Его молитва, казалось, достигла небес, словно она не была кощунством. – Да, да, – пробормотал негодяй. – Верно! Как бы тщательно он ни спрятал останки в парке Вири, их могли обнаружить снова. Господин Жерар должен унести их с собой и закопать в своем ванврском саду. В Ванвре г-на Жерара больше чем где бы то ни было считали честнейшим г-ном Жераром. Он снова взялся за плащ, однако оставил лопату и поспешил к воротам парка, выходившим к мосту Го до. У него был ключ от этих ворот, и он отпер их без малейшего труда. Странное дело! С тех пор как он завернул скелет мальчика в плащ, ужас перед сверхъестественным словно отступил. Правда, он уступил место страху, и честнейший г-н Жерар ничего не потерял при этом обмене. Заперев ворота, г-н Жерар двинулся напрямик через поле, чтобы как можно скорее выйти на проезжую дорогу. Роланд уже показал нам, где прошел г-н Жерар. Барнабе сдержал слово: он ждал вместе со своим фиакром в условленном месте. И не просто ждал, а крепко спал на козлах. Однако, когда г-н Жерар отворил дверцу, карета покачнулась и кучер проснулся. – Хм! Это вы, милейший? – спросил Барнабе. – Я, не беспокойтесь, – отозвался г-н Жерар. – Хотите я положу ваш сверток к себе на козлы? Похоже, он вам мешает? – предложил кучер. – Не надо, не надо! – в ужасе закричал г-н Жерар. – Это редкие растения, с ними надо обращаться крайне бережно; я положу их к себе на колени. – Ну, как хотите… Куда едем? – В Ванвр, – приказал г-н Жерар. – Будь по-вашему! – крикнул кучер и огрел лошадей кнутом. Тяжелая карета тронулась с места. Вот как случилось, что Сальватор не обнаружил под большим дубом недалеко от рощи скелет, за которым он приходил. XLVII.
Любитель живописи
Любителей, приходивших в мастерскую к Петрусу, одни – из чистого любопытс! ва, другие – с определенным желанием что-нибудь купить, приходило так много, что у входа постоянно стояла очередь. Распродажа должна была состояться в ближайшее воскресенье, то есть через три дня. Теперь был четверг. Около одиннадцати часов утра мастерская напоминала морской прилив. Людские волны набегали одна на другую, поднимаясь все выше и с шумом разбиваясь. Зато в соседней комнате царили покой, неподвижность, безлюдность. Нам следовало бы сказать не "безлюдность", а "одиночество", так как в комнате находился Петрус. Он сидел у окна, опершись локтем о небольшой круглый столик, на котором лежало распечатанное письмо. Он прочел его всего один раз, но каждое слово будто отпечаталось у него в сердце. Было нетрудно заметить, что молодой человек подавлен. Время от времени молодой человек зажимал руками уши, чтобы не слышать шум, доносившийся из соседней комнаты. Почему же Петрус, твердо решивший, по совету Сальватора, начать новую жизнь, выглядел бледным и нерешительным, как никогда? Он только что получил письмо от Регины, оно-то и выбило молодого человека из колеи. Читатели помнят, что в тот момент, как он расстался с Региной, та нежно пообещала ему, что на следующий день он получит письмо. Однако она не пожелала ему сказать, что будет в этом письме. С чисто женской деликатностью она хотела сделать так, чтобы аромат счастья, тем более сладостный, когда он незнаком, окружал ее возлюбленного повсюду. И Петрус получил это письмо. На нем теперь он останавливал свой взгляд, на него ронял слезы. Вы убедитесь сами, что оно сулило счастье и что можно было долго и безутешно рыдать над утерянным счастьем. Вот это письмо:
"Мой любимый Ван-Дейк!
