Затем - разговор с судовым администратором. Странное чувство возникает, когда поднимаешься на борт опустевшего парохода, видишь безлюдье там, где раньше царило возбуждение, когда присутствуешь при генеральной уборке и приготовлениях к новому рейсу.
Сомнений нет: Мора покинул судно и перед уходом отдал свои бумаги. В котором часу это было? Никто не помнит. Возможно, одним из первых, в самой толчее.
Стюард… Этот отлично помнит, что к восьми утра, вскоре после прибытия полиции и санитарных властей, молодой Мора вручил ему чаевые. А стюард в этот момент поставил его чемодан у выхода на наружный трап… Нет, молодой человек был совершенно спокоен. Выглядел немного усталым. Должно быть, у него болела голова - он принял таблетку аспирина. Пустой тюбик остался на полочке в ванной.
Невозмутимый Билл, жуя эту чертову резинку, потащил их дальше. В пароходной компании Французской линии на Пятой авеню он, облокотясь на стойку красного дерева, скрупулезно изучил пассажирские списки.
Потом из какой-то аптеки позвонил в портовую полицию.
У Мегрэ создалось впечатление, что Мак-Джилл начинает нервничать. Он старался этого не показывать, но по мере развития событий становилось ясно, что он встревожен.
Что-то не ладилось, что-то шло не так, как он предполагал; время от времени он с Биллом обменивался быстрыми взглядами.
Комиссар рассказывал об их разъездах, и капитан О'Брайен становился все серьезнее; порой, держа вилку на весу, забывал даже о еде.
- В пассажирских списках они нашли фамилию молодой чилийки, сумели узнать и название гостиницы, где она остановилась в ожидании парохода. Гостиница находится на Шестьдесят шестой улице. Мы отправились туда. Билл расспрашивал портье, служащих регистратуры, лифтеров, но никаких следов Жана Мора не обнаружил. Тогда Билл дал шоферу адрес бара неподалеку от Бродвея. По дороге они с Мак-Джиллом разговаривали, но слишком быстро, чтобы я мог их понять. Название я запомнил: "Данки-бар". Почему вы улыбаетесь?
- Просто так, - неторопливо ответил капитан. - Значит, ваш первый день в Нью-Йорке прошел в разъездах. Вы даже познакомились с "Данки-баром", что вовсе не так уж плохо. Как он вам показался?
У Мегрэ снова возникло впечатление, что над ним смеются - дружески, но все-таки смеются!
- Типичный бар из американского фильма, - пробурчал он.
Длинный задымленный зал, бесконечная стойка с неизбежными табуретами и разноцветными бутылками, бармен-негр и бармен-китаец, механический проигрыватель и автоматы, выбрасывающие сигареты, жевательную резинку и жареный арахис.
Здесь все знали друг друга, а может, просто создавалось такое впечатление. Все называли друг друга Боб, Дик, Том, Тони; немногочисленные женщины вели себя так же свободно, как мужчины.
- Похоже, - сказал Мегрэ, - что это место встреч журналистов, актеров…
- Почти что так, - с улыбкой отозвался капитан.
- Наш детектив решил встретиться со знакомым репортером, который встречает пароходы и сегодня утром должен был быть на борту. Мы встретили его, но он был мертвецки пьян. Меня уверили, что у него привычка напиваться к трем-четырем дня.
- Не помните, как его фамилия?
- Смутно. Что-то вроде Парсон… Джим Парсон, если не ошибаюсь. Белобрысый, глаза красные, рот в пятнах никотина.
Капитан О'Брайен, заявлявший, что американская полиция не имеет права заниматься людьми, у которых на совести ничего нет, оказался, однако, довольно сведущим: каждое имя, которое произносил Мегрэ, каждое новое лицо, которое он описывал, были, видимо, прекрасно знакомы этому рыжему полицейскому. Поэтому комиссар не удержался и спросил:
- А вы уверены, что ваша полиция так уж отличается от нашей?
- Очень! И что же рассказал Джим?
- Я понял только обрывки разговора. Хоть он и был пьян, но, мне показалось, весьма заинтересовался. Надо заметить, что детектив затолкал его в угол и говорил с ним сурово, припер к стенке или, как говорят у нас на арго, взял за манишку. Тот что-то обещал, старался припомнить. Потом, шатаясь, зашел в телефонную будку, и я видел через стекло, что он вызывал четыре разных номера. А Мак-Джилл пока объяснил мне: "Понимаете, от журналистов, которые были на борту, у нас больше всего шансов узнать что-нибудь. Эти люди умеют наблюдать. И к тому же знают всех и вся". Но Джим Парсон вышел из кабины несолоно хлебавши и навалился на двойное виски. Предполагается, что сейчас он продолжает наводить справки. Если по-прежнему делает это в барах, то, должно быть, уже на ногах не стоит, - я отродясь не видывал человека, который поглощал бы спиртное в таком темпе.
