– Ах, черт возьми! Тут жаркое дело, а я сплю себе, как глухой пень! – воскликнул провансалец. Действительно, мальчик и старик, тесно прижавшись друг к другу, крепко спали; первый заснул от усталости и благодаря способности детей засыпать при каких угодно обстоятельствах, а другой – от истощения. Проснулись они оба только потому, что на них свалился третий убитый солдат. – Эге! Даже и барышни взялись за оружие! – продолжал провансалец, оглядевшись. – А я, старый дурак, валяюсь! Это не годится! С трудом поднявшись, он взял ружье и, едва держась на ногах, с кружившейся от слабости головой, приготовился исполнять до конца обязанности солдата. Пабло погладил лежавшую возле него собаку. В первый раз она не ответила на его ласку, и это сильно поразило мальчика. Он обеими руками схватил голову своего четвероногого друга, повернул ее к себе и с отчаянием закричал: – Браво! Что с тобой, моя дорогая собака?.. Браво, да взгляни же на меня, ответь мне!.. Браво! Почему ты не движешься?.. Ах, Господи, да он весь холодный!.. Мариус! Посмотри, Браво умер! Бедный, дорогой Браво! И мальчик горько заплакал. В самом деле, верная собака, собравшая последние силы, чтобы отыскать своего маленького господина, давно уже испустила последнее дыхание у его ног. Видя горе своего маленького друга, суровый на вид моряк почувствовал, что у него на глаза навертываются слезы, и посреди града пуль и грома выстрелов крикнул плачущему мальчику: – Не плачь, мой милый мальчуган, перестань, ради Бога! Право, ты разрываешь мне сердце… Я бы так хотел помочь тебе, но не могу, ей-Богу, не могу, и это меня сильно мучит! Но Пабло еще сильнее зарыдал над трупом своего преданного друга. Между тем положение осажденных ухудшилось. Все солдаты были перебиты. В живых остались только Роберто, Мариус, три девушки и Пабло. В ружьях находились последние заряды… Было очевидно, что этой героической борьбе наступал конец. Всякое сопротивление оказалось невозможным: осажденным оставалось только умереть. Сгруппировавшись возле жертвенника и поставив мальчика всередину, все осажденные пожали друг другу руки и, опершись на свои карабины, спокойно ожидали смерти. Вот разбитая дверь с треском и грохотом рассыпалась. Человек двадцать ворвались в святилище "воду" и, потрясая оружием, громко закричали: – Теперь вы сдадитесь! – Никогда! – ответил негодующий женский голос. – Никогда я не сдамся врагам моей родины!.. Да здравствует свободная Куба! И Долорес Валиенте сделала два шага вперед, подняла ружье и выстрелила в толпу испанцев. В ответ на этот выстрел грянул целый залп, и все капище мгновенно окуталось пороховым дымом. ГЛАВА XXV
Роковое доверие. – По пути засада. – Предательский залп. – Смерть Масео. – Один против ста. – Пред трупом вождя. – Знамя в качестве савана. – Торжество испанцев.
Доктор Серрано дал столько доказательств своей преданности и верности инсургентам и проявлял такую искреннюю, бескорыстную дружбу к Масео, что тому не могло прийти и в голову заподозрить в чем-нибудь нечестном своего друга. А между тем отважный вождь инсургентов, благородный характер которого, возвышенность чувств и военный гений удивляли даже врагов, вовсе не был наивен и доверчив. Воспитанный в суровой школе нужды и лишений, неутомимый, терпеливый, энергичный, рассудительный, твердый, притом всегда справедливый и снисходительный, Масео хорошо понимал людей и относился к ним крайне осторожно. Доверие его можно было приобрести не вдруг и с большим трудом, нужно было совершить на его глазах целый ряд безусловно честных поступков, в которых не имелось бы и тени своекорыстия. Но раз вверившись человеку, он отдавал ему душу и сердце. Такое безграничное доверие, прекрасное само по себе, часто вредит людям, поставленным судьбой во главе какого-нибудь важного дела. Так случилось и с безусловным доверием Масео к Серрано. Изучив и поняв характер инсургентского вождя, доктор Серрано сумел так обойти Масео, что тот слепо доверял ему. Серрано знал все его мысли, планы и намерения. Мы уже видели, что Масео, по совету Серрано, изменил