- Фансигары, или туги, - начал генерал, - являются одной из наиболее опасных и внушающих страх сект в Северной Индии. В религии они экстремисты и поклоняются ужасной богине Кали. Их обряды кровавы и интересны. По их странному религиозному кодексу ограбление и убийство путешественников считается достоинством и даже обязательным поступком. Поклонение трехглазой богине Кали производится в такой тайне, что до сих пор ни одному путешественнику не выпало чести быть свидетелем их религиозных церемоний. Эта честь приберегалась для меня. Будучи в Сакаранпуре, между Дели и Келатом, я исследовал джунгли во всех направлениях, чтобы узнать что-нибудь новое об этих таинственных фансигарах. Однажды вечером, в сумерках, проходя через тиковый лес, я набрел на открытом месте на круглое углубленное пространство, посреди которого возвышался грубый каменный храм. Будучи уверен, что это один из храмов тугов, я спрятался в кустах и стал ждать. Когда взошел месяц, углубленное пространство внезапно наполнилось сотнями призрачных, быстро скользящих фигур. В храме распахнулась дверь, открывая вид на ярко освещенную статую богини Кали, перед которой жрец в белой одежде стал произносить варварские заклинания. А в это время почитатели богини распростерлись на земле. Больше всего заинтересовал меня средний глаз громадного деревянного идола. По ослепительному блеску я видел, что это громадный брильянт чистейшей воды. Когда кончилось служение, туги скрылись в лес так же безмолвно, как и пришли. Жрец постоял еще несколько минут в дверях храма, наслаждаясь ночной прохладой перед тем, как закрыть свое довольно жаркое жилище. Вдруг темная, гибкая тень скользнула в углубление, прыгнула на жреца и ударом блестящего ножа бросила его на землю. Затем убийца, точно кошка, бросился к статуе богини и выковырял ножом сверкающий средний глаз Кали. Держа в руках свою королевскую добычу, он побежал прямо на меня; когда он был на расстоянии трех шагов, я вскочил и со всей силы ударил его между глаз. Он упал без чувств и выронил из рук великолепную драгоценность. Это и есть тот восхитительный голубой брильянт, который вы только что видели. Камень, достойный царского венца! - Пикантная история, - сказал репортер. - Этот графинчик точно такой же, какой обыкновенно выставляет Джон В. Гец во время интервью. - Простите, - сказал генерал Людло, - что, увлекшись рассказом, я позабыл о правилах гостеприимства! Наливайте себе! - За ваше здоровье! - сказал репортер. - Всего больше я теперь боюсь, - сказал генерал, понижая голос, - что брильянт может быть у меня украден. Драгоценность, образовавшая глаз богини, является для фансигаров священным предметом. Каким-то образом племя подозревает, что брильянт - у меня, и члены этой секты следовали за мной почти что вокруг света. Это - хитрейшие и жесточайшие фанатики во всем мире, и их религиозные обеты требуют убийства неверного, осквернившего их священное сокровище. Однажды в Люкноу три агента, переодетые слугами отеля, пытались задушить меня при помощи скрученной скатерти. В Лондоне тоже два туга, переодетые уличными музыкантами, влезли ко мне в окно ночью и напали на меня. Жизнь моя постоянно в опасности. Месяц тому назад, когда я жил в отеле в Бергшире, трое из них ринулись на меня из-за придорожных кустов. Я спасся тогда только вследствие знания их обычаев. - Как было дело, генерал? - спросил репортер. - Поблизости паслась корова, - ответил генерал Людло, - славная джерсейская корова. Я подбежал к ней и остановился. Три туга тотчас прекратили атаку, стали на колени и трижды лбами ударились о землю. Затем после многих почтительных поклонов они ушли. - Испугались, что корова их забодает? - спросил репортер. - Нет, у фансигаров корова считается священным животным. Кроме богини, они поклоняются и корове. Насколько известно, они никогда не совершали актов насилия в присутствии животного, которое почитают. - Это чрезвычайно интересная история, - сказал репортер. - Если вы ничего не имеете против, я выпью еще стаканчик и сделаю несколько