- И не таких еще увидите. Итак, если я правильно понял, вам показалось, что сегодня днем Джозу Мак-Джиллу очень хотелось разыскать сына своего патрона…
- Тогда как утром он и слышать об этом не хотел. - Как бы там ни было, О'Брайен был серьезно озабочен.
- Что же вы собираетесь делать дальше?
- Признаться, был бы не прочь разыскать мальчишку.
- Кажется, вы не одиноки…
- У вас какая-то идея?
- Я припомнил, дорогой комиссар, одно словечко, которое вы сказали мне в Париже, во время одной из наших бесед в "Пивной дофины". Помните?
- Беседы помню, но слово, которое вы имеете в виду…
- Я задал вам почти такой же вопрос, какой вы только что задали мне, и вы, затянувшись, ответили: "У меня никогда не бывает идей". Так вот, дорогой Мегрэ, если позволите так называть вас, я такой же, как вы, по крайней мере в настоящую минуту, а это доказывает, что все полиции мира имеют нечто общее. Я не знаю ничего. Не имею никакого или почти никакого представления о делах Маленького Джона и его окружения. До сего дня понятия не имел о том, что у него есть сын. А кроме того, я служу в федеральной полиции, которая имеет право заниматься только некоторыми, четко определенными преступлениями. Иначе говоря, если бы я имел несчастье сунуть нос в эту историю, у меня были бы все основания опасаться, что меня призовут к порядку. Думаю, что вам нужен от меня не совет?
Раскуривая трубку, Мегрэ пробурчал:
- Нет.
- В самом деле, дай я вам совет, я сказал бы так: Моя жена сейчас во Флориде, - она плохо переносит нью-йоркскую зиму. Я один: сын в университете, дочь два года тому назад вышла замуж. Некоторые вечера у меня свободны. Я предоставляю их в ваше распоряжение, чтобы познакомить вас с Нью-Йорком, как вы когда-то знакомили меня с Парижем. Что касается прочего, то… Как это вы говорите?.. Стойте… Нет, не подсказывайте. У вас есть несколько выражений, которые я запомнил и частенько повторяю коллегам. Ага! Вот оно… Что касается прочего, плюньте и разотрите. Я прекрасно знаю, что этого вы не сделаете. В таком случае, если вам захочется, можете время от времени приходить ко мне поболтать. Я же не могу запретить такому человеку, как вы, задавать мне вопросы. А ведь есть вопросы, не ответить на которые очень трудно. Слушайте! Я уверен, что вам хочется посмотреть на мои служебный кабинет, я помню ваш - там окна выходят на Сену. Из моих вид куда прозаичнее: они выходят на высокую черную стену и автомобильную стоянку. Признайтесь, что арманьяк (Сорт дорогого французского коньяка) великолепен и что это маленькое бистро, как говорят у вас, не слишком убого.
Оставалось, как это заведено в иных парижских ресторанах, поблагодарить хозяйку и даже шеф-повара, за которым она сходила, пообещать заглянуть еще, выпить на посошок и, наконец, расписаться в довольно засаленной книге почетных гостей.
Чуть позже они сели в такси, и капитан назвал адрес.
Оба разместились на заднем сиденье и довольно долго молча посасывали трубки. Случайно оба открыли рот в одну и ту же секунду и, повернувшись друг к другу, улыбнулись совпадению.
- Что вы хотели сказать?
- А вы?
- Наверное, то же самое.
- Я-то хотел сказать, - начал американец, - что, судя по вашему рассказу, Мак-Джилл отнюдь не желал, чтобы вы встретились с его патроном.
- Я подумал то же самое. И однако, вопреки моему ожиданию, мне показалось, что Маленький Джон жаждет получить известия о сыне не больше, чем секретарь. Улавливаете мою мысль?
- А потом тот же Мак-Джилл из кожи вон лезет - или делает вид, что лезет, - чтобы разыскать молодого человека.
- И старается показать себя в выгодном свете. Он пообещал позвонить мне завтра утром и сообщить новости.
- Он знал, что мы с вами встречаемся сегодня вечером?
- Я ему об этом не говорил.
- Само собой! Но я имею в виду не себя лично, а вообще кого-нибудь из полиции. Если обнаружится, что вы связаны с американской полицией, это будет катастрофа. И тогда…
- Что тогда?
- Ничего. Приехали.
Они вошли в большое здание, и через несколько секунд лифт доставил их в коридор, где на всех дверях были номера. О'Брайен ключом отпер одну из них, зажег свет.
