| "Где, черт возьми, я видел это имя? - спросил себя шевалье, направляясь к стоянке наемных экипажей. - В моей бедной голове так перемешалось все случившееся, что я серьезно опасаюсь потерять когда-нибудь память от всего этого. Все равно, хотя это собачье утро и доставило мне немало огорчений, но ни одно из них не сравнилось бы с тем горем, которое причинила бы мне ее утрата… Ах, все это довольно зловещее предзнаменование для завтрашнего дня". Как раз в этот момент показался пустой экипаж, шевалье сделал знак кучеру, и тот остановился. Пьер Марто учтиво открыл дверцу. - А! друг мой, - сказал шевалье, - верно, я и забыл о, тебе. Человек действительно неблагодарное животное! И вытащив из кармана три или четыре луидора, он хотел дать их этому достойному человеку. Но тот покачал головой. - Этого недостаточно? - спросил шевалье. - Приходи в гостиницу, друг мой, я дам тебе еще. - О! сударь, я не это имел в виду. - Но что же тогда? - Я хотел сказать, что могу вам еще пригодиться, хотя бы для того, чтобы подтвердить перед кем следует, что собака действительно принадлежит вам и что вы держали ее на поводке, когда ее у вас украли на Итальянском бульваре. - Что же, хорошо, идем! Порядочный и храбрый человек всегда пригодится, и если ты мне не потребуешься для этого, то послужишь для другого. Но куда ты садишься? - Рядом с кучером, черт возьми! - Хорошо, садись рядом с кучером, мой друг. Затем, обращаясь к самому себе: - Да, да, да, - сказал шевалье, словно стараясь распалить себя, - пусть мне придется драться с этим Шалье на пистолетах с самого ближнего расстояния, с завязанными глазами, но я все равно верну себе Блэка!.. И ты ведь не покинешь меня, не так ли, мой бедный Думесниль, в подобных обстоятельствах, когда я ради тебя буду рисковать своей жизнью?… Пьер Марто закрыл дверцу и сел рядом в кучером. - Куда поедем, месье? - спросил тот. - На улицу Трех Братьев, № 22, - ответил шевалье. Фиакр тронулся с места. Глава XXXV,
В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ НЕ ТОЛЬКО ВОЗВРАЩАЕТ ОБРАТНО СВОЮ СОБАКУ, НО И ВСТРЕЧАЕТ ТАКЖЕ ДРУГА
Шевалье прибыл на улицу Трех Братьев, охваченный самыми мрачными мыслями. Господин Шалье только что вернулся, всего несколько минут назад. Шевалье спросил у консьержки о Блэке; та никогда ничего о нем не слышала; однако господин Шалье вернулся с собакой, которой раньше у него не было. Это был спаниель великолепного черного цвета. Это было все, что хотел знать шевалье. Шалье занимал третий этаж очень красивого дома. Де ля Гравери торопливо поднимался по лестнице в надежде вновь увидеть Блэка. Он подыскивал в уме слова, которые могли бы тронуть сердце прежнего хозяина его собаки, сердце, которое, впрочем, казалось ему, судя по виденному, не таким уж мягким и податливым. И, поднимаясь по лестнице, он спрашивал себя, не будет ли более разумным поведать вышеупомянутому Ж.-Б. Шалье свои предположения относительно того, что в прошлом Блэк вел человеческое существование, когда носил шпагу на боку и эполеты на плечах. Так и не составив себе определенного плана, он позвонил в дверь третьего этажа, в десятый раз повторяя эту фразу, которая звучала как вопрос, обращенный им к самому себе: - Но где, черт возьми, я встречал эту фамилию Шалье? Господин Шалье действительно только что вернулся; но поскольку было уже десять часов, а Шалье, как Негоциант, поддерживал в доме строжайший распорядок, то не медля ни минуты он сея за стол, так как завтрак ему неизменно подавали в десять часов. Но, садясь за стол, Шалье специально предупредил, что если его будет спрашивать человек лет пятидесяти, маленький, невысокого роста, толстенький и круглый как мячик, с красной лентой в петлице, то этого человека следует проводить в гостиную. Это описание настолько точно соответствовало внешности