заметок. - Я последую вашему примеру, - сказал генерал Людло, сделав галантное движение рукой. - Если бы я был на вашем месте, - сказал репортер, - я бы увез брильянт в Техас, там бы я поселился на коровьем ранчо, и фарисеи… - Фансигары, - поправил генерал. - Ах, да! Они наталкивались бы на корову каждый раз, как врывались бы к вам. Генерал Людло закрыл коробку с брильянтом и спрятал ее на груди. - Шпионы выследили меня в Нью-Йорке, - сказал он, выпрямляя свою высокую фигуру - Я знаком с Восточно-индийской организацией и знаю, что за каждым моим движением следят. Они, без сомнения, попытаются обокрасть и убить меня здесь. - Здесь? - воскликнул репортер, схватив графин и вылив значительное количество его содержимого. - В любое время! - прибавил генерал. - Но, как солдат и любитель, я продам свою жизнь и брильянт как можно дороже. В этом пункте рассказа репортера ощущается некоторая неясность. Можно только догадаться, что послышался громкий треск за домом, в котором они находились. Генерал Людло плотно застегнул сюртук и побежал к двери, но репортер крепко вцепился в него одной рукой, в то время как другой держал графинчик. - Прежде чем бежать, - произнес он, и в голосе его почувствовалась какая-то тревога, - скажите мне, не собирается ли какая-нибудь из ваших дочерей поступить на сцену? - У меня нет никаких дочерей! Спасайтесь скорей, фансигары нападают на нас. И оба выбежали через парадный подъезд дома. Было поздно, когда ноги их коснулись тротуара. Странные люди, смуглые и страшные, как будто выросли из земли и окружили их. Один, с азиатскими чертами лица, близко надвинулся на генерала и закричал страшным голосом: - Покупаю старую одежду! Другой мрачный и с темными баками быстро подбежал к нему и начал жалостным голосом: - Мистер, нет ли у вас десяти пенни для бедного человека, который?… Они пробежали мимо, но попали в объятия черноглазого, темнобрового создания, подставившего им под нос свою шляпу. В то же время товарищ его, также восточного вида, вертел неподалеку шарманку. На двадцать шагов дальше генерал Людло и репортер очутились среди полудюжины людей подозрительного вида, с высоко поднятыми воротниками пальто и лицами, покрытыми щетиной небритых бород. - Бежим, - крикнул генерал. - Они открыли владельца брильянтов богини Кали. Оба помчались со всех ног. Мстители за богиню пустились за ними в погоню. - Боже мой! - простонал репортер. - В этой части Бруклина нет ни одной коровы. Мы пропали. Около угла оба упали на железный предмет, возвышавшийся на тротуаре, вблизи водосточного желоба. В отчаянии ухватившись за него, они ожидали решения своей судьбы. - Если бы только у меня была корова, - стонал репортер, - или еще глоток из того графинчика, генерал. Как только преследователи открыли убежище своей жертвы, они внезапно отступили и ушли на значительное расстояние. - Они ждут подкрепления, чтобы напасть на нас, - сказал генерал Людло. Но репортер залился звонким смехом и торжествующе замахал шляпой. - Посмотрите-ка, - закричал он, тяжело опираясь на железный предмет, - ваши фансигары или туги, как бы они ни звались, народ современный. Дорогой генерал, ведь мы с вами попали на насос. Это в Нью-Йорке то же самое, что корова. Вот почему эти бешеные черномазые парни не нападают на нас. Насос в Нью-Йорке - священное животное. Но дальше, в тени Двадцать восьмой улицы, мародеры собрали совет. - Пойдем, Рэдди, - сказал один из них, - схватим старика: он целых две недели показывал брильянт величиной с куриное яйцо по всей Восьмой авеню. - Не для тебя! - решил Рэдди. - Видишь, они собираются вокруг насоса. Это - друзья Билла. Билл не позволит ничего подобного на своем участке! Этим исчерпываются факты, касающиеся брильянта Кали, но считаю вполне логичным закончить следующей короткой (оплаченной) заметкой, появившейся двумя днями позже в утренней газете:
"Говорят, что племянница генерала Марцелуса Б. Людло появится на сцене в ближайшем сезоне. Брильянты ее оцениваются в крупную сумму и представляют исторический интерес".
