Александр Дюма - Актея

    - Клянусь Юпитером, это правда! - воскликнул Нерон, напрягая все силы в тщетной попытке приподнять камень. - Но кто же прикатил сюда этот камень и закрыл отверстие?

    - Я и оба вольноотпущенника, - ответил Спор.

    - Но почему вы это сделали? Почему заточили меня здесь, словно Кака в его пещере?

    - Чтобы ты умер здесь, как он, - произнес Спор с такой лютой ненавистью, какая, казалось бы, и не могла звучать в его нежном голосе.

    - Умереть! Умереть! - сказал Нерон. Он стал биться головой об стену, словно пойманный зверь в поисках выхода. - Умереть! Так, значит, все хотят моей смерти? Значит, все меня покинули?

    - Да, - ответил Спор, - все хотят твоей смерти, но не все тебя покинули: я здесь, и я умру с тобой.

    - Да, да… - пробормотал Нерон, снова опускаясь на матрац. - Да, ты верен мне.

    - Ошибаешься, Цезарь, - сказал Спор, скрестив на груди руки и глядя, как Нерон кусает подушки, - ты ошибаешься, это не верность, а нечто более прекрасное - это месть.

    - Месть? - живо обернувшись, вскричал Нерон, - Месть? Но что я тебе сделал, Спор?

    - О Юпитер! И он еще спрашивает! - сказал евнух, воздевая руки к небу. - Что ты мне сделал?..

    - Ах да, да… - в ужасе прошептал Нерон, прижимаясь к стене.

    - Что ты мне сделал? - повторил Спор и, шагнув к Нерону, бессильно уронил руки. - Ребенка, который родился на свет, чтобы стать мужчиной, чтобы получить свою долю земных утех и небесных радостей, ты превратил в жалкое, никчемное существо, лишенное всех прав, утратившее всякую веру. Моя жизнь прошла в созерцании чужих радостей и наслаждений: так Тантал смотрит на воду и плоды, но не может до них дотянуться, - ведь я был пленником своего изъяна и своей ничтожности. Но это еще не все. Если бы я мог предаваться скорби и слезам в траурных одеждах, в тишине и одиночестве, я, быть может, простил бы тебя. А мне пришлось носить пурпур, как сильные мира; улыбаться, как баловни счастья; жить на виду, как те, кто живет по-настоящему! Мне - жалкому привидению, жалкому призраку, жалкой тени!

    - Но чего тебе не хватало? - сказал Нерон, весь дрожа. - Я делил с тобой мое золото, мои наслаждения, мою власть. Ты бывал на всех моих празднествах, у тебя, как и у меня, были придворные, были льстецы. Наконец, не зная, что еще тебе дать, я дал тебе мое имя.

    - Вот за это я и ненавижу тебя, Цезарь. Если бы ты отравил меня, как Британика, зарезал, как Агриппину, заставил вскрыть себе вены, как Сенеку, я смог бы в мой смертный час простить тебя. Но я не был для тебя ни мужчиной, ни женщиной, а лишь забавной игрушкой, с которой ты волен был делать все что ни вздумается, как с мраморной статуей - слепой, безгласной и бесчувственной. Эти твои милости были унижениями, прикрытыми золотом, только и всего: чем больше ты бесчестил меня - тем выше поднимал над людьми, и каждый мог измерить степень моего позора. Но и это еще не все. Позавчера я дал тебе тот перстень, и ты мог бы ответить мне ударом кинжала - тогда, по крайней мере, все присутствующие мужчины и женщины подумали бы, что я достоин быть убитым, - а вместо этого ты ударил меня кулаком как параси-та, как раба, как собаку!..

    - Да, да, - отвечал Нерон, - да, так не следовало делать. - Прости меня, милый Спор!..