Вчера, расставаясь с Вами, я обещала сообщить Вам приятную новость. Вот она! Через месяц – именины моего отца, и мы с тетей решили преподнести ему в подарок портрет Пчелки, Кроме того, вчера его сиятельство граф Рапт получил во дворце назначение ко двору в Санкт-Петербурге, и его не будет целых полтора месяца… Вы догадались, верно? Как только было решено подарить маршалу портрет его юной любимицы, было нетрудно и решить, что выполнит этот портрет господин Петрус Эрбелъ де Куртеней. Вы знаете, что это имя производит огромное впечатление на маркизу де Латурнелъ, благоговеющую перед закрытыми коронами. Мне остается сообщить Вам следующее. Начиная с воскресенья сеансы будут проходить ежедневно в полдень в мастерской г-на Петруса Эрбеля де Куртенея. Пчелку будут сопровождать к ее постоянному живописцу ее тетя, маркиза де Латурнелъ, и старшая сестра, графиня Регина. Иногда маркиза де Латурнелъ не сможет присутствовать на сеансах из-за своего строгого гигиенического режима или обязанностей истинной христианки. В такие дни сестра Регина будет сопровождать девочку одна. В зависимости от умения художника портрет будет выполнен за несколько сеансов или же через месяц. Лишь бы портрет имел сходство с оригиналом, а сколько художник будет его писать – не имеет значения. Чтобы избежать обсуждений относительно цены, она назначена заранее и составляет двести луидоров. Однако поскольку господину Петрусу Эрбелю де Куртенею гордость, возможно, не позволит принять эти деньги, было также заранее решено, что эта сумма пойдет на милостыню, китайские вазы и небесно-голубое платье для Розочки, о котором так мечтала несчастная сказочная принцесса.
Итак, дорогой мой Ван-Дейк, ждите в воскресенье в полдень Пчелку, маркизу де Латурнелъ и нежно Любящую Вас, РЕГИНА".
Это письмо, несмотря на добрую весть, а может быть и благодаря доброй вести, которая в нем заключалась, приводила Петруса в отчаяние. В воскресенье в полдень Регина приедет со своей теткой и сестрой, и что они увидят? Оценщика, продающего картины и мебель Петруса! А Петрус ничего не сказал! Как он переживет такой позор! На мгновение ему вздумалось убежать, скрыться, никогда больше не видеть Регину. Но не видеться с ней значило бы отказаться от жизни. Более того, это означало бы сгубить душу в его живом теле. На мгновение Петрус пожалел, но не о том, что спас отца от разорения – заверим читателей, что эта дурная мысль ни разу не пришла ему на ум, – а о том, что он не принял предложение Жана Робера. Петрусу оставалось лишь много трудиться, как он работал когда-то, чтобы вернуться Жану Роберу в короткий срок деньги, которые тот ему одолжил бы. Его временная праздность, роскошь, лошади, экипаж произвели даже, говоря языком коммерсантов, отличное действие. Все решили, что он получил наследство от какого-нибудь неведомого дядюшки, что ему не нужны деньги, и с этой минуты его картины стали стоить вдвое дороже. Но, отдавшись своей любви, Петрус перестал работать. Однако, если бы ему удалось занять всего десять тысяч франков, он написал бы десятки картин и за три месяца вернул бы сумму с любыми процентами. Почему бы не обратиться за помощью с Сальватору? Нет, строгое выражение его лица отпугивало Петруса. Кстати сказать, голос Сальватора, подобный эху непреклонной верности, уже изрек: "Четвертое апреля!" Петрус покачал головой и, словно в ответ на собственные мысли, произнес: – Нет, нет, все, что угодно, только не Сальватор! Правда, он сейчас же прибавил: – Все, что угодно, лишь бы не потерять Регину!.. В это самое мгновение в мастерскую вошел новый посетитель. Поскольку этот новый посетитель призван сыграть в последующих сценах важную роль, мы просим позволения читателей оставить Петруса с его мрачными мыслями и бросить взгляд на вновь прибывшего. Это был человек лет пятидесяти, довольно высокий, широкоплечий, с могучей шеей и мощной грудью. Шапка рыжих вьющихся волос на голове и черные как смоль щетинистые брови, густые и жесткие, не вязались с цветом волос. Длинные бакенбарды, рыжевато-каштановые с проседью, почти сходились у него на шее. В целом лицо у незнакомца было