III
В разгар этих стенаний и жалоб в комнату вошли Бабетта и другие горничные для того, чтобы заняться нашим туалетом. Пришлось ради меня раздеть принцессу Баварскую. По правде говоря, в этом наряде я выглядела не старше ее, да и на невесту была не так похожа. Однако эта маленькая особа, то есть я, в свадебном наряде показалась мне вдвое значительнее. Я повернулась к зеркалу и склонилась в реверансе перед портретом короля. Наклоняясь, я старалась вытянуть шлейф как можно дальше и изобразить герцогиню де Ришелье в тот момент, когда она представляет дам королеве; все это я делала для того, чтобы скоротать время. Мне казалось, г-н ди Верруа не появится никогда. Но вот за мной пришли. В первую минуту я очень смутилась, но затем приободрилась, вспомнив, что на мне платье с воротничком из фламандского кружева, как у моей матери, корсет и шлейф, так что я непременно должна была выглядеть важной особой. Я пошла за г-ном де Маглуаром, конюшим герцогини, и моей служанкой Бабеттой, открывавшей передо мной двери, и наконец переступила порог парадного зала, где все присутствующие выстроились в порядке, принятом на больших приемах. Мои провожатые отошли в сторону. Я вошла. Навстречу мне устремилась моя мать; она взяла меня за, руку, и я склонилась в реверансе; затем мать подвела меня к высокому худому человеку в фиолетовом камзоле, небрежно причесанному, с носом, похожим на ястребиный клюв; у него было высокомерное и суровое лицо, рыскающий взгляд, глаза навыкате - короче, выглядел он как наглейший в мире человек. Я пережила минуту ужаса, подумав, что мне был прислан не тот портрет и я стою перед своим будущим мужем. Фиолетовая одежда должна была бы успокоить меня; но в то время я еще не знала значения цвета в костюме и невольно задрожала. Может быть, то было предчувствием несчастий, которые обрушатся на меня в будущем по вине этого человека?.. - Господин аббат делла Скалья, - обратилась к нему моя мать, - перед вами мадемуазель д'Альбер, моя дочь. Я не поднимала глаз, поняв, что этот фиолетовый господин - дядя графа ди Верруа, брат его отца; тот самый аббат делла Скалья ди Верруа, который должен был сопровождать племянника в его поездке во Францию и вместе с послом герцога Савойского и многими другими вельможами, имеющими честь состоять у него на службе, вести жениха к алтарю. У аббата был приглушенный и, казалось, всегда взволнованный голос; слушая его, можно было сильно обмануться и подумать, что он добр. Но стоило посмотреть на него, и тут же возникали сомнения, а при более близком знакомстве в доброту его и вовсе нельзя было поверить. Впрочем, перед вами всего лишь набросок. Сам портрет я постараюсь написать позднее. - Мадемуазель намного красивее ее портрета, - сказал он, - и я уверен, что она значительно умнее, чем можно судить по ее письмам. Впрочем и письма и портрет очаровали нас; судя по всему, мы будем счастливее, чем ожидали. Этот комплимент позднее дословно передал мне мой брат, поскольку сама я в то время просто ничего не слышала. Я ждала, что произойдет дальше. К тому же, этот священник очень странно смотрел на меня и от его взгляда мне было не по себе. Аббат в свою очередь взял руку г-на ди Верруа и подвел его ко мне. - Мадемуазель, перед вами счастливейший из смертных, - едва улыбнувшись, произнес он с едкой иронией. Такой способ представления будущего супруга был, по меньшей мере, дерзким: что за этим должно было последовать? Наступит ли и в самом деле предсказанное аббатом счастье? Увы! Делла Скалья никогда не слыл великим пророком. Когда с реверансами и представлениями было покончено, мы сели в круг и начался разговор. Аббат обратился ко мне с несколькими вопросами, приправленными комплиментами; моя мать не давала мне возможности ответить, опасаясь то ли моей застенчивости, то ли моей смелости: она не настолько хорошо знала меня, чтобы быть уверенной во мне. Заботы, связанные с придворной жизнью, светские обязанности и тысяча других дел не давали ей возможности постоянно следить за дочерьми и знать их так, как могло бы быть, если бы мы принадлежали к любому другому сословию. Господин ди Верруа заговорил со мной; я взглянула на него, чтобы ответить, и была настолько очарована, что не смогла произнести ни слова. Ему было тогда около двадцати двух лет, глаза и волосы - красивее не найти ею всей Италии, фигура - предел мечтаний, улыбка - в обрамлении жемчужных зубов, руки