– Я хочу сказать, Моррель, что вы решили расстаться с жизнью, потому что вам незнакомы наслаждения, которые она сулит тому, кто очень богат. У меня около ста миллионов, я вам дарю их; с таким состоянием вы можете достигнуть всего, чего только пожелаете. Если вы честолюбивы, перед вами открыты все поприща. Переверните мир, измените его лицо, предавайтесь любым безумствам, совершайте преступления, но живите! – Вы дали мне слово, граф, – холодно отвечал Моррель и взглянул на свои часы, – уже половина двенадцатого. – Моррель! Подумайте! У меня на глазах, в моем доме! – Тогда отпустите меня, – мрачно сказал Максимилиан, – не то я подумаю, что вы меня любите не ради меня, а ради себя. – И он поднялся. – Хорошо, – сказал Монте-Кристо, и лицо его просветлело, – я вижу, ваше решение непреклонно, да, вы глубоко несчастны, и, как вы сами сказали, исцелить вас могло бы только чудо; садитесь же, Моррель, и ждите. Моррель повиновался; тогда Монте-Кристо встал, подошел к запертому шкафу, ключ от которого он носил при себе на золотой цепочке, и достал оттуда серебряный ларчик искусной чеканки, по углам которого были изваяны четыре стройные женские фигуры, изогнутые в горестном порыве, словно ангелы, тоскующие о небе. Он поставил ларчик на стол. Затем, открыв его, он вынул золотую коробочку, крышка которой откидывалась при нажиме на скрытую пружину. Коробочка была наполнена тестообразным маслянистым веществом; отблеск золота и драгоценных камней, украшавших коробочку, мешал разглядеть его цвет. Оно отливало лазурью, пурпуром и золотом. Граф зачерпнул золоченой ложечкой немного этого вещества и протянул Моррелю, устремив на него испытующий взгляд. Теперь стало видно, что вещество это зеленоватого цвета. – Вот что вы просили у меня, – сказал он. – Вот что я вам обещал. – Прежде чем умереть, – сказал Максимилиан, беря ложечку из рук Монте-Кристо, – я хочу поблагодарить вас от всего сердца. Граф взял другую ложку и второй раз зачерпнул из золотой коробочки. – Что вы делаете, друг? – спросил Моррель, хватая его за руку. – Да простит меня бог, Моррель, – улыбаясь, ответил граф, – но, право, жизнь надоела мне не меньше, чем вам, и раз уж мне представляется такой случай… – Остановитесь! – воскликнул Максимилиан. – Вы любите, вы любимы, вы не утратили надежды – не делайте этого! Это было бы преступлением! Прощайте, мой благородный, великодушный друг; я расскажу Валентине обо всем, что вы для меня сделали. И медленно, но без колебаний, только сжимая левой рукой руку графа, Моррель с наслаждением проглотил таинственное вещество. Оба замолчали. Али, безмолвный и внимательный, принес табак, кальяны, подал кофе и удалился. Мало-помалу потускнели лампы в руках статуй, и Моррелю стало казаться, что аромат курений ослабевает. Монте-Кристо, сидя напротив, смотрел на него из полумрака, и Моррель различал только его блестящие глаза. Бесконечная слабость охватила Максимилиана; кальян выпал у него из рук; предметы теряли очертания и цвет; его затуманенному взору казалось, будто в стене напротив раскрываются какие-то двери и завесы. – Друг, – сказал он, – я чувствую, что умираю; благодарю. Он сделал усилие, чтобы в последний раз протянуть графу руку, но рука бессильно повисла. Тогда ему почудилось, что Монте-Кристо улыбается, но не той странной, пугающей улыбкой, которая порой приоткрывала ему тайны этой бездонной души, а с тем ласковым сочувствием, с каким отцы смотрят на безрассудства своих детей. В то же время граф словно вырос; он казался почти великаном на фоне красной обивки стен; его черные волосы были откинуты назад, и он стоял, гордый и грозный, подобно ангелу, который встретит грешников в день Страшного суда. Моррель, ослабевший, сраженный, откинулся в кресле; сладостная истома разлилась по его жилам. Все преобразилось в его сознании, как меняются пестрые узоры в калейдоскопе. Полулежа, обессиленный, задыхающийся, Моррель уже не чувствовал в себе ничего живого, кроме единственной грезы: ему казалось, что он несется на всех парусах к тому смутному бреду, которым начинается иная безвестность, именуемая смертью. Он снова попытался протянуть руку графу, но на этот раз рука даже не пошевельнулась; он хотел сказать последнее прости, но отяжелевший язык был недвижим, словно