День, который мы празднуем
- В тропиках, - сказал Бибб Попрыгун, торговец заморскими птицами, - все перемешано; лето, зима, весна, каникулы, уик-энды и прочее сбиты в одну колоду и перетасованы; сам черт вам не скажет, настал или нет Новый год, и еще полгода пройдет, пока разберешься. Лавочка Бибба - в самом начале Четвертой авеню. Бибб был когда-то матросом и портовым бродягой, а теперь регулярно ездит в южные страны и привозит оттуда, на собственный страх и риск, словоохотливых какаду и попугаев-филологов. Бибб хромает, упрям, у него железные нервы. Я зашел в его лавочку, чтобы купить к Рождеству попугая для тети Джоанны. - Вот этот, - сказал я, отмахиваясь от лекции Бибба на календарные темы, - красный, белый и синий. Откуда такая зверюга? Цвета его льстят моей патриотической спеси. К тому же я нечувствителен к цветовой дисгармонии. - Какаду из Эквадора, - ответствовал Бибб. - Пока знает только два слова, "Счастливого Рождества!", зато к самому праздничку. Отдаю за семь долларов. За те же два слова вам случалось платить и дороже, не правда ли? И Бибб разразился внезапным громовым хохотом. - Этот птенчик, - сказал он, - пробуждает у меня кое-что в памяти. В праздниках он, конечно, разбирается слабо. Уж лучше бы возглашал "Е Pluribus Unum"[93] по поводу собственной масти, чем выступать на ролях Санта-Клауса. А напомнил он мне, как у нас с Ливерпулем-Сэмом как-то раз в Коста-Рике все в голове перепуталось из-за погоды и прочих тропических штучек. Мы с Ливерпулем сидели в тех краях на мели; карманы были пустые, у кого призанять тоже не было. Мы приехали, он кочегаром, я - помощником кока, на пароходе из Нового Орлеана, прибывшем за фруктами. Хотели попробовать здесь удачи, да пробовать не пришлось - дегустацию отменили. Занятий, отвечающих нашим склонностям, не было, и мы перешли на диету из красного рома с закуской из местных фруктовых садов, когда нам случалось пожать, где не сеяли. Городок Соледад стоял на наносной земле, без порта, без всякого будущего и без выхода из положения. Когда пароходов не было, городок сосал ром и дремал, открывая глаза лишь для погрузки бананов. Вроде того человека, который, проспав весь обед, продирает глаза, когда подают сладкое. Мы с Ливерпулем опускались все ниже и ниже; и когда американский консул перестал с нами здороваться, мы поняли, что коснулись самого дна. Квартировали мы у табачного цвета дамы по имени Чика, державшей распивочную и ресторанчик для более чистой публики на улице Сорока Семи Безутешных Святых. Наш кредит подходил к концу, и Ливерпуль, всегда готовый продать свой noblesse oblige[94] за набитое брюхо, решил повенчаться с хозяйкой. Этой ценой мы держались еще целый месяц на жарком из риса с бананами. Но, когда как-то утром Чика, с мрачной решимостью ухватив свою глиняную жаровню - наследие палеолита, - задала Ливерпулю-Сэму пятнадцатиминутную трепку, стало ясно без слов - эпоха гурманства кончилась. В тот же день мы пошли и подписали контракт с доном Хаиме Мак-Спиноза, метисом и обладателем банановой рощи. Подрядились трудиться в его заповеднике, в девяти милях от города. Другого выбора не было - нам оставалось питаться морской водой со случайными крохами сна и какой-нибудь жвачки. Не стану хулить вам сейчас или чернить Ливерпуля-Сэма, я говорил ему те же слова и тогда. Но я полагаю, что если британец впадает в ничтожество, ему надо ловчее крутиться; иначе подонки других национальностей наплюют ему прямо в глаза. Если же этот британец вдобавок из Ливерпуля, можете быть совершенно уверены, спуску ему не дадут. Я лично природный американец, и таково мое мнение. Что касается данного случая, мы были с Ливерпулем на равных. Оба в лохмотьях, без денег, без видов на лучшее, а нищие, как говорится, всегда заодно. Работа у Мак-Спинозы была такая: мы лезли на пальму, рубили гроздья плодов и грузили их на лошадок, после чего кто-нибудь из туземцев в пижаме с крокодиловым поясом и мачете в руке вез бананы на взморье. Случалось ли вам квартировать в банановой роще? Тишина как в пивной в семь утра. И пойдешь - не знаешь, где выйдешь, словно попал за кулисы в музыкальный театр. Пальмы такие густые, что неба не видно. Под ногами гниющие листья, по колено проваливаешься. И - полнейший мир и покой: слышно, как лезут на свет молодые бананы на место старых, что мы с Ливерпулем срубили. Ночи мы коротали в плетеной лачужке у самой лагуны, в компании служивших у дона Хаиме красно-желтых и черных коллег. Били москитов, слушали вопли мартышек и хрюканье аллигаторов, и так до рассвета, чуть-чуть забываясь сном. Вскорости мы позабыли о том, что такое зима и что лето. Да и где тут понять, если восемьдесят по Фаренгейту и в декабре и в июне, и в пятницу, и после полуночи, и в день выборов президента и в любой другой Божий день. Иной раз дождь хлещет покруче, и в этом вся разница. Живет себе человек, не ведая бега времени, и в самую ту минуту, когда он решил наконец покончить с этой мурой и заняться продажей недвижимости - бац! вдруг приходят за ним из Бюро похоронных процессий. Не сумею вам точно сказать, сколько мы проторчали у дона Хаиме. Помню, что миновало два-три сезона дождей, раз семь или восемь мы подстригали отросшие бороды и напрочь сносили по три пары брезентовых брюк