От Руештрассе до Гендельштрассе было совсем недалеко - полкилометра, не больше. Исаев огляделся: улочка была пустынная и тихая; коттеджи за высокими металлическими заборами, много плюща, плакучие ивы вокруг маленьких озер, воркование голубей и звонкие голоса детишек.

    "Улица хорошая, - отметил Исаев, - а вон та ограда с бетонным выступом как раз для меня. Я смогу посидеть, и он меня не увидит из своего дома. Когда он будет выезжать и остановится на улице, чтобы закрыть ворота гаража, я успею сесть к нему в машину".

    Когда из ворот выехал БМВ-1700 и Холтофф пошел закрывать за собой ворота гаража, Исаев быстро поднялся и тут же снова сел - свело ногу. Он понял, что не успеет сесть в машину до того, как Холтофф вернется. Он успел открыть дверь БМВ одновременно с Холтоффом. Тот посмотрел на Исаева: сначала недоумевающе холодно, потом отвалился на спинку сиденья и, побледнев, тихо спросил:

    - Ты же мертв, Штирлиц... Зачем ты появился? Что тебе нужно от меня?

    - Я рад, что ты сразу поставил точку над "i". Мне действительно кое-что от тебя нужно.

    - Что?

    - Хорошее начало... Молодец, Холтофф. Вон автомат. Позвони в газету к редактору Ленцу и пригласи его на дружескую беседу куда-нибудь в бар... Я после объясню, что меня будет интересовать.

    - Добрый день, редактор Ленц.

    - Здравствуйте, инспектор.

    - Мое звание - майор.

    - Да? Хорошо. Я это запомню.

    После паузы Холтофф сказал:

    - Мне пришлось пригласить вас в этот бар, потому что так будет лучше. Я не хочу лишнего шума... Вызов в полицию, официальные показания. Это всегда вызывает шум.

    - Я не боюсь шума. Наоборот, я люблю шум. Он мне выгоден. Ведь я газетчик, майор Гельтофф.

    - Значит, вы не хотите говорить со мной здесь?

    Подумав, Ленц ответил:

    - Я слушаю вас.

    - Ваша газета - единственная, получившая интервью Павла Кочева. Меня интересует, кто из ваших сотрудников беседовал с ним? Когда это было? И где? Я обещаю вам, что это будет нашей общей тайной.

    В бар зашли трое молодых ребят и девушка. Они заказали бутылку оранжада и сели к столику возле окна, разложив на нем учебники. Один из парней подошел к музыкальному автомату и бросил двадцатипфенниговую монету. Яростно загремели ливерпульские битлзы.

    "Вот сволочи", - ругнулся Исаев, выключая диктофон, лежавший в левом кармане пиджака.

    Откинувшись на спинку кресла, он напряженно прислушивался к разговору Холтоффа и Ленца.

    - Итак, где, когда и кто из ваших сотрудников в последний раз видел болгарского ученого Кочева?

    - Вы убеждены, что я обязан отвечать на этот вопрос?

    - Хорошо. Давайте иначе. Пришлите ко мне того газетчика, который интервьюировал Кочева. Я обязуюсь не требовать у него данных о теперешнем местонахождении Кочева. Мне нужно показание - всего лишь. Показание под присягой. С такой моей просьбой вы не можете не согласиться.

    - Мне не совсем понятен ваш интерес к этому Кочеву. В чем дело? Он преступил закон?

    - Нет. Отнюдь. Просто я должен быть во всеоружии, когда им начнут интересоваться официальные инстанции... Наш сенат, боннская администрация...

    - Давайте созвонимся сегодня вечером, а?

    - В пять?

    - В семь. В пять у меня самое горячее время с выпуском номера.

    - Вы не ответили - пришлете вашего парня?

    - У меня есть и женщины, занимающиеся журналистикой, - улыбнулся Ленц. - Я дал вам ответ, майор. Я буду звонить в семь часов. Всего хорошего.

    В машине Исаев сказал:

    - Поезжай к себе, Холтофф, и сразу же пусти за Ленцем хвост. И пусть сядут на его телефоны. Он приведет тебя к тому ответу, который я ищу. Хочу предупредить, что, если у тебя возникнет надобность в контакте с Айсманом и его людьми, ты поставишь себя в неудобное положение. Понимаешь? Я перестану тебе верить.

    - Откуда ты знаешь про мои контакты с Айсманом? Ему нечего бояться - он прошел денацификацию.

    - Я знаю, что он прошел денацификацию. Но ему есть чего бояться. Дорнброк, конечно, могучий человек, но не всемогущий - времена изменились, Холтофф...