камень, замыкающий гробницу. Его утомленные глаза невольно закрылись, но сквозь сомкнутые веки ему мерещился неясный образ, и он его узнал, несмотря на темноту. Это был граф; он подошел к одной из дверей и открыл ее. И в ту же минуту ослепительный свет, сиявший в соседней комнате, или, вернее, в сказочном замке, озарил залу, где Моррель предавался своей сладостной агонии. На пороге, разделявшем эти две залы, появилась женщина дивной красоты. Бледная, с нежной улыбкой, она казалась ангелом милосердия, заклинающим ангела мщения. "Небо открывается мне? – подумал Максимилиан, приподымая веки. – Этот ангел похож на того, которого я потерял". Монте-Кристо указал девушке на кресло, где лежал Моррель. Она приблизилась к нему, сложив руки, с улыбкой на устах. – Валентина! – крикнул Моррель из глубины души. Но с его губ не слетело ни звука; и, словно вложив все свои силы в этот немой крик, он глубоко вздохнул и закрыл глаза. Валентина бросилась к нему. Губы Морреля еще раз шевельнулись. – Он вас зовет, – сказал граф. – Вас зовет из глубины своего сна тот, кому вы вверили свою судьбу и с кем смерть едва не разлучила вас. Но к счастью, я был на страже, и я победил смерть! Валентина, отныне ничто на земле не должно вас разлучить, ибо, чтобы соединиться с вами, он бросился в могилу. Не будь меня, вы бы умерли оба; я возвращаю вас друг другу; да зачтет мне господь эти две жизни, которые я спас! Валентина схватила руку Монте-Кристо и, в порыве безмерной радости, поднесла ее к губам. – Да, благодарите меня! – сказал граф. – Неустанно повторяйте мне, что я дал вам счастье! Вы не знаете, как мне нужна эта уверенность! – Я благодарна вам от всей души, – сказала Валентина, – Если вы не верите в мою искренность, спросите Гайде. Пусть моя возлюбленная сестра Гайде скажет вам, что с тех пор, как мы покинули Францию, только ее рассказы о вас помогали мне терпеливо ждать счастливого часа, который ныне засиял для меня. – Так вы любите Гайде? – спросил Монте-Кристо с волнением, которое он тщетно пытался скрыть. – От всей души! – Слушайте, Валентина, – сказал граф, – я буду просить вас об одной милости. – Меня, боже мой! Неужели я буду так счастлива?.. – Да. Вы назвали Гайде вашей сестрой; пусть она в самом деле станет вашей сестрой, Валентина; воздайте ей за все, чем вы считаете себя обязанной мне: берегите ее и вы и Моррель, ибо, – голос графа стал едва слышен, – отныне она одна на свете… – Одна на свете! – повторил голос позади графа. – Почему? Монте-Кристо обернулся. Перед ним стояла Гайде, бледная, похолодевшая, и смотрела на него со смертельным испугом. – Потому что с завтрашнего дня, дочь моя, ты будешь свободна, – отвечал граф, – и займешь то положение, которое тебе подобает; потому что я не хочу, чтобы моя судьба омрачала твою. Дочь великого паши, я возвращаю тебе богатства и имя твоего отца. Гайде побледнела, подняла свои прозрачные руки, подобно деве, вручающей себя богу, и спросила голосом, глухим от слез: – Так ты покидаешь меня, господин мой? – Ты молода, Гайде, ты прекрасна; забудь самое имя мое и будь счастлива. – Хорошо, – сказала Гайде, – твои приказания будут исполнены, господин мой: я забуду твое имя и буду счастлива. – И она отступила к двери. – Боже мой! – вскричала Валентина, поддерживая отяжелевшую голову Морреля. – Разве вы не видите, как она бледна, как она страдает? Гайде сказала душераздирающим голосом: – Зачем ему понимать меня? Он господин, а я невольница, и он вправе ничего не замечать. Граф содрогнулся при звуке этого голоса, который коснулся самых тайных струн его сердца; его глаза встретились с глазами Гайде и не выдержали их огня. – Боже мой! – сказал Монте-Кристо. – Неужели то, что ты позволил мне заподозрить, правда? Так ты не хотела бы расстаться со мной, Гайде? – Я молода, – кратко ответила она, – я люблю жизнь, которую ты сделал для меня такой сладостной, и мне было бы жаль умереть. – А если я тебя покину, Гайде… – Я умру, господин мой! – Так ты любишь меня? – Он спрашивает, люблю ли я его! Валентина, скажи ему, любишь ли ты Максимилиана! Граф почувствовал, что его сердцу становится тесно в груди; он протянул руки, и Гайде, вскрикнув, бросилась в его объятия. – Да, я люблю тебя! Я люблю тебя, как любят отца, брата, мужа! Я