свой маршрут после разгрузки "Пеннилеса". Инсургенты скрывались в горах возле Мариэля, где Масео устроил лагерь для своих резервных войск и обучал новобранцев. Он рассчитывал в недалеком будущем собрать сюда возможно большее число своих и захватить всю провинцию Гавану. К этому-то месту и хотел пробраться Масео ближайшим путем. Но так как этот путь, по словам доктора Серрано, был занят испанскими войсками, то инсургентский вождь решил отправиться в обход по хорошо знакомым ему тропинкам. Сопровождаемый только дюжиной всадников, в числе которых находились доктор Серрано и молодой офицер Франциско Гомец, Масео с задумчивым видом ехал рядом с доктором впереди отряда. Рассветало. До сих пор не было ничего подозрительного, все шло отлично, и Масео, несмотря на свои мрачные предчувствия, был вполне уверен в том, что им удастся благополучно добраться до лагеря. Силой воли прогнав от себя мрачные мысли, он обернулся к доктору и дружески сказал ему: – А ты отлично сделал, мой милый Серрано, что вздумал совершить хотя и не большую, но рискованную рекогносцировку. Это дало тебе возможность избавить меня от сетей, которые мне расставляют на каждом шагу… Отечество во мне еще нуждается, и я должен пока жить… Еще раз благодарю тебя, дорогой друг, за твою преданность нашему делу и дружбу ко мне! Серрано молча щипал свою бороду, как-то ежился и старался не смотреть на своего спутника. Масео, принимая это за доказательство скромности своего друга, с улыбкой продолжал осыпать его похвалами и выражать ему свою признательность. Когда они подъехали к густой пальмовой роще, окруженной широким поясом низкого кустарника, Серрано вдруг круто остановил свою лошадь и быстро спрыгнул с седла на землю. – Что случилось? – поспешно спросил Масео, тоже приостанавливая лошадь. – Ничего… особенного, – отвечал Серрано. – У меня немного сбилось седло… должно быть, ослабли подпруги… Пока изменник делал вид, что "исправляет" то, что находилось в совершенной исправности, отряд успел догнать их и по знаку Масео проехать вперед. На дороге остались только Серрано и Масео. Как только отряд отъехал на несколько десятков шагов, со стороны пальмовой рощи из-за кустов вдруг сверкнул огонь и грянул ружейный залп. Масео покачнулся в седле и судорожно схватился за грудь. Между его пальцами фонтаном брызнула горячая кровь и сейчас же окрасила в пурпурный цвет белый мундир инсургентского вождя. Смертельно раненный, генерал выпустил поводья и, падая с лошади, успел только пробормотать костенеющим языком: – Доконали-таки… удалось, наконец, им!.. Боже, защити… мою… несчастную родину!.. Да здравствует… свободная… Куба!.. И Масео умер. Серрано рвал на себе волосы и отчаянно кричал, между тем как весь отряд инсургентов, охваченный паническим ужасом, быстро умчался с места катастрофы, покидая своего вождя на произвол судьбы. Только один остался ему верен до конца – один Франциско Гомец не обратился в бегство и не желал осрамить имени, которое носил. Юноша поспешно спрыгнул с лошади и бросился к Масео, но встретив тусклый, неподвижный взор любимого вождя, понял, что все кончено, и громко зарыдал, упав на грудь человека, которого он любил, как отца. А доктор Серрано продолжал до конца разыгрывать свою гнусную комедию. Он быстро расстегнул мундир убитого и приложил ухо к его груди. Убедившись, что сердце перестало биться, предатель поднялся на ноги и воскликнул дрожащим, как бы проникнутым скорбью голосом: – Все кончено!.. Нашего дорогого Масео не стало… Нужно отомстить за него! Идем, Франциско! Но молодой человек покачал головой и твердо проговорил: – Я не отойду отсюда ни на шаг и пока жив, никому не позволю дотронуться до тела моего генерала. Не все же трусы. Надеюсь, кто-нибудь явится сюда за телом. Серрано сделал свое дело и не находил нужным настаивать. Он молча вскочил на лошадь и вскоре скрылся из вида. После отъезда предателя из рощи выскочил отряд испанских солдат, чтобы убедиться, что вождь инсургентов действительно убит. Испанцы быстрыми шагами направились к месту, где лежал убитый