    - А между тем, - продолжал Спор, будто не расслышав, - между тем это существо, безымянное, бесполое, всеми отринутое, бесчувственное, не имея сил творить добро, могло, по крайней мере, совершить зло: войти ночью в твои покои, украсть у тебя таблички, приговаривавшие к смерти сенат и народ, а затем, будто по воле грозового ветра, разметать их на Форуме и на Капитолии, чтобы народ и сенат стали к тебе беспощадны, а затем украсть флакон с ядом Локусты, чтобы отдать тебя, всеми оставленного, беззащитного, безоружного, в руки тех, кто готовит тебе позорную казнь.

    - Неправда! - вскричал Нерон, вынимая из-под подушки кинжал. - Неправда! У меня еще остался этот клинок.

    - Верно, - ответил Спор, - но ты не осмелишься обратить его ни против других, ни против себя самого. И благодаря стараниям евнуха мир узрит нечто доселе невиданное: императора, умирающего под розгами и бичом, после прогулки по форумам и рынкам нагим и с колодкой на шее!

    - Нет, здесь я в надежном укрытии, они меня не найдут, - возразил Нерон.

    - Да, верно, ты бы мог еще от них ускользнуть, если бы я не встретил на дороге центуриона и не сказал ему, где ты. В этот час, Цезарь, он стучится в ворота виллы, он приближается, он здесь…

    - О! Я не стану дожидаться, - сказал Нерон, приставив острие кинжала к сердцу. - Я сам нанесу удар… я убью себя.

    - Не осмелишься, - возразил Спор.

    - А все же, - прошептал Нерон по-гречески, водя по телу острием кинжала, но все еще не нанося удар, - а все же это недостойно Нерона - не суметь умереть… Да… да… Я позорно жил и умираю с позором. О вселенная, вселенная, какого великого артиста ты сейчас теряешь…

    Внезапно он умолк и, вытянув шею, стал прислушиваться. Волосы у него встали дыбом, на лбу выступил пот. Он прочитал стих Гомера:

    Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает…⁹

    В этот миг Эпафродит вбежал в каморку. Нерон не ошибся: во дворе застучали копыта - это прибыли дозорные, преследовавшие его и по указаниям Спора быстро нашедшие виллу. Нельзя было терять ни мгновения, если император не хотел попасть в руки палачей. И Нерон, казалось, решился: он отозвал Эпафродита в сторону и заставил поклясться Стиксом, что его голова не достанется никому и что тело его будет сожжено целиком и как можно скорее. Затем, вытащив кинжал из-за пояса, куда только что засунул его, прижал острие к горлу. Тут снова, уже гораздо ближе, послышался шум, раздались повелительные голоса. Эпафродит понял, что час настал: он схватил руку Нерона и вонзил клинок ему в горло по самую рукоять. После этого он вместе со Спором бросился к подземному входу в карьер.

    Нерон издал ужасающий крик, вырвал из раны и отбросил далеко от себя смертельное оружие; взор его остановился, грудь тяжко вздымалась; он пошатнулся, упал на одно колено, затем на оба, потом оперся еще на руку, а другой рукой попытался зажать рану, из которой хлестала кровь. Он в последний раз огляделся вокруг с выражением смертельной тоски, увидел, что остался один, и со стоном опустился на землю. В это самое мгновение дверь каморки открылась и вошел центурион. Видя императора на земле и без движения, он бросился к нему и хотел зажать рану своим плащом, но Нерон, собрав последние силы, оттолкнул его и с упреком сказал: "Разве в этом верность присяге?" Затем он испустил последний вздох; но, странное дело - глаза его остались открытыми и смотрели недвижным взором.

    Все было кончено. Дозорные вошли в каморку вслед за центурионом, убедились, что императора больше нет в живых, и возвратились в Рим, чтобы доложить о его смерти. И труп того, кто еще накануне был властителем мира, остался лежать в пустой каморке, в кровавой грязи, и не было при нем даже раба, который отдал бы ему последний долг.