люблю тебя, как жизнь. Я люблю тебя, как бога, потому что ты для меня самый прекрасный, самый лучший, самый великий из людей! – Пусть твое желание исполнится, мой ангел, – сказал граф. – Богу, который воскресил меня и дал мне победу над моими врагами, не угодно, чтобы моя победа завершилась раскаянием; я хотел покарать себя, а бог хочет меня простить. Так люби же меня, Гайде! Кто знает? Быть может, твоя любовь поможет мне забыть то, что я должен забыть. – О чем ты говоришь, господин? – спросила девушка. – Я говорю, Гайде, что одно твое слово научило меня большему, чем вся моя мудрость, накопленная за двадцать лет. У меня на свете осталась только ты, Гайде, ты одна привязываешь меня к жизни, ты одна можешь дать мне страдание, ты одна можешь дать мне счастье! – Слышишь, Валентина? – воскликнула Гайде. – Он говорит, что я могу дать ему страдание, когда я готова жизнь отдать за него! Граф глубоко задумался. – Неужели я провижу истину? – сказал он наконец. – О боже, пусть награда или возмездие, я принимаю свою судьбу. Идем, Гайде, идем… И, обняв гибкий стан девушки, он пожал Валентине руку и удалился. Прошло около часа; Валентина, безмолвно, едва дыша, с остановившимся взглядом, все еще сидела подле Морреля. Наконец она почувствовала, что сердце его забилось; еле уловимый вздох вылетел из полураскрытых губ, и легкая дрожь, предвестница возврата к жизни, пробежала по всему его телу. Наконец глаза его открылись, но взгляд его был неподвижен и невидящ; потом к нему вернулось зрение, ясное, отчетливое; вместе со зрением вернулось и сознание, а вместе с сознанием – скорбь. – Я все еще жив! – воскликнул он с отчаянием. – Граф обманул меня! И он порывисто схватил со стола нож. – Друг, – сказала Валентина со своей пленительной улыбкой, – очнись и взгляни на меня. Моррель громко вскрикнул и, лепеча бессвязные слова, не веря себе, словно ослепленный небесным видением, упал на колени.
На другой день, в первых лучах рассвета, Моррель и Валентина, найдя дверь пещеры открытой, вышли на воздух. Они гуляли под руку по берегу моря, и Валентина рассказывала Моррелю, как Монте-Кристо появился в ее комнате, как он ей все открыл, как он дал ей воочию убедиться в преступлении и, наконец, как он чудом спас ее от смерти, между тем как все считали ее умершей. В утренней лазури неба еще мерцали последние звезды. Вдруг Моррель заметил в тени скал человека, который словно ждал знака, чтобы подойти; он указал на него Валентине. – Это Джакопо, – сказала она, – капитан яхты. И она сделала ему знак подойти. – Вы хотите нам что-то сказать? – спросил Моррель. – Я должен передать вам письмо от графа. – От графа! – повторили они в один голос. – Да, прочтите. Моррель вскрыл письмо и прочел: "Дорогой Максимилиан! У берега вас ждет фелука. Джакопо доставит вас в Ливорно, где господин Нуартье поджидает свою внучку, чтобы благословить ее перед тем, как она пойдет с вами к алтарю. Все, что находится в этой пещере, мой дом на Елисейских полях и моя вилла в Трепоре – свадебный подарок Эдмона Дантеса сыну его хозяина, Морреля. Надеюсь, мадемуазель де Вильфор не откажется принять половину этого подарка, ибо я умоляю ее отдать парижским беднякам состояние, которое она наследует после отца, сошедшего с ума, и после брата, скончавшегося вместе с ее мачехой в сентябре этого года. Попросите ангела, охраняющего отныне вашу жизнь, Моррель, не забывать в своих молитвах человека, который, подобно сатане, возомнил себя равным богу и который понял со всем смирением христианина, что только в руке божьей высшее могущество и высшая мудрость. Быть может, эти молитвы смягчат раскаяние, которое я уношу в своем сердце. Вам, Моррель, я хочу открыть тайну искуса, которому я вас подверг: в этом мире нет ни счастья, ни несчастья, то и другое постигается лишь в сравнении. Только тот, кто был беспредельно несчастлив, способен испытать беспредельное блаженство. Надо возжаждать смерти, Максимилиан, чтобы понять, как хороша жизнь. Живите же и будьте счастливы, мои нежно любимые дети, и никогда не забывайте, что, пока не настанет день, когда господь отдернет пред человеком завесу будущего, вся человеческая мудрость будет заключена в двух словах: Ждать и надеяться. Ваш друг Эдмон Дантес,
граф Монте-Кристо".