Масео и стоял с поникшей головой Франциско Гомец. Юноша надеялся, что бежавшие инсургенты возвратятся за трупом своего вождя, и решился ждать их, а в случае надобности – защищать дорогие останки до последней капли крови. Заметив приближение испанцев, Франциско укрылся за своей лошадью и выстрелил в них из карабина Винчестера, которым были вооружены все офицеры инсургентов. Вид этого храброго юноши, почти мальчика, готовившегося оспаривать драгоценные останки у многочисленного и хорошо вооруженного отряда имел столько величия и благородства, что офицер, командовавший испанцами, был поражен и крикнул ему: – Вы можете удалиться! Мы вас пропустим, оставьте только нам труп! – Ни за что! – с непоколебимой твердостью отвечал Франциско и снова выстрелил в тесно сплоченную массу испанцев. Один из солдат упал. – Пли! – скомандовал испанский офицер. Целый град пуль посыпался на отважного юношу. Лошадь, за которой он стоял, со стоном повалилась на землю. Франциско обернулся и, удостоверившись, что отряд его не возвращается, тихо прошептал: – Бедный генерал, я не могу спасти даже твоего тела! Он лег на землю за трупом лошади и, превозмогая страшную боль в раненой руке, выстрелил в нападавших еще несколько раз. Между тем испанцы подходили ближе и ближе, продолжая осыпать одинокого защитника трупа Масео градом пуль. Но вот Франциско выронил карабин и, вытянувшись, остался неподвижен. Несколько испанских кавалеристов подскакали и нагнулись над телом Масео. – Да, это действительно Антонио Масео! – воскликнул один из них. Громкое восклицание удовольствия пробежало по рядам испанцев. Командующий отрядом отдал трупу инсургентского вождя честь своей саблей и громко сказал: – Сеньоры! Нашего самого опасного врага не стало. Воздадим же честь его останкам! Он был храбр и великодушен. Мир праху его! Он сошел с лошади и преклонил колена над телом изменнически убитого врага. Все последовали примеру своего командира. Затем весь отряд вскочил на лошадей и скрылся в чаще пальмовых деревьев. Тем временем отряд инсургентов доскакал до своего лагеря и сообщил ужасную весть о смерти Масео. Все пришли в отчаяние от этой вести. – Отомстим за Масео! Смерть испанцам! – раздалось по лагерю, и крик этот разнесся далеко по окрестностям. Напуганные грозным криком, испанцы поспешили удалиться и соединиться с главными силами своей армии. Вскоре многочисленная толпа кубинцев окружила тело своего вождя-героя. Устроив на скорую руку носилки, обезумевшие от горя, громко рыдающие инсургенты положили на них тела любимого генерала и его единственного защитника. Покрыв трупы старым кубинским знаменем, во многих местах пробитым испанскими пулями, плачущие инсургенты понесли их в свои горы. Пока в лагере мятежников царствовали глубокое уныние, печаль и доходившее до исступления отчаяние, испанцы шумно торжествовали свою легкую победу, не делавшую, однако, чести хваленой кастильской доблести. Во всей Испании, куда немедленно была сообщена по телеграфу знаменательная новость, смерть Антонио Масео была встречена с шумной, нескрываемой радостью, точно это событие предвещало новую эру счастья целой страны. Правительству посыпались сочувствия, армии – поздравления; устраивались банкеты, гулянья, вывешивались флаги, делались иллюминации… Общество было уверено, что со смертью Антонио Масео "пылающий остров" сразу будет умиротворен и все пойдет по-старому. Ни у кого не оставалось и тени сомнения, что Куба, наконец, побеждена. Слово "победа" передавалось от одного к другому и распевалось на всевозможные лады. Сыпались награды, повышения… Но вскоре ликовавшие должны были убедиться, что радость их преждевременна. Кубинцы, похоронив своего героя и оплакав его преждевременную кончину, с новой энергией взялись за дело. Война разгорелась с прежней силой. ГЛАВА XXVI
Смерть героини. – Таинственные выстрелы. – Воздушный шар. – Неожиданный избавитель. – Погребение Долорес. – Бегство. – Охота. – Страшная опасность. – Оцепление. – При пушечном грохоте. – Агония. – Яхта. – Последний выстрел. – Бедная Фрикетта.