открытое, пожалуй, грубоватое, но совсем не злое. Напротив, не сходившая с его губ улыбка выдавала в нем добродушного весельчака, внешне грубоватого, но в глубине души мягкого и славного. Первое впечатление, которое он производил, было отталкивающим. При втором приближении ему хотелось подать руку, настолько веселое выражение его лица внушало симпатию. Мы уже упоминали о его возрасте. Этот возраст как бы подтверждала довольно глубокая двойная морщинка на переносице. Что же касается его рода занятий, определить его было нетрудно сразу по нескольким признакам. Прежде всего, его раскачивающаяся походка выдавала в нем моряка, долгое время проведшего на море; даже когда моряки оказываются на суше, они и здесь ходят, широко расставляя ноги; так сыновья Нептуна, как сказал бы член Французской академии, борются обычно с бортовой и килевой качкой. Но даже если бы не походка, любопытные могли догадаться о том, что перед ними моряк, по не менее заметному признаку. У незнакомца были продеты в уши два золотых якорька. Одет он был довольно изысканно, хотя даже людям непритязательным его наряд мог показаться отчасти двусмысленным. Он состоял из синего редингота с металлическими пуговицами, довольно открытого, так что был виден жилет с толстой золотой цепью. На незнакомце были широкие панталоны со складками, обуженные в голенищах и известные в те времена как "казачки". Сапоги же, широкие в отличие от панталонов, повторяли очертания ноги, которую природа в своей материнской прозорливости создала, видимо, такой, чтобы она могла поддерживать своего владельца в равновесии среди самых неожиданных всплесков разбушевавшегося океана. Его красное лицо выделялось на фоне белого галстука, повязанного под широким воротничком, напоминая букет маков в белой обертке. Косынка в красную и зеленую клетку, повязанная вокруг шеи морским узлом, и черная фетровая шляпа с широкими полями и длинным ворсом дополняли его костюм. Прибавим, что он держал в руке огромную трость, приобретенную им, несомненно, в восточной или западной Индии, где растет удивительный тростник. Очевидно, в память о какомто событии, с которым была связана и эта трость, моряк приказал приделать к ней золотой набалдашник, пропорциональный ее гигантским размерам. Что могло привлечь на распродажу картин этого необыкновенного господина? Если бы Петрус был художником-маринистом, посещение какого-нибудь богатого моряка в отставке, желающего иметь коллекцию марин, не вызвало бы удивления. Но моряк в мастерской исторического, даже, скорее, жанрового художника не мог не вызвать удивления у истинных любителей. Вот почему появление моряка в мастерской привлекло к себе внимание присутствовавших, до тех пор занятых исключительно картинами. Он же не смущаясь остановился посреди лестницы, бросил вокруг испытующий взгляд, вынул из кармана чехол, из чехла – очки с золотыми дужками, водрузил их на нос и пошел прямиком к картине Шардена, привлекшего, казалось, его особое внимание, как только он ее заметил. На картине была изображена хозяйка, чистившая овощи, которые она сейчас опустит в котелок. Огонь, котелок, овощи были написаны так правдоподобно, что моряк при виде котелка, крышка которого лежала на печи, громко воскликнул, поднеся нос к полотну и шумно вдохнув воздух: – Гм! Гм! Он прищелкнул языком и продолжал: – Бульон так и просится в рот. Потом поднял левую руку и восхищенно произнес: – Превосходно! Просто прекрасно! Говорил он все так же громко, словно находился в мастерской один. Несколько посетителей, разделявшие мнение вновь прибывшего о полотне Шардена, подошли поближе, а те, кто думали иначе, напротив, отдалились. После долгого и тщательного осмотра картины, во время которого моряк то поднимал, то опускал очки, он наконец отошел с видимым сожалением и, заметив одну из первых марин Гудена, произнес: – Ну и ну! Вода как настоящая! Подойдем поближе! Он в самом деле приблизился к картине, почти касаясь носом полотна. – Да, тысяча чертей и преисподняя! – выкрикнул он. – Это вода, и не простая, а соленая… Чья же это картина? – Одного молодого человека, сударь, – сообщил пожилой господин, с