настоящего вельможи, достойного служить королеве. Господин ди Верруа блистал изысканной речью, и было видно, как он старается понравиться мне, девочке, за которой до сей поры никто и никогда не ухаживал. Столь очаровательный муж очень льстил моему тщеславию. Я сгорала от нетерпения, хотела покинуть его и рассказать обо всем так, как делал это шевалье де Гиз, когда ему сопутствовал успех у женщин; но выйти из зала во время помолвки и заключения брачного контракта не так-то легко. Прием продлился до десяти вечера. Весь следующий день был посвящен визитам к родственникам, еще один день - посещению близких друзей, на третий день состоялись приемы в Версале и у принцев крови. Мой отец возил повсюду своего будущего зятя. Это напоминало головокружительный вихрь, и до самого дня свадьбы у меня просто не было времени прийти в себя. Мы с Бабеттой перебрались из той части дома, где жили с сестрами, в покои г-жи де Шеврёз, которыми у нас пользовались лишь в особых случаях. Церемония венчания проходила в домашней церкви. Король не любил, когда иностранцев венчали у него. Гостей собралось очень много. Аббат ди Верруа отказался совершать обряд, сославшись на близкое родство с женихом. Но дело в том, что он вообще не служил в церкви, а священнический сан просто помогал ему в тяжелые минуты, - по крайней мере, он так понимал свое духовное призвание. После обеда, ужина и всего остального настало время для брачной ночи, и по обычаю каждому из новобрачных была торжественно вручена ночная рубашка. Мы остались одни. Отсутствие опеки было для меня совсем новым ощущением. Господин ди Верруа проявил себя очень достойным и умным человеком. Я была слишком молода и неопытна, чтобы самой думать о любви или заставить кого-нибудь подумать о ней. Однако я убеждена, что та любовь, которую я питала к нему в дальнейшем, зародилась именно в тот день. Мы долго разговаривали, и я перестала бояться его; я открыла ему свое детское сердечко, обещала не жалеть о том, что оставляю здесь, последовав за ним на его прекрасную родину, в Италию, и выразила надежду, что полюблю его мать так же, как полюбила его. Увы! Я не подозревала, как далеко заведет меня это обещание и как тяжело будет сдержать его. Итак, если не в действительности, то хотя бы в глазах света, я стала графиней ди Верруа; во мне не осталось ничего от мадемуазель д'Альбер, даже имени, которое после моего замужества перешло к младшей сестре. Еще несколько дней меня продержали в Париже, в Версале и Дампьере, показывая то Одним, то другим придворным. Затем стали поговаривать о том, что пора складывать сундуки, и был назначен день моего отъезда. Господин ди Верруа привез с собой весьма большую свиту. Нам предстояло путешествовать" карете, запряженной шестью лошадьми. Далее следовал экипаж аббата, а затем - коляска, где разместились мои служанки; нас сопровождало множество верховых и даже пажи, что во Франции позволялось лишь титулованным особам, но савойские вельможи не отказались от этой привилегии. Все мои родные обнимали меня и плакали; мать и даже отец забыли о соблюдении благопристойности и дали волю чувствам; сестры проливали потоки слез, и, уже сев в карету, я увидели, как младшая из сестер, девочка шести-семи лет, бежит ко мне, с большим трудом удерживая в руках Жаклин Баварскую в праздничном платье - том самом платье, какое на нее надели вдень моей помолвки, - и с растрепанными волосами. Сестричка попыталась подняться на подножку, чтобы дотянуться до нас, но, поскольку ей никак это не удавалось, она стала кричать: - Послушайте, госпожа графиня ди Верруа, позаботьтесь о Жаклин, умоляю вас. Господин ди Верруа тоже вскрикнул, требуя объяснить, что означает эта сиена. - О сударь, - взмолилась я, заливаясь слезами, - это Жаклин. Наверное, интонация, с которой Филиппу Доброму сообщали о несчастьях подлинной принцессы, была не трагичнее моей. - О! Зачем нам нужна Жаклин в дороге? - самым серьезным тоном спросил граф. - Попрощайтесь с куклой, сударыня, и мужественно расстаньтесь с ней. - Сударь, - ответила я, - сестры отдали мне Жаклин, я увезу ее с собой, оставьте мне Жаклин! Бабетта, уже севшая в коляску, услышала мои крики" спрыгнула на землю, подбежала и поняла, о чем идет речь. Я прижимала Жаклин к своему сердцу. - Госпожа графиня, - сказала Бабетта, - господину графу не нравится ваше ребячество; подумайте, кто вы теперь и куда едете! Я разрыдалась