где вам была передана пленка, сколько вы за нее уплатили человеку Люса и, наконец, сколько вы получили за показ этого материала?

    - О том, где и когда была передана пленка, я не буду сейчас говорить, чтобы не вооружать моих незримых врагов лишними материалами. Скажу лишь, что при этом присутствовало еще два человека. О моих финансовых делах, думаю, бестактно беседовать здесь, ибо я не считаю приличным задавать встречный вопрос господину Кроне. Впрочем, каждому - свое. До свидания, господа, спасибо за внимание...

    - Господин Люс, на мое имя поступила жалоба редактора Ленца с требованием привлечь вас к ответственности.

    - Я уже читал об этом в утренних газетах, - устало ответил Люс. - Я к вашим услугам.

    - К моим услугам, - задумчиво повторил Берг, - ну что же, пусть так. Что вы можете сказать о заявлении редактора Ленца?

    - Это ложь.

    - Кому выгодна эта ложь? Вы знакомы с редактором Ленцем?

    - Нет.

    - Ленц утверждает, что вы знакомы.

    - Он мог знать меня. Я его не знаю.

    - Где он мог видеть вас?

    - Я не иголка в стоге сена, - Люс пожал плечами. - Мы могли видеться на фестивалях, приемах...

    - Когда и зачем ваш человек передал ему пленку?

    - Какой человек? Что за ерунда! Допросите моих помощников... Какая пленка?!

    - Вы сейчас работаете над фильмом?

    - Это известно из газет, господин прокурор.

    - Я в данном случае не читатель, господин Люс, я должностное лицо, ведущее расследование. Итак, над чем вы сейчас работаете?

    - Я снимаю картину, которая называется "Берлин остается Берлином". Такой ответ вас устраивает?

    Берг посмотрел на Люса из-под толстых стекол своих диоптрических очков и сказал:

    - Вполне. В каком качестве вы выступаете в вашем новом фильме?

    - Я выступаю в моем новом фильме в качестве автора.

    - Что есть понятие "автор фильма"? Автор фильма - это сценарист?

    - В фильме "Берлин остается Берлином" я выступаю как сценарист, режиссер, оператор и автор музыки.

    - Теперь мне все ясно, господин Люс, благодарю вас. На каком этапе сейчас работа над фильмом?

    - На заключительном.

    - Вы знаете всех ваших сотрудников?

    - Да.

    - Что вы делали девятнадцатого августа?

    - Снимал. На улицах. Да, да, именно на тех, которые были показаны по телевидению Ленцем. Я снимал в тот день те же самые объекты, которые показал телезрителям Ленц.

    - Когда вы познакомились с Кочевым?

    - С этим болгарином? Я его в глаза не видел!

    - Вы допускаете мысль, что кто-то из ваших сотрудников мог привлечь его к съемкам?

    - Надо запросить план работ того дня, господин прокурор. Я не могу сейчас сказать со всей определенностью, вели мы тогда хроникальные съемки скрытой камерой или же ассистенты организовывали открытую массовку...

    - Что значит "скрытая камера"?

    - Это такая камера, которую не должны видеть люди, чтобы они были естественны... многие цепенеют перед объективом или микрофоном...

    - Такой метод уже практиковался в мировом кинематографе?

    - Сотни раз.

    - Могли бы вы определить по отснятому материалу, ваши это кадры или нет.

    - Думаю, смог бы... Погодите, господин прокурор! Пусть сделают химический анализ той пленки, которую Ленц показывал на телевидении, и моей. Идиот, как я об этом не подумал раньше!

    - Об этом мы подумали. Этим сейчас занимаются эксперты в фирме АЭГ. У вас нет отвода против фирмы?

    - Отвод? Почему я должен давать отвод фирме?!

    - Я могу считать эти слова официальным согласием на экспертизу пленки, показанной на ТВ, фирмой АЭГ?

    - Да.