Слушая это письмо, сообщавшее ей о безумии отца и о смерти брата, о чем она узнавала впервые, Валентина побледнела, горестный вздох вырвался из ее груди, и молчаливые, но жгучие слезы заструились по ее лицу; счастье досталось ей дорогой ценой. Моррель с беспокойством посмотрел кругом. – Право, граф слишком далеко заходит в своей щедрости, – сказал он. – Валентина вполне удовольствуется моим скромным состоянием. Где граф? Проводите меня к нему, мой друг. – Взгляните, – сказал Джакопо. Они обратили взгляд туда, куда указывал моряк, и вдали, на темно-синей черте, отделявшей небо от моря, они увидели белый парус, не больше крыла морской чайки. – Уехал! – воскликнул Моррель. – Прощай, мой друг, мой отец! – Уехала! – прошептала Валентина. – Прощай, Гайде! Прощай, сестра! – Кто знает, увидимся ли мы еще когда-нибудь! – сказал Моррель, отирая слезу. – Друг мой, – отвечала Валентина, – разве не сказал нам граф, что вся человеческая мудрость заключена в двух словах: notesПримечания
1
У кого компаньон, у того хозяин (ит.). 2
Posada – дом (исп.). 3
Оружие да уступит тоге (лат.). 4
Мы поем глухим (лат.). 5
Когда вез пастух… (лат.) (Гораций. Оды, I, 15). 6
Везешь к горю ты горькому… (лат.) (Гораций. Оды, I, 15). 7
Войны, ужасные войны (лат.). 8
Цепкий (лат.). 9
Так и ты побежишь, задыхаясь… (лат.) (Гораций. Оды, I, 15). 10
Муж справедливый и твердый в решеньях… (лат.) (Гораций. Оды, III, 3). 11
Джон Мартин – английский художник (1789–1854). 12
"Сочтено, взвешено, разделено" (библ.). 13
Приток Роны. 14
Феррада – провансальский праздник по случаю таврения быков; тараск – сказочное чудовище. 15
Непостоянство, имя твое – женщина! (Шекспир. Гамлет, акт 1, сц. 2). 16
Cocles (лат.) – одноглазый: прозвище древнеримского героя Горация Коклеса. 17
В третьем этаже (ит.). 18
Прозвище известного благотворителя Эдма Шампьона (1764–1852). 19
Горный Старец – Хасан-ибн-Сабба, – отправляя на подвиги своих "фидави" (то есть обреченных), опьянял их гашишем (откуда их название – хашишины, ассасины). 20
Moccoletto (ит.) – огарок. Во время карнавала принято ходить по улицам со свечами. 21
Abettatore (ит.) – сдатчик чего-либо внаймы или напрокат. 22
Пусть умер бы! (Корнель. Гораций) 23
Клянусь Бахусом! (ит.) 24
Borgo – местечко (ит.). 25
Название древнеримского фонтана. 26
Живущий за рекой Тибр. 27
Убит обухом (ит.). 28
Обезглавлен (ит.). |