Пронизанная десятком пуль, Долорес упала мертвой среди клубов дыма. Не успели нападающие издать крик торжества, как вдруг раздался грохот, сопровождаемый густым белым облаком дыма; когда этот дым рассеялся, перепуганные, оглушенные и ошеломленные испанцы увидели, что человек тридцать из их отряда бьются на земле в предсмертных судорогах. Вслед за этим выстрелом раздался второй, затем третий, четвертый и так далее, один за другим, безостановочно. Снаряды со свистом и треском так и сыпались, производя страшные опустошения в рядах испанцев, скучившихся в капище, точь-в-точь как были скучены там "водуисты", атакованные кубинцами. Но где же однако находилось таинственное орудие, изрыгавшее с такой страшной силой смерть? Нигде не было видно ни одного человека, и звуки выстрелов как будто исходили сверху. Не с неба же, в самом деле, сыпались эти ужасные снаряды! Оставшиеся в живых, точно стадо животных, объятое паническим ужасом, с дикими воплями бросились бежать, куда глаза глядят. Наиболее суеверные даже вообразили, что это месть "воду" за поругание его святыни. Но вот один из бегущих нечаянно взглянул вверх и увидел над своей головой величественно реявший в воздухе аэростат, напоминавший гигантского альбатроса, распустившего крылья и почти неподвижно парящего в воздухе. – Воздушный шар! Воздушный шар! – крикнул один солдат. – Ах, они, проклятые, даже шар себе завели! "Проклятыми" он называл, конечно, кубинских патриотов, флаг которых развевался на переднем конце аэростата, походившего своей удлиненной формой на веретено. Хотя то, что сначала было принято за сверхъестественное, оказалось совсем обыкновенным, тем не менее оно оставалось страшным; бежать и укрыться от воздушной машины, с которой сыпались такие страшные снаряды, не было никакой возможности. Но солдаты все-таки бежали, не слушая ни команды, ни угроз, ни просьб своих начальников, – бежали сломя голову, сшибая с ног, давя и топча друг друга. Они бросали оружие, знамена, значки и, руководясь одним слепым инстинктом самосохранения, думали только о собственном спасении. Между тем аэростат, снабженный, очевидно, сильнодействующим, остроумно придуманным приспособлением, стал быстро спускаться вниз. Он с каждой секундой увеличивался и бросал на капище огромную черную тень, заслонявшую даже лучи солнца. Воздушный колосс опустился как раз возле входа в здание, посреди трупов, крови, вырытых снарядами ям и груд всевозможных обломков. Из окованной металлическими пластинками лодки аэростата вышел человек высокого роста, с гордой и величественной осанкой, вооруженный револьвером. Забросив свободный конец каната, прикрепленного к шару, на один из уцелевших косяков двери, незнакомец пробормотал: "Неужели я опоздал?" Заглянув внутрь здания, он увидел в дальнем углу коленопреклоненную группу людей, двух мужчин, двух женщин и мальчика, окружавших женский труп. Женщины и мальчик отчаянно рыдали; мужчины стояли с поникшими головами, лица их выражали глубокую скорбь. Незнакомец прошел в разбитую дверь и, приблизившись к этой группе, тихо проговорил: – Я – друг свободной Кубы. Меня зовут Жорж де Солиньяк. Услыхав выстрелы и увидев, как сюда ворвались испанцы, я понял, что здесь должны находиться патриоты, на которых устроена облава, и поспешил на помощь… Но кажется, я опоздал? После этого молодой офицер отрекомендовался сам и взволнованным голосом ответил: – Да, вы опоздали спасти вот эту молодую девушку, Долорес Валиенте, сестру Карлоса Валиенте, нашего храброго полковника и друга генерала Масео. После этого молодой офицер отрекомендовался сам и представил Бессребренику остальных. Последний почтительно поклонился молодым девушкам, крепко пожал руку мужчинам и поцеловал мальчика. – Я страшно жалею, что опоздал! – произнес он с искренней грустью. – Случись я в этой местности на несколько минут раньше, молодая героиня была бы спасена, но злой рок, очевидно, судил иначе. После минутного молчания он вдруг поднял голову и быстро проговорил: – Однако время не терпит. Испанцы могут возвратиться… даже наверное возвратятся. Я прибыл на аэростате. Издалека этот воздушный корабль опасен для испанцев, но вблизи они легко могут овладеть им. В нем находятся только моя жена и механик, но места там достаточно для всех вас. Пойдемте же скорее! Хоть вы будете спасены. – А бедная Долорес? Неужели мы так и бросим ее без погребения? – полусдавленным голосом сквозь слезы прошептала Фрикетта, указывая на труп своей подруги. Бессребреник молча огляделся. Возле двери снаружи была широкая и глубокая яма, вырытая его снарядами. – Могила готова, – сказал он. – Капитан, помогите мне уложить в нее тело молодой героини. Мариус поспешно вынул из своей сумки одеяло. Кармен и Фрикетта поняли трогательную деликатность матроса, не хотевшего, чтобы тело их подруги было похоронено без савана. | 