    Так он лежал весь следующий день; а вечером в каморку вошла женщина, бледная, скорбная, строгая. Икел, тот самый вольноотпущенник Гальбы, что подстрекал народ, а вскоре стал первым человеком в Риме, где ожидали его хозяина, позволил ей отдать последний долг Нерону. Она раздела его, смыла кровь, завернула тело в белый расшитый золотом плащ (этот плащ был на нем во время их последней встречи, и он подарил его ей). Затем в крытой повозке, доставившей ее сюда, она отвезла тело в Рим. Там свершился скромный погребальный обряд, не пышнее, чем у простого гражданина, а похоронила она его в гробнице Домициев на Садовом холме, которую видно со стороны Марсова поля. Там Нерон заранее приготовил себе порфировое надгробие, увенчанное алтарем из лунского мрамора и окруженное оградой из фасосского.

    Когда все окончилось, она целый день провела в молитвах у этой могилы, коленопреклоненная, неподвижная и немая, как статуя Скорби.

    С наступлением сумерек она медленно спустилась с Садового холма, не оглядываясь, вышла на дорогу к долине Эгерии, а потом в последний раз вошла под своды катакомб.

    А Спора и Эпафродита нашли мертвыми в карьере: они лежали рядом, а между ними стоял золотой флакон, содержимое которого они разделили по-братски. Яда, приготовленного для Нерона, хватило на двоих.

    Так умер Нерон на тридцать втором году жизни, в тот самый день, в который некогда приказал убить Октавию. Но странные и неясные обстоятельства его смерти, погребение, совершенное какой-то женщиной, без выставления тела для прощания, как требовал обычай, заронили немалые сомнения в римском народе, самом суеверном из всех народов. Нашлось много таких, кто утверждал, будто император бежал в Остию, а оттуда на корабле отправился в Сирию, и его возвращения следует ждать со дня на день. И в то время как чья-то неизвестная рука еще пятнадцать лет весной и летом благоговейно украшала цветами его могилу, другие то приносили к трибунам изображения Нерона в претексте, то оглашали воззвания, в которых говорилось, что Нерон жив, что он скоро вернется, могучий и грозный, на горе своим врагам. И еще через двадцать лет юный Светоний (впоследствии поведавший об этом) слышал о каком-то загадочном человеке, выдававшем себя за Нерона. Человек этот появился у парфян и долго жил среди этого народа, особенно чтившего память последнего Цезаря. Более того: такое убеждение было распространено не только у язычников, но и у христиан. Опираясь на слова не кого-нибудь, а святого Павла, святой Иероним объявил Нерона Антихристом или, во всяком случае, его предтечей. Сульпиций Север в своих диалогах устами святого Мартина утверждает, что перед концом света на землю явятся Нерон и Антихрист. Первый будет царить на Западе и восстановит там поклонение идолам. Второй придет на Восток и восстановит былую мощь Иерусалима и величие его храма, чтобы сделать там столицу своей империи. Затем Антихрист будет признан Мессией, объявит войну Нерону и уничтожит его. Наконец, святой Августин в своем "Граде Божием" утверждает, что в его время (то есть в начале V века) еще многие не желали верить в смерть Нерона, а напротив, заверяли, будто он полон жизни, полон злобы, скрывается в недоступном месте и копит силу и свирепость для того, чтобы однажды явиться и снова занять императорский трон.

    И даже в наши дни из всей длинной череды императоров, один за другим добавлявших к гробницам Рима еще и свою гробницу, самым известным остается Нерон. Существуют еще дом Нерона, термы Нерона, башня Нерона. В Бавлах один местный виноградарь без колебаний указал мне, где стояла вилла Нерона. На середине Байского залива мои матросы остановили судно точно на том месте, где по умыслу Нерона затонула трирема Агриппины, а когда я вернулся в Рим, один крестьянин по той самой Номентан-ской дороге, которую избрал для спасения Нерон, привел меня прямо в Серпентару, показав мне какие-то развалины посреди великолепной римской равнины, сплошь усеянной руинами, и непререкаемо заявил, что именно здесь была вилла, где император лишил себя жизни. И даже возница, нанятый мной во Флоренции, в своем невежестве чтя память последнего Цезаря, показал какие-то обломки справа от виа Сторта в Риме и заявил: "Вот могила Нерона".