еще сильнее. Но г-н ди Верруа не рассердился, а напротив, был тронут моим горем. - Я вовсе не против того, чтобы взять Жаклин, - сказал он, - если вы так хотите этого. Только, с вашего разрешения, лучше уложить ее в сундук; мне кажется, совсем не обязательно держать ее в нашей карете. - В сундук! - воскликнула я. - О сударь, ей будет очень плохо в сундуке. Господин ди Верруа не смог удержаться от смеха и предложил промежуточный вариант: Жаклин поедет в коляске со слугами. Я согласилась на эту жертву, ибо так ласково было движение губ говорящего, а особенно - выражение его глаз. У г-на ди Верруа был такой взгляд, против которого трудно устоять. Жаклин тщательно укутали и отдали под присмотр Бабетте, пообещавшей очень внимательно заботиться о ней на протяжении всего пути. Я успокоилась: с Бабеттой Жаклин ни в чем не будет нуждаться. Вот какой я была, когда меня выдали замуж! IV
В пути аббат делла Скалья часто пересаживался в нашу карету. Он пичкал меня сладостями и нравоучениями - и то и другое одинаково не нравилось мне. Бывают люди, чьи духи не пахнут, бриллианты не играют и заботы о вас не доставляют радости. С ними неприятно все, даже любовь. Мой преподобный дядюшка имел несчастье принадлежать к этой породе. Инстинкт не обманывал меня. Что же касается моего мужа, то у него был лишь один недостаток - его семья; не будь ее, граф ди Верруа был бы совершенством: такой человек заслуживает любви самых строптивых из женщин. Терпение и нежность не изменили ему ни разу на протяжении этого долгого пути, хотя, как мне теперь кажется, я, конечно, была невыносимой спутницей. Он исполнял малейшие мои капризы, предугадывал все мои желания, охранял мой сон, веселился как ребенок, очень мило играл со мною, так что я не чувствовала разницы в нашем возрасте. Он даже посадил Жаклин рядом с собою, и когда мне показалось, что он слишком нежен с нею, я сама отослала ее в другую коляску. Кажется, она пробудила во мне ревность. Все как будто складывалось как нельзя лучше, и на третий или четвертый день пути я уже нисколько ни о чем не тосковала. Мы перебрались через Альпы по перевалу Мон-Сени. Со всей искренностью души я предвкушала тот миг, когда окажусь в глубине долины, которая вдруг открылась в двух-трех тысячах футов подо мною. Я добралась туда, как добираются, увы! до самых далеких целей, и в скором времени перед нами предстала великолепная страна, над которой царил Турин. Я была в восторге, потому что всегда любила красивые пейзажи. Но я заметила, что, в отличие от меня, муж мой совсем загрустил, и вид у него стал совсем печальный. Его уже не трогали мои шалости, не заражала моя веселость; более того, он стал грубо обращаться с принцессой Баварской, а когда я спросила его, в чем дело, он ответил, что виной тому - перемена настроения, и только. На почтовой станции я посоветовалась с одной из своих служанок по имени Марион - после Бабетты я любила ее больше всех других, - и та дала мне обещание понаблюдать за ним и на следующей остановке сказать, что она думает об этой перемене в нем. Я с нетерпением ждала следующей остановки. Аббат делла Скалья, напротив, становился все веселее и ироничнее по мере того, как возрастали печаль и беспокойство моего мужа. Когда мы расположились на последний ночлег, ко мне в спальню прибежала совершенно испуганная Марион. - Дорогая моя Марион, - спросила я, - что случилось, чем ты так встревожена? - Госпожа, о госпожа! - ответила бедная девушка. - Случилось то, чего мы не ожидали, и поверьте, вы не напрасно беспокоились. - Так что же произошло? - Господин граф только что велел запереть Жаклин в кованый сундук. - Но кованый сундук - это же гроб! - Бог ты мой, конечно! Если не считать остального. - Остального? Что же еще? Скажи мне, я хочу знать. - Ну, так вот, судя по всему, госпожа вдовствующая графиня постоянно пребывает в плохом настроении, бранится с утра до вечера, и поэтому господин граф ужасно ее боится, а господин аббат делла Скалья всегда берет сторону своей сестры. - Ты в этом уверена, Марион? - Как и в том, что когда-нибудь умру, госпожа графиня; камердинер господина аббата только что разговорился и рассказал мне обо всем, чего с ним ни разу не случалось со времени нашего отъезда из Парижа. - Боже мой! Что же с нами будет? Так вот почему господин граф так изменился со вчерашнего дня! Он приближается к своей матери и уже ощущает ее влияние. С этого