    - Я прочитаю, какие вопросы я поставил перед экспертами, господин Люс. Меня интересует, идентична ли пленка, на которой работаете вы, с пленкой, арестованной мною на ТВ. Меня интересует, идентична ли проявка и обработка этих пленок - вашей, которую мы изъяли в вашем ателье, и той, которая арестована нами. Меня интересует, наконец, является ли пленка, арестованная на ТВ, той самой пленкой, которая была девятнадцатого заряжена в вашем киноаппарате. Вы ничего не хотите добавить?

    - Нет. Вопросы абсолютно точны.

    - Хорошо. Они должны ко мне сейчас позвонить, поэтому мы отвлечемся от дел Ленца и вернемся к другой трагедии... к гибели Дорнброка... Вот что меня интересует, господин Люс: у вас в доме был яд?

    - У меня маленькие дети... Как же я могу держать дома яд?

    - Этот ваш ответ меня не устраивает. Я хочу точного ответа. У вас в доме был яд?

    - Нет.

    - Вы настаиваете на этом утверждении?

    - Да.

    - Вы лжете. Порошок с ядом обнаружен мною и вашем доме.

    - Повторяю еще раз: в моем доме никогда не было яда!

    - В спальне, в ларчике, который был заперт, лежал порошок с ядом. Вот фотография ларчика... Ручная работа, семнадцатый век.

    - Это ларчик жены... Это не мой ларец...

    - Вы что, в разводе с женой?

    - Я? Нет. Почему?

    - Это я хочу спросить почему. Вы не в разводе, следовательно, имущество у вас общее. Как же вы можете говорить, что это не ваш ларчик?

    - Я не говорил так... Я сказал, что... Да, простите, это может показаться подлостью... Если можно, сотрите эту часть беседы...

    - Увы, это не беседа... Это допрос. Итак?

    - Да, это наш... Это мой ларчик.

    - Но о том, что там лежал яд, вы не знали?

    - Я не знаю, как мне отвечать, чтобы не выглядеть мерзавцем, - растерянно сказал Люс.

    - А вы отвечайте правду.

    - Вы убеждены, что правдивые показания - это панацея от мерзости?

    - Мы уклоняемся от темы беседы, господин Люс. Впрочем, если бы я считал вас настоящим врагом, то вам бы не помогла ни ложь и ни правда, - впервые за весь разговор Берг очень внимательно посмотрел на Люса, и какое-то подобие улыбки промелькнуло на его лице. - У вас очень плохие отношения с женой?

    - Мы любим друг друга, но эта любовь порой хуже ненависти...

    - Причина?

    - Она - женщина, я - мужчина. Она любит дом и создана для дома, семьи, а я не могу без толпы, без шума, друзей, увлечений, поездок...

    - Понимаю... Ваши ссоры носили драматический характер?

    - Да.

    - Причина? Ревность, отсутствие денег?

    - Все вместе. Хотя о моих финансовых затруднениях она ничего не знала... Я старался не посвящать ее в эти дела.

    - Как у вас сейчас с деньгами?

    - Плохо, как всегда...

    - Дорнброк погиб от такого же яда, который обнаружен в вашем доме...

    - Ларчик был заперт?

    - В общем-то, я должен был задать вам этот вопрос, господин Люс... Запирали вы ларчик или он обычно стоял открытым?.. Да, ларчик был заперт. Я получил данные экспертизы из морга только что, это всегда занимает много времени... Поэтому сегодня мне необходимо знать то, что вчера казалось второстепенным... Кельнер, которого я допросил, кельнер из "Эврики", отказался подтвердить под присягой, что именно вы были у него всю ночь с двух и до половины шестого... Он, знаете ли, не очень-то рассматривает хронику киноискусства в иллюстрированных журналах. Поэтому он не обязан знать вас в лицо... Вы не носите очков?

    - Там я был в очках...

    - В темных?

    - В дымчатых.

    - А ваша дама?

    - Тоже. Она была в парике. Сейчас продают парики, они очень меняют внешность... И в очках...