наслаждением нюхавший табак перед мариной, которой любовался моряк. – Гуден, – подхватил он, прочтя на картине подпись – Я, кажется, слыхал это имя в Америке, но впервые вижу работу этого мастера. Хоть вы и говорите, что он еще молод на мой взгляд, тот, кто написал эту шлюпку и эту волну, – настоящий мастер. Мне, правда, не очень нравятся матросы, которые в нее садятся, но нельзя же все делать в совершенстве! Ну-ка посмотрим, посмотрим… И моряк стал разглядывать картину вблизи. – А что вы скажете об этом бриге, что виден вон там на заднем плане? – Сударь, не в обиду будь вам сказано, но это корвет а не бриг… Корвет, который идет против ветра с левыми галсами под гротом, фоком и двумя марселями; хотя это весьма скромно с его стороны. При таком бризе он мог бы поставить свои брамсели и даже лисели. Я в такую погоду обычно приказывал – "Поставить все паруса!" Моряк по старой привычке выкрикнул эту команду в полный голос. Все обернулись. Лишь несколько любителей продолжали осмотр мастерской, однако большая их часть сгрудилась вокруг моряка; пользуясь термином, позаимствованным у поэтов скажем, что толпа пошла с ним сообща. Незнакомец, как видят читатели, был услышан. Так, пожилой господин успел обменяться с ним несколькими словами, подхватывая его ответы на лету. – Ах, сударь, – заметил он, – вы, верно, командовали судном? – Я имел эту честь, сударь, – отвечал незнакомец. – Трехмачтовым судном, бригом, корветом? – Корветом. Словно не желая продолжать разговор на морскую тему моряк оставил волны, лодку и корвет Гудена и перешел к картине Буше. Однако старый любитель, желавший, без сомнения знать что такой большой знаток искусства думает о придворном художнике графини Дюбарри, следовал за моряком по пятам Как звезда привлекает к себе спутники, так моряк завладел вниманием всех, кто его слышал, и те не отпускали его от себя ни на шаг. – Хотя это полотно не подписано, – изрек наш незнакомец глядя на работу последователя Карле Ванлоо, нет нужды спрашивать имя его автора: это "Туалет Венеры" кисти Буше Художник из лести придал своей Венере черты несчастной куртизанки, которая в те времена бесчестила французскую монархию… Плохая живопись! Плохой художник! Не люблю Буше! А вы, господа? Не ожидая ответа тех, к кому он обращался, незнакомец продолжал по-прежнему в полный голос: – Это прекрасный колорист, знаю! Но художник он претенциозный и манерный, под стать персонажам его эпохи… Отвратительная эпоха! Жалкое подражание эпохе Возрождения! Ни плоти, как у Тициана, ни мяса, как у Рубенса! Он повернулся к слушателям: – Именно поэтому, господа, я люблю Шардена: это единственный поистине сильный художник, потому что он подлинно прост среди аффектации и условностей своего времени… О, простота, господа, простота! Что бы вы ни говорили, к ней всегда нужно возвращаться… Никто не собирался оспаривать его мнение. Более того, любитель, уже обменявшийся с моряком несколькими репликами, огляделся по сторонам, будто прося слова, и, видя, что никто не возражает, заметил: – Вы абсолютно правы, сударь, абсолютно правы! Любителя постепенно стал увлекать этот моряк, резкий, но искренний, грубоватый, но философ. – Если бы я мог дожить до того времени, как осуществится моя мечта, – продолжал капитан задумчиво, – я умер бы счастливейшим из смертных, потому что мое имя было бы связано с одним из величайших человеческих деяний. – Не будет ли нескромностью спросить, сударь, о чем вы мечтаете? – спросил старый любитель. – Отчего же сударь, отнюдь нет! – отвечал капитан. – Я хочу основать бесплатную школу рисования, где перед учителями будет стоять одна задача: учить простоте в искусстве. – Великая идея, сударь! – Правда? – Величайшая и филантропическая. Вы, сударь, живете в столице? – Нет, но я намерен здесь поселиться. Что-то мне надоело мотаться по свету. – Неужели вы объездили весь свет? – в восхищении вскричал его собеседник. – Шесть раз, сударь, – просто ответил моряк. Любитель отпрянул. – Да это же больше Лаперуза! – заметил он. – Господин де Лаперуз совершил два кругосветных путешествия, – все так же просто проговорил моряк. | 