    Пусть тот, кто может, объяснит теперь, отчего в том же краю канули в забвение имена Тита и Марка Аврелия.

    Роман Дюма "Актея" ("Acte") хронологически продолжает "Исаака Лакедема", хотя написан задолго до него и представляет собой самостоятельное произведение.

    Героиня романа - гречанка Актея - имеет мало общего со своим историческим прототипом. Реальная Актея (годы жизни неизв.) была вольноотпущенницей Нерона и, вероятно, первой его любовницей - скорее всего до его восшествия на престол. Император привязался к ней и даже собирался на ней жениться. Актея платила ему взаимностью, не забыв царственного возлюбленного и после его смерти. Сама она, насколько можно судить, надолго пережила его. О ее характере почти ничего не известно, она старалась держаться подальше от государственных дел, хотя и принимала участие, возможно косвенное, в некоторых придворных интригах. По существу, все события в романе, касающиеся Актеи (но не Нерона) вымышлены Дюма.

    Время действия - с 57 по 68 г.

    Первые журнальные публикации романа:

    под названием "История великого певца („Histoire d'un tenor“) - в „Парижском музыкальном обозрении и газете“ („Revue et Gazette musicale de Paris“) с 22.10.1837 no 03.12.1837;

    под названием "Ночь Нерона" ("Une nuit de Neron") - в газете "Пресса" ("La Presse") с 14.04.1838.

    Первая книжная публикация во Франции: Paris, Dumont, 1839, 2 v., 8vo.

    Перевод, выполненный по тексту Calmann-Levy, 1874, сверен Г.Адлером как с этим изданием, так и с недавним изданием Paris, Presses Pocket, 1984, подготовленным К. Азиза (Claude Aziza).

    Это первая публикация перевода романа на русский язык.

    Диана-охотница - см. примеч. к с. 54.

    … вышла из западных ворот Коринфа … - Эти ворота Коринфа (см. примеч. к с. 315) назывались Лехейскими и вели в одноименную гавань, откуда приплывали корабли из Италии.

    … под сенью деревьев Минервы … - См. примеч. к с. 211.

    … ионическим носом … - Ионический (ионийский) нос - то же, что греческий: его линия идет ото лба прямо вниз.

    … это была одна из прекраснейших дев Ахайи … - Ахайя - историческая область на севере Пелопоннеса; после римского завоевания в середине II в до н.э. вся Южная и Средняя Греция была объединена в римскую провинцию под названием Ахайя; административным центром ее был Коринф.

    … напоминало статую Фидия, оживленную Прометеем. - Фидий - см. примеч. к с. 404. Согласно мифам, именно Прометей (см. примеч. к с. 67) вдохнул душу людям.

    … нимфа Пирена, предоставившая ей зеркало своих слез … - См. примеч. кс. 315.

    Померанец - см. примеч. к с. 440.

    … грива на шлеме Паллады … - Паллада - одно из прозваний богини Афины, произведенное от имени гиганта Палланта; во время гигантомахии Афина содрала с него кожу и прикрывалась ей в бою как щитом. Афина почиталась в Греции как покровительница и защитница городов, в т.ч. от военного нападения, поэтому ее обязательные атрибуты: щит, копье и шлем с высоким султаном из конского хвоста.

    … две сестры, нимфа и наяда, соединяются в нежном объятии … - См. примеч. к с. 10.

    … подгоняемая ветром с Делоса … - Делос - маленький остров в центре архипелага Киклады, торговый центр в Эгейском море; лежит к востоку от Коринфа. Непонятно, как восточный ветер мог подгонять судно к западному побережью.

    Миля - см. примеч. к с. 42.