    В четверть восьмого Ленц передал майору Гельтоффу кинопленку об эмигрировавшем красном, которую он просил приобщить к делу как вещественное доказательство, снимающее "все и всяческие вопросы по поводу решения господина Кочева".

    Холтофф привез эту пленку к себе домой и в гараже, дождавшись, пока стемнело, прокрутил ее Штирлицу через проектор, приспособив беленую стенку под экран.

    ...Вот веселый Паша Кочев выходит с красивой высокой девицей из кафе, вот он садится вместе с ней и еще двумя парнями в открытый автомобиль, вот они едут по городу; Паша выставил руку навстречу ветру, ловит его пальцами, это очень приятно - ловить ветер сжатыми пальцами; вот он подъезжает к пляжу, переодевается в кабине, купается с молодыми ребятами и девушкой, пьет виски из горлышка - бутылка идет по кругу, ай да веселая компания, ай да идиот Исаев, старый, доверчивый, отживший свое идиот, ай да Паша Кочев, аспирант профессора Исаева, ай да времечко пришло, когда Исаева обвел вокруг пальца мальчишка! При чем здесь мальчишка? Просто сам Исаев годен на свалку, как старая, отжившая рухлядь, как матрац с металлическими проржавелыми пружинами, ай да...

    - Ну-ка давай прокрутим еще раз...

    - Хватит, сколько можно? Теперь с этим все в порядке, Штирлиц. Зачем зря тратить время?

    - Давай все сначала, говорю я тебе!

    Он сидел теперь возле самого проекционного аппарата, пристроившись так, чтобы видеть на экране все детали.

    "А зачем, собственно? Здесь все точно. Непонятно лишь одно: зачем надо было писать мне записку? Зачем? „Задержусь на пару дней...“ Если он дал себя снять, то почему не сказал при этом ни слова? Хочет быть чистеньким? Просто ушел, и все? Но он же не дурак, он умный парень, он понимает, что предательство остается предательством, независимо от того, кого предал - друга или незнакомого. На чем они могли его взять? Споили? Ерунда, на этом ловят только трусливых болванов. Женщина? Времена теперь другие, теперь, слава богу, перестали бояться шантажа... Почти перестали, - машинально поправил себя Исаев. - Идиот, конечно, испугается, а мало-мальски думающий человек... Нет, на этом они его не могли подловить... Или - или... И случилось это на следующий день после его встречи с Дорнброком..."

    - Стоп! - вдруг крикнул Исаев. - Останови аппарат!

    "Какое было число на афише, мимо которой они ехали? Там было не то число, которое мне нужно! Вернее, там было то число, которое не нужно им, а очень нужно мне, - быстро думал Исаев. - Это точно. Если только я не ошибся; господи, только бы мне не ошибиться! Они проезжали на машине тумбу для расклейки объявлений. И там была афиша о каком-то концерте: „Сегодня, 19-го, в „Конгрессхалле...“ А он попросил убежища двадцать первого!“

    - Останови аппарат! Мотай назад, Холтофф. Там, где я скажу, останови! Дальше... Внимание... Стоп! Стоп!

    "Сегодня... в „Конгрессхалле“ концерт Жака Делюка: Бах в новом изложении!" "Тебе всунули липу, Холтофф! - подумал Исаев. - Кочева никто не видел из газеты Ленца. Они врут тебе, Холтофф. Они подставляют тебя под удар, потому что это доказательство будет уже не их, а твоим доказательством. Не принимай эту ленту как доказательство, Холтофф. Сделай с нее пару копий, это обеспечит тебе безбедную старость, когда тебя выбросят в отставку. И ничего не говори Айсману и Ленцу. Попроси их сначала прокрутить это по телевидению. И все. А потом, скажешь ты, это будет приобщено к делу вместе с откликами печати. Ты понял, что они тебе подсовывали, Холтофф?" - думал Исаев, сидя в кресле.

    - Ну что же, - сказал он наконец. - О'кей. Теперь мне все ясно. Попроси Ленца устроить завтра показ этой пленки по телевидению. Мальчик выбрал свободу, мальчик у нас весело живет и ездит купаться... В конце концов парень не обязан встречаться с теми, с кем он не хочет встречаться.

    Исаев поднялся и сразу же опустился в кресло - снова свело ногу.

    - Хотя, знаешь, Холтофф, все-таки сними копию с этой ленты, и пусть она будет у меня.