времени мне с трудом удавалось скрывать все, что я узнала. Пришлось вести себя как наказанная маленькая девочка. Я не соизволила пожаловаться на то, что у меня отняли Жаклин, хотя это и приводило меня в бешенство, и предалась угрюмости, чтобы показать свой характер. О! Каким же далеким все это видится мне теперь! Сколько событий, страданий, слез, страхов, жертв, да и ошибок выпало на мою долю! Но я не могу удержаться от того, чтобы не бросить снисходительный взгляд на последние минуты моего детства, не могу обойти молчанием эту грань между двумя эпохами моей жизни. В тот же вечер мы прибыли в Турин. На верхней ступени лестницы своего дворца меня встретила свекровь, госпожа вдовствующая графиня ди Верруа. Я не очень люблю рисовать портреты, они редко передают подлинные черты человека, ведь люди совершают поступки и только тогда раскрываются перед нами. Вы увидите, как поведет себя г-жа ди Верруа, и сами сможете о ней судить. Если говорить о ее внешнем облике, то следует сказать, что графиня была красивая важная дама пятидесяти лет; она поздно вышла замуж, и так и сохранила чопорность и раздраженность старой девы. Царственная посадка головы, хищные глаза, привыкшие повелевать, медленные, но величественные жесты - в ней было все, что необходимо для того, чтобы управлять другими и подавлять их - особенно детей. Она холодно, как подобает настоящей свекрови, обняла меня. Мой муж взял ее руку, но не поцеловал, а скорее поднес к своим губам, и мне показалось, что он дрожит. А я подумала: за кого он боится - за меня или за себя? Позднее я убедилась, что за нас двоих. Аббату был адресован дружеский поклон, на который тот ответил с надменным видом. Я сразу поняла, что они не любят друг друга. Но, как я убедилась в дальнейшем, они дорожат своими отношениями. Эта женщина и этот мужчина обменялись взглядами, значение которых открылось мне позднее. Аббат, казалось, говорил: "Вот соперница, которую я привез, и вы будете нуждаться во мне как никогда". Госпожа ди Верруа принимала его поддержку с горькой досадой, но все же принимала. - Добро пожаловать, сударыня, - сказала мне свекровь, - хотя вы и заставили себя ждать. - Дороги оказались плохи и не помогли нам в нашей спешке, - попытался оправдаться мой муж. - Это не имеет значения; вы были в пути на четыре дня дольше обычного; могли бы приехать и пораньше: ее королевское высочество напомнило мне об этом еще вчера вечером. - Заигравшись на тропинках, можно и забыться, - сказал аббат. - Кто это играл? - вспыхнув, спросила г-жа ди Верруа. - Я, сударыня, - быстро ответил граф. - Они, - добавил великодушный аббат. - О! Так вот с каким нетерпением ты рвался к матери! Я запомню это. Граф ди Верруа опустил голову, не решаясь возразить. А я была удивлена и озадачена больше, чем он, ибо происходящее было совсем ново для меня: как бы строги и непреклонны ни были мои отец и мать, они никогда не стали бы разговаривать так ни с одной из дочерей. Громадный темный дворец с вымощенным плитами полом и мраморными ступенями сковал мое сердце льдом; стемнело, дымящиеся факелы освещали ближайшее пространство, но широкие галереи оставались в тени и выглядели в самом деле ужасающе. Госпожа ди Верруа шла рядом и разглядывала меня как купленный товар или парадную лошадь, на которой придется выезжать на следующий день. Она первой вошла в огромный зал, где собралось двадцать или тридцать более или менее близких родственников семьи ди Верруа, и всем им я должна была сделать реверанс. Их одежда показалась мне странной, лица - серьезными, как будто эти люди сошли с семейных портретов, получив от управляющего замка разрешение покинуть на минутку рамы картин. Впрочем, почти все они были люди очень знатные и занимали важные должности при дворе. Моя свекровь была придворной дамой герцогини Савойской, все еще остававшейся регентшей или, по крайней мере, обладавшей ее властью, благодаря чему г-жа ди Верруа имела большое влияние при дворе и широко пользовалась им, но не столько для поддержки друзей, сколько для того, чтобы навредить тем, кто был ей неугоден. В тот день я совсем не запомнила тех, кому меня представляли, видела все как в тумане, настолько пугали меня огромные глаза свекрови. Меня подводили то к одному, то к другому гостю, называли его имя и говорили: - Поздоровайтесь, графиня!.. Это ваш дядюшка, господин… Поздоровайтесь, графиня, это ваша кузина, госпожа… |