    Нептун - см. примеч. к с. 194.

    … фригийский лад, на котором сочинялись священные гимны … - Античная музыка резко отличалась от новоевропейской и была основана не на семи нотах, а на четырех нисходящих звуках - тетрахордах; соотношения этих тетрахордов образовывали лады. Всего было семь ладов, из них три основные (дорийский, фригийский и лидийский) и четыре смешанные. Дорийский лад считался самым спокойным, уравновешенным, усмиряющим чувства и употреблялся в гимнах Аполлону; фригийский (от области Фригия в Малой Азии) - возбуждающим, экстатическим и употреблялся в гимнах Дионису; лидийский был промежуточным между экстатическим и спокойным.

    … непохожи на резкие голоса калидонских или кефалленийских рыбаков … - Калидон - город на северном берегу Коринфского залива (в Этолии).

    Кефалления (соврем. Кефалиния) - остров к западу от входа в Коринфский залив.

    Аполлон - см. примеч. к с. 55. Флора - см. примеч. к с. 319. Бирема - гребное судно с двумя рядами весел. Корифей - здесь: предводитель хора в древнегреческой трагедии, вступающий в непосредственный контакт с актерами.

    … на трехструнной кифаре… с которой ваятели изображают Эвтерпу, покровительницу гармонии … - Неточность: во-первых, минимальное число струн на кифаре - четыре; во-вторых, музы (см. примеч. к с. 14) - покровительницы гармонии не существовало. Муза лирической поэзии Эвтерпа изображалась с двойной флейтой, а кифара была атрибутом Эрато - музы любовной поэзии.

    … Коринф уже не был, как во времена Суллы, братом и соперником Афин. - См. примеч. к с. 196.

    … консул Муммий взял город штурмом … - См. примеч. к с. 196.

    … картины, за одну из которых Аттал некогда предлагал миллион сестерциев, служили подстилками римским солдатам … - Аттал - имя нескольких царей Пергама (см. примеч. к с. 100); здесь имеется в виду Аттал II (правил в 160-139 гг. до н.э.).

    … Полибий застал их играющими в кости на творении Аристида. - Полибий (ок. 200 - ок. 120 до н.э.) - греческий историк и государственный деятель, один из руководителей Ахейского союза (см. примеч. к с. 316); после Третьей Македонской войны, в которой Ахейский союз не принял участия, был все же отправлен заложником в Рим. Там он сблизился с образованными и влиятельными римлянами и начал писать "Всемирную историю" (частично дошла до нас), охватывавшую события в Малой Азии, Греции, Македонии, Риме и других странах с 280 по 146 гг. до н.э. (упомянутый эпизод в этой книге и изложен: XXXIX, 13, 3); стал сторонником проримской ориентации греческих полисов, но всячески старался смягчить положение побежденных (за это коринфяне поставили ему статую). Здесь имеется в виду художник Аристид Старший (IV в. до н.э.); до нас дошло описание только одной его картины: изображена умирающая на поле битвы мать, к груди которой припал младенец.

    … Восемьдесят лет спустя Юлий Цезарь выстроил город заново … - Цезарь дал указание отстроить Коринф (см. примеч. к с. 316) сто лет спустя после его разрушения, а не восемьдесят.

    … римский проконсул объявил о проведении с десятого мая в Коринфе Немейских, Истмийских и Флоралийских игр … - После прихода к власти Август присвоил себе должность "постоянного проконсула" (о проконсулах см. примеч. к с. 37) и разделил провинции на две группы: императорские - там находились войска, оттуда доходы шли в собственную казну императора (фиск), и он правил там через назначенных им на неопределенный срок наместников (легатов); и сенатские, где войск не было, доходы поступали в сенатскую казну (эрарий) и власть осуществляли по-прежнему проконсулы (консулы уже, впрочем, не избирались народом, а назначались формально сенатом, фактически же - императором). Ахайя была сенатской провинцией.