- Садитесь… С почетом я приму вас в этом доме в другой раз, а то сейчас он выглядит не очень выигрышно. Вы разрешите оставить вас на несколько минут?
Несколько минут растянулись на долгие четверть часа, и Мегрэ поймал себя на том, что думает только о Маленьком Джоне. Забавно: ведь он видел его всего несколько секунд. Внезапно комиссар понял, что Мора произвел на него большое впечатление.
Мегрэ снова представил себе его - невысокого, худого, одетого с преувеличенной корректностью. Лицо ничем не примечательное. Что же тогда так поражает в нем?
Это заинтриговало Мегрэ. Он напряг память, постарался припомнить малейшие подробности поведения этого человечка, сухощавого и нервного.
И вдруг Мегрэ вспомнил его первый взгляд, когда Мора приоткрыл дверь в гостиную, не подозревая, что за ним наблюдают.
У Маленького Джона были холодные глаза!
Мегрэ было бы крайне затруднительно объяснить, что он подразумевает под этими словами, но сам себя он понимал. Раза четыре в своей жизни он встречал людей с холодными глазами; такие глаза могут пристально смотреть на вас, и при этом между вами и обладателем их не возникает никакого человеческого контакта, вы не ощутите потребности, которую испытывает каждый человек, - потребности общения с себе подобным.
Комиссар заговорил с ним о его сыне, которому он писал нежные письма, какие пишут разве что любимой женщине, а Маленький Джон смотрел на собеседника без малейшего интереса, как если бы глядел на стул или пятно на стене.
- Вы не сердитесь, что я оставил вас так надолго?
- Нет, потому что я, кажется, сделал открытие.
- А-а!
- Я открыл, что у Маленького Джона холодные глаза.
Мегрэ ожидал, что его американский коллега снова улыбнется. Готов был встретить его улыбку почти агрессивно. Но у О'Брайена был серьезный вид.
- Это скверно, - произнес он.
Ответ прозвучал так, словно между ними состоялся долгий разговор. О'Брайен протянул коробку с табаком.
- Благодарю, предпочитаю свой.
Они раскурили трубки и опять замолчали. Кабинет был самый обыкновенный, почти голый. Только дым двух трубок придавал ему некое подобие уюта.
- Думаю, что после богатого треволнениями путешествия вы устали и наверняка хотите спать.
- А вы могли бы предложить провести время как-то иначе?
- Господи, да просто-напросто night cap. Дословно: ночной колпак. Другими словами, последней стаканчик виски.
Зачем он привел Мегрэ к себе в кабинет, а потом оставил на четверть часа?
- Вам не кажется, что здесь довольно холодно?
- Пойдемте куда вам будет угодно.
- Я повезу вас к вам в гостиницу. Хотя нет, мне там показываться не стоит. Служащие, увидев меня, забеспокоятся. Я знаю один маленький бар…
Еще один маленький бар с механическим проигрывателем в углу и шеренгой мужчин, опершихся на стойку; они пили с мрачным упорством, каждый сам по себе.
- Выпейте виски перед тем как лечь. У виски еще то преимущество, что оно заставит поработать ваши почки. Кстати…
Мегрэ понял, что О'Брайен подошел наконец к цели этой последней ночной прогулки.
- Представляете, только что в коридоре я встретил коллегу. И как нарочно, он заговорил со мной о Маленьком Джоне. Заметьте, он никогда не имел с ним дела официально. Ни он, ни кто-нибудь другой из нас. Понимаете? Уверяю вас, уважение к свободе личности - великолепная вещь. Поняв это, вы сразу поймете Америку и американцев. Так вот. К нам приезжает иностранец, иммигрант. Вы, европейцы, либо возмущаетесь, либо смеетесь над нами, потому что мы предлагаем такому человеку ответить в письменном виде на кучу вопросов; мы спрашиваем его, например, не страдает ли он психическим расстройством, не прибыл ли в Соединенные Штаты с намерением покуситься на жизнь президента. Требуем, чтобы он подписал этот документ, а вы считаете, что мы спятили. Но после этого мы его не спрашиваем больше ни о чем. Выполнять все формальности, необходимые для въезда в Штаты, быть может, долго и нудно, но, когда все кончено, человек совершенно свободен. Вам понятно? Свободен настолько, что, пока он не украл, не убил, не изнасиловал, мы не имеем права им заниматься. Так о чем бишь я говорил?
Были минуты, когда Мегрэ готов был дать О'Брайену оплеуху за притворное простодушие, за юмор, уловить нюансы которого он чувствовал себя неспособным.