шевалье, что служанка, открыв ему дверь, воскликнула: - А! это тот человек, которого ждет хозяин. - Надеюсь, - рискнул ответить шевалье. - Я должна впустить вас, сударь, и пойти немедленно предупредить о вашем приходе моего хозяина, который сейчас завтракает. Шевалье еще не завтракал и, скажем больше, он был настолько занят и взволнован, что едва ли даже вспоминал о еде, которой некогда придавал известное значение. Поэтому, насквозь пропитанный гастрономической моралью Бершу, проповедовавшего, что ничто не должно беспокоить достойного человека в тот момент, когда он принимает пищу, де ля Гравери с заученной любезностью ответил: - Хорошо, хорошо; не беспокойте господина Шалье; я подожду в гостиной. Служанка провела шевалье в указанную комнату и пошла предупредить своего хозяина о приходе ожидаемого им гостя, слово в слово передав тому сказанное шевалье; Блэк, лежавший у ног своего нового хозяина, казалось, очень внимательно и с умным видом выслушал ее слова. В это время шевалье, войдя в гостиную, подошел прямо к камину, в котором горел жаркий огонь, и, повернувшись спиной, стал отогревать свои икры, в одиннадцатый раз вопрошая себя: "Но где, черт возьми, я встречал эту фамилию Шалье?" Но тут внимание шевалье привлекла большая картина, написанная маслом, которая, похоже, вызвала у него в памяти более отчетливое воспоминание, чем то, что было связано с новым хозяином Блэка. "Смотрите-ка! - вскричал шевалье, - бухта Папаэти!" И он подбежал к картине. Эта картина послужила для него подлинным откровением. Наконец-то Дьедонне вспомнил, где он встречал фамилию Шалье, которая так сильно его заинтриговала. Едва только это воспоминание пронзило его память, как сзади него послышался скрип открывающейся двери. Он обернулся и увидел Шалье. В этот момент он не только вспомнил имя, но и узнал его лицо. Бросив шляпу на пол, шевалье подбежал к Шалье и, взяв его за обе руки, сказал: - О! сударь, сударь, вы бывали на Таити, не правда ли? - Ну, да, - ответил Шалье, бесконечно удивленный столь резкой переменой настроения у человека, в котором он уже видел своего противника. - Вы были там в 1831 году на борту корвета "Дофин"? - Да. - А на борту судна была желтая лихорадка? - Да. - Восьмого августа человек лет пятидесяти, сухопарый, высокий брюнет, с черными усами и проседью в волосах велел себя доставить из Папаэти на борт "Дофина" и подхватил там лихорадку? - Капитан Думесниль, черт меня побери! - Да, именно капитан Думесниль! А! я не ошибся, вы знали Думесниля? - Конечно! он был мой лучший друг. - Нет, сударь, нет: могу похвастаться, я был его лучшим другом. А! есть Провидение на свете, клянусь Господом! да, оно все же есть, - закричал шевалье со слезами в голосе. - Я всегда в это верил, - улыбаясь ответил Шалье. - Обнимите меня, сударь! обнимемся же! - сказал шевалье, бросаясь на шею человеку, которого десять минут назад был готов задушить. - Ладно, - сказал Шалье невозмутимым тоном, который резко контрастировал с восторженной экзальтацией де ля Гравери, - считайте, что Провидение существует, и в честь этого Провидения можете обнять меня один раз и даже два, если вы так уж этого желаете; а затем, будьте любезны объясниться; так как, глядя на происходящее, я испытываю желание позвать моих приказчиков и с их помощью отправить вас в Шарантон. - Сударь, - сказал шевалье, - вы вправе так поступить; ведь я сошел с ума, да, буквально сошел с ума, но это от радости, сударь! Впрочем, одно слово объяснит вам все. - Тогда произнесите это слово. - Я шевалье де ля Гравери. - Шевалье де ля Гравери! - в свою очередь, вскричал Шалье, впервые потеряв свой невозмутимо-холодный вид, который, казалось, отражал обычное состояние его души. - Да, да, да. - Тот самый пассажир, который поднялся к нам на борт "Дофина" на следующий день после смерти