    Когда Холтофф уехал, Исаев взял такси и попросил шофера отвезти его к "Зоо" - оттуда два шага до "Европейского центра", а там на восьмом этаже редакция "Телеграфа". К этому изданию Исаев относился серьезно, а к ведущему обозревателю Гейнцу Кроне - особенно.

    - Телевидение? Я прошу соединить меня с редакцией "Новостей"... Говорит Гейнц Кроне из "Телеграфа", добрый вечер. Только что вы передавали материал о сбежавшем красном. Я уже обратился в прокуратуру, ибо редактор Ленц комментировал заведомую фальшивку. Наши люди сейчас выедут к вам. Примите их, пожалуйста, и во избежание недоразумений дайте им возможность сделать заявление.

    - Каких недоразумений?

    - Мы обвиним вас в преступном сговоре с Ленцем, который предлагает нашим властям сфабрикованную с помощью телевидения фальшивку.

    - Я приму ваших людей, господин Кроне.

    Гейнц Кроне подмигнул Исаеву и спросил:

    - Сколько я вам должен за сенсацию?

    - Это мой подарок за вашу драку против Франца Йозефа Штрауса.

    Они сидели на восьмом этаже громадной махины "Европейского центра" и напряженно смотрели на экран телевизора. Если все пойдет так, как задумал Исаев, то через несколько минут должно состояться повторное прокручивание материала, представленного Ленцем.

    ...Диктор, мотнув головой, поправил галстук и сказал:

    - Дамы и господа, в программу наших вечерних передач вносится корректива. Газета "Телеграф" потребовала повторного показа кинокадров, посвященных пребыванию у нас красного интеллектуала Кочева, сбежавшего из-за "железного занавеса". Я хочу представить вам репортеров "Телеграфа" Франца Проста и Пауля Ритенберга. Пожалуйста.

    - Мне нужен телефон, - сказал Ритенберг.

    - И мне хотелось бы видеть рядом с нами редактора Ленца, - добавил Прост.

    - Первая просьба выполнима, а вторая, увы, нет: редактор Ленц уехал из телецентра.

    - Ну что ж... давайте еще раз просмотрим его материал, - сказал Ритенберг, - а мы прокомментируем его по-своему.

    Замелькали кадры: Кочев смеется, Кочев пьет, Кочев плавает, Кочев едет в открытой гоночной машине к городу. Вот большой столб, на котором наклеено объявление "Сегодня... в „Конгрессхалле“ концерт Жака Делюка...".

    - Стоп-кадр! - воскликнул Прост. - Дамы и господа, мы просим вас прослушать и просмотреть выступление редактора Ленца. Пожалуйта, включите запись на видео... - попросил Прост диктора.

    Возникло лицо Ленца. Чуть усмехаясь, жестко и снисходительно, он говорил:

    - Давайте позволим человеку быть свободным в своих поступках. Право каждого человека вести себя так, как ему представляется целесообразным и возможным. Вероятно, на наши учреждения оказывают давление из-за стены, выдвигая очередную версию о "похищении". А Кочев просто не хочет встречаться ни с кем, кроме тех, кто ему приятен. И это его право!

    - Стоп-кадр! - воскликнул Ритенберг, и лицо Ленца замерло на экране.

    - В этом месте, - продолжал Прост, - мы хотели бы задать редактору Ленцу лишь один вопрос: когда был снят этот материал о Кочеве?

    - Он же сказал, - ответил Ритенберг, - что эти кадры сняты после того, как Кочев принял решение не возвращаться в Болгарию. То есть после двадцать первого...

    - Я прошу операторов еще раз показать кадр проезда Кочева - тот самый, где мы прервали показ... Благодарю... Дамы и господа, я прошу вас самым внимательным образом посмотреть на эту тумбу для объявлений: "Сегодня, 19-го, в „Конгрессхалле“... Кочев запросил право убежища и исчез двадцать первого, ибо и двадцатого, и двадцать первого он переходил зональную границу. Это установлено. Эксперты прокуратуры и наши репортеры сейчас находятся возле этой тумбы. Редактор Ленц может ведь сказать, что это объявление было на тумбе и двадцать третьего, и двадцать пятого, не так ли? - заметил Прост. - Пауль, соединись с нашими коллегами. Я хочу, чтобы эксперт дал телезрителям ответ: наклеивались ли новые объявления на эту тумбу, когда и сколько? И если эксперт прокуратуры подтвердит, что на объявления от девятнадцатого наклеивались каждый день новые объявления в течение всей этой недели, мы потребуем привлечения Ленца к суду за диффамацию, ибо он утверждает, что показанные им кинокадры были сняты вчера по его просьбе.

    - Это больше, чем диффамация, - возразил Ритенберг, набирая номер телефона, - это преступление, которое попадает под статьи уголовного кодекса.

    В трубке, которую держал Ритенберг, захрипело, и донесся голос:

    - Говорит эксперт Лоренц. Вернер Лоренц. На объявлении от девятнадцатого мы обнаружили еще семь наклеенных объявлений. Официальную справку я представлю в прокуратуру сегодня же. Каждый день наклеивалось новое объявление. Следовательно, съемки Кочева проводились девятнадцатого, то есть когда он еще не собирался просить убежища.

    - У нас все, - изменившись в лице, сказал Прост, - мы благодарим руководство телевидения за ту помощь, которую оно оказало в разоблачении политической фальшивки.

    Той же ночью редактор Ленц был арестован. На первом допросе, который проводил Гельтофф, он отказался давать какие-либо ответы в отсутствие адвоката и был препровожден в камеру предварительного заключения...

    - Только что звонил Айсман. Он обеспокоен всем этим делом с Ленцем, Штирлиц. Он назначил мне встречу на завтра, с утра, - сказал Холтофф, приехав в маленькое кафе, где его ждал Максим Максимович.

    - Он понимает, что ты был обязан арестовать Ленца?

    - Я его должен выпустить под залог.

    - Объясни, что тебе это делать невыгодно. Если ты его отпустишь, "Телеграф" заставит прокуратуру снова вернуть его в тюрьму. Объясни, что тебе выгодней держать Ленца в тюрьме, пока они выстроят для него надежную линию защиты.

    - Штирлиц, мне трудно играть роль болвана. Понимаешь? Может быть, в сравнении с тобой я полный болван, но я должен понимать, хотя бы самую малость, в том, чего ты хочешь добиться всем этим делом.

    - Я надеялся, что, быть может, ты хоть сейчас научишься думать, когда на карту поставлена твоя жизнь.

    - При чем тут я? Семья, внук...

    - Изживай сентиментальность, Холтофф, это всегда губило разведчиков. Если захочешь войти в блок с Айсманом, он меня постарается убрать, но если я буду убран, то - это уже по условиям моей игры - материалы Рунге против тебя будут немедленно опубликованы. И мое заявление о тебе - тоже... Так что ты должен не просто помогать мне в те дни, которые нам предстоит вместе прожить. Тебе еще придется оберегать меня от Айсмана.

    Айсман встретился с Холтоффом рано утром.

    Концерн выделил Айсману средства для найма конспиративных квартир - не только в Западном Берлине, но повсюду в Европе: там люди из "бюро Айсмана", ведавшего контрразведкой и "экономическим зондажем конкурентов", встречались с многочисленной агентурой. Холтофф, изменивший фамилию в конце войны, передал Айсману, который нашел его в сорок девятом году в полиции Эссена, всю свою агентуру, привлеченную им в свое время работать в гестапо. С тех пор они регулярно встречались на конспиративных квартирах Айсмана. Холтофф не был посвящен в святая святых концерна, но задания своего товарища по гестапо выполнял охотно, зная, что взамен той помощи, которую он оказывал, он получал незримую поддержку семьи Дорнброка.

    - Милый Холтофф, - сказал Айсман, - кто-то играет против нас, и очень сильно играет.

    - Ты преувеличиваешь. Просто вы плохо сделали материал для Ленца. Торопись придумать что-нибудь, потому что он уже начал плакать в камере, а это, как ты помнишь, плохой симптом.

    - Скажи ему, чтобы он дал тебе вот какие показания... Этот киноматериал ему вручил Люс через своего помощника. Режиссер Люс... Тот самый Люс, который идет по делу Дорнброка... И снят он в его манере, этот материал, не правда ли? Резкий монтаж, свободный поиск вокруг главного героя; Кочев нигде не доминирует в кадре, он всюду проходит вторым планом. Ты поясни это Ленцу. Скажи ему, что этой версии он должен держаться до конца. Естественно, ты объяснишь ему, что после дачи этих показаний его немедленно освободят под залог, и он будет по-прежнему выпускать газету, и получит в придачу время на ТВ для сенсационного выступления. Материалы мы уже готовим...

    - Почему ты думаешь, что против нас играют?

    - Я ощущаю это кожей.

    - Я бы с удовольствием избавился от этого дела.

    - Ничего, - усмехнулся Айсман, - если мы с тобой выскочили из той передряги, то из этой-то наверняка выберемся. Ты начни, ты начни только. А потом дело уйдет от тебя, и уйдет оно к Бергу, к этому паршивому демократу из прокуратуры.