- Ах, да… Вот вам пример. Мой коллега, с которым мы вместе только что мыли руки, рассказал мне одну историю. Лет тридцать назад с парохода, прибывшего из Европы, сошли два человека. В то время людей к нам приезжало куда больше, чем сейчас: у нас была нехватка рабочих рук. Ехали в пароходных трюмах, на палубах. В основном из Центральной и Восточной Европы. Некоторые были неимоверно грязны, покрыты паразитами, так что наша служба иммиграции вынуждена была для начала гнать их под пожарный шланг. Бьюсь об заклад, что вы примете еще один night cap?
Мегрэ был слишком заинтересован рассказом, чтобы отказаться; он ограничился тем, что снова набил трубку и чуть отодвинулся, так как сосед слева вонзил ему в бок локоть.
- Разные люди приезжали. И судьбы у них были разные. Одни стали магнатами Голливуда. Некоторые, правда, очутились в Синг-Синге, но есть и такие, что заседают сейчас в правительственных кабинетах в Вашингтоне. Признайте, что Штаты - действительно величайшая страна по части ассимиляции пришельцев: она их переваривает, - Не виски ли сыграло тут свою роль? Джон Мора вдруг предстал перед Мегрэ не маленьким, нервным и властным человеком, а как символ американской ассимиляции, о которой ему неторопливо и добродушно толковал собеседник.
- Коллега рассказал мне…
По три или по четыре стаканчика они выпили? До того они пили арманьяк, перед арманьяком две бутылки божоле, а перед божоле несколько аперитивов.
"J and J".
Это название и гвоздило у него в голове, когда он наконец рухнул на кровать в своем чересчур роскошном номере в "Сент-Рейджи", В те времена, когда носили пристежные воротнички с отогнутыми уголками, крахмальные манжеты и лакированные туфли, два молоденьких француза, еще с пушком на подбородке, прибыли в Америку без гроша в кармане, но полные надежд; у одного под мышкой была скрипка, у другого - кларнет.
У кого был кларнет? Мегрэ был не в состоянии вспомнить. А ведь проныра О'Брайен, хитрющий как лиса О'Брайен, говорил ему об этом.
Кажется, скрипка была у Мора.
Оба родились в Байонне или в ее окрестностях. И обоим только-только стукнуло двадцать.
Они подписали декларацию, что прибыли в Соединенные Штаты не для убийства президента.
Чудак этот капитан О'Брайен - завел его в какой-то маленький бар, чтобы рассказать ему все это с таким видом, будто он и не думает ни во что вмешиваться, а просто болтает о вещах, не имеющих ни малейшего отношения к его профессии.
- Одного звали Джозеф, другого Джоаким. Это все мой товарищ мне сообщил, Впрочем, не стоит целиком принимать на веру истории, которые нам рассказывают. Нас, федеральной полиции, это не касается. То было время кафешантанов - у вас в Париже их называют bastringues. Так вот, чтобы заработать на жизнь, они, даром что оба закончили консерваторию и считали себя будущими великими музыкантами, поставили, комический номер под названием "J and J" - Джозеф и Джоаким. Но оба надеялись со временем сделать карьеру исполнителя-виртуоза или композитора. Все это мне рассказал мой друг. Это, разумеется, неинтересно. Но я знаю, что вас интересует личность Маленького Джона. Мне кажется, что на кларнете играл не он… Бармен! Повторите!
А был ли пьян капитан О'Брайен?
"J and J", - повторил он. - Меня зовут Майкл. Можете называть меня просто Майклом. Это не для того чтобы я мог называть вас Жюлем, - я знаю, что это ваше имя и что вы его не любите.
Что еще говорил он в этот вечер?
- Вы не знаете, что собой представляет Бронкс, Мегрэ. Надо, чтобы вы познакомились с ним. Интересное местечко. Некрасивое, но интересное. У меня нет времени отвезти вас туда. Мы очень заняты, вы же знаете. Финдли, Сто шестьдесят девятая улица… Сами увидите. Любопытный район. Кажется, там еще и сейчас, прямо против дома, портняжная мастерская. Все это болтовня, болтовня моего коллеги, и я спрашиваю себя, зачем он мне все это рассказывал, - это же нас не касается. "J and J"… Они показывали свой музыкально-эксцентрический номер в кафе. В кафешантанах, как говаривали в то время. А любопытно бы узнать, кто из них был комиком. Как вы думаете?
Мегрэ, быть может, и не привык к виски, но он совсем уж не привык, чтобы его принимали за ребенка, и потому пришел в бешенство, когда увидел, что в "Сент-Рейджи" вместе с ним вошел в лифт рассыльный, который весьма внимательно проследил, чтобы гость все сделал правильно перед тем как выйти.
Это был еще один удар, полученный от О'Брайена с его иезуитской физиономией и невыносимо иронической улыбкой.