бедняги Думесниля? - Именно, именно, тот самый, что проделал вместе с вами весь путь до Вальпараисо, где вы покинули борт корвета, на палубу которого я поднимался всего лишь раз или два, так сильно мучала меня морская болезнь. - В самом деле, я высадился на берег в Вальпараисо, забрав с собой Блэка и мать Блэка, которого вы знали щенком. А! вы теперь видите, что я вам не лгал. - Да, но, пожалуйста, давайте сейчас оставим Блэка в покое и займемся другим делом. - Всем, чем вам будет угодно, сударь. - Мое имя, шевалье де ля Гравери, не напоминает ли оно вам некоторые обстоятельства?… - Вы правы, сударь. - Помните ли вы тот пакет, который Думесниль доставил вам на борт в тот день, когда стал жертвой этой роковой болезни, сведшей его в могилу, и имя той персоны, которой этот пакет был адресован? - Мадам де ля Гравери… - Матильде! - Увы! шевалье, - ответил Шалье, - в этом отношении я не смог выполнить миссию, за которую взялся, полагая, что сразу же, не задерживаясь, вернусь во Францию. - А! - Вы видели, как я высадился в Вальпараисо? - Да. - Сначала я провел там гораздо больше времени, нежели предполагал; затем, вместо того, чтобы вернуться по суше или же обогнуть мыс Горн, я сел на корабль, который выполняя кругосветное плавание, шел в Кейптаун. В результате чего, когда я попал во Францию, мадам де ля Гравери уже умерла. - Но вы разузнали что-нибудь о ее смерти и о ребенке, которого она оставила, сударь? - Очень мало… Но я вам расскажу все то немногое, что мне известно. - О! умоляю вас, - произнес шевалье, молитвенно сложив руки. - Ваш брат, вы это, вероятно, знаете, потребовал, чтобы она не признавала ребенка, которого должна была родить; она родила девочку… - Так, сударь, да, все так! - Этой девочке при крещении дали имя Терезы. - Тереза! Вы в этом уверены? - Совершенно уверен. - Продолжайте, сударь! продолжайте! Я вас слушаю. В самом деле, казалось, шевалье жадно ловил каждое слово рассказчика. - Ребенка поручили заботам некой женщины, которую звали… Господин Шалье запнулся, припоминая имя. - Матушка Денье, - с живостью произнес шевалье. - Да, так, сударь; но, предприняв поиски этой женщины, я не смог найти ни малейших ее следов. - Зато я, сударь, я ее нашел! - Кого? - Терезу! - Терезу? - Да, и благодаря вам, я надеюсь, что вскоре смогу назвать ее своей дочерью. - Вашей дочерью? - Без сомнения. - Однако мне казалось… Шалье внезапно замолчал: область, в которую он вторгался, показалась ему весьма опасной. Шевалье понял его мысль. - Да, вас это удивляет, - сказал он с печальной улыбкой, - но когда смерть легла поверх обиды, то достоин сожаления тот, кто продолжает держать ее в своей памяти! К тому же, признаюсь вам, я провел долгих семь лет моей жизни, не любя никого, кроме самого себя, и состарившись, я стал легкомысленным и ветреным, я стал изменять самому себе ради собаки, и от собаки Я хочу перейти к своему ребенку. Послушайте, сударь, напрягите память! Нет ли у вас какого-нибудь свидетельства, основываясь на котором мы могли бы доказать происхождение этой девушки? - Да, пожалуй. Если вы можете доказать, что это именно ее отдали на воспитание матушке Денье, то у меня есть акт, - тот самый, который бедняга Думесниль привез мне на борт, поручая моим заботам и мать, и дитя, - у меня есть акт, который мадам де ля Гравери передала ему; акт, составленный по указаниям врача, который ходил за ней и который засвидетельствовал, что ребенок женского пола, крещенный под именем Терезы-Дельфины-Маргариты, является ее дочерью. - А следовательно, и моей дочерью! - радостно вскричал де ля Гравери. - Ведь отцом признается тот, кто состоит с женщиной в законном браке. - Pater is est quem nuptix demonstrant. И никогда еще эта аксиома супружеского права, приводившая в ярость стольких мужей, не провозглашалась с более счастливым лицом и более довольным сердцем. После того, как шевалье дал волю своей радости и своему удовлетворению, он счел, что пришло время познакомить Шалье с различными участниками той драмы, развязку которой Дьедонне так трудно было найти. Он закончил свой рассказ тем, что произошло вчера между ним и Гратьеном д'Эльбэн в Голландском кабачке. Шалье, узнав о предстоящей завтра дуэли, сделал все возможное, чтобы отговорить шевалье от поединка. Но вид Блэка и то раздражение, которое он испытал утром, вернули шевалье его воинственное настроение и подняли его дух. - Нет, милый мой, - сказал он, - нет, нет, нет! мое решение непоколебимо! Я решил драться еще тогда, когда у меня были всего лишь предположения по поводу рождения Терезы; теперь же, когда я твердо уверен, что она дочь Матильды, то я готов тысячу раз пожертвовать своей жизнью ради нее! И, послушайте, это во мне все еще говорит эгоизм - я всегда был эгоистом и останусь им до конца, - послушайте, - продолжал шевалье, показывая на Блэка, который, отворив дверь, вошел в гостиную и с задумчиво-печальным видом положил свою голову на колени шевалье, - я открыл такое наслаждение в тех страданиях, которые перенес ради них, что уверен в том, что в смерти, принятой за любимое существо таится такой источник благодати и утешения, о котором никто и не подозревает, и с которым я вовсе не прочь был бы поближе познакомиться. - Ну, что же, - ответил Шалье, - раз ваше решение твердо, то, мой дорогой господин де ля Гравери, окажите мне честь, выбрав меня вашим секундантом. - А! сударь, я как раз хотел просить вас об этом, - вскричал обрадованный шевалье. - Итак, это решено? - Да, решено; и мы не можем терять ни минуты. - В чем дело? - Секунданты моего противника должны с двенадцати до часу прогуливаться по террасе Фельянов, поджидая там моих секундантов, дабы обговорить условия поединка. Шевалье вынул свои часы. - Сейчас десять часов тридцать пять минут, - добавил он. - Хорошо! вы сами видите, что у нас еще есть время. - Это правда! но я еще не завтракал. - Я предложил бы вам позавтракать со мной, но необходимо, чтобы я вам нашел второго секунданта. - Зачем? - Чтобы обсудить условия поединка. - Это ни к чему! у меня уже есть второй секундант; однако я желаю, и тому существуют весьма серьезные причины, чтобы он встретился с моим противником и его секундантами только на месте дуэли; поэтому я вас попрошу уладить все условия поединка. - Какие у вас будут пожелания? - Никаких. - Но если наш противник предоставит нам выбор оружия?… - Не соглашайтесь на это! оскорбление было нанесено ему; и я не желаю никаких уступок. - Но все же вы отдаете предпочтение какому-либо виду оружия? - Предпочтение, сударь? О! нет, слава Богу, я питаю отвращение к любому из них. - Но в конце концов вы умеете стрелять из пистолета и владеете шпагой? - Да. Мой бедный Думесниль, несмотря на мое отвращение к этим орудиям убийства, научил меня ими пользоваться. - И вы достаточно хорошо ими владеете? - Сударь, вам хорошо знакомы эти маленькие зеленые попугайчики с оранжевой головкой, которые по своим размерам чуть больше обычного воробья и которые встречаются на всех островах Океании? - Отлично знакомы. - Так вот, я регулярно убивал двух из трех этих попугайчиков, сидящих на вершине дерева. - Вы не достигли уровня вашего учителя Думесниля, который убивал трех из трех; но тем не менее это вовсе неплохо. Ну, а как дела обстоят со шпагой? - О! я умею лишь парировать удары, но делаю это очень ловко. - Этого недостаточно. - И потом я знаю один удар… - А! а! - Один-единственный. - Если это некий выпад, которым Думесниль поражал меня десять раз, то этого достаточно. - Да, это тот самый удар, сударь. - Тогда я больше не опасаюсь за вас, сударь. - Я тоже, но только при одном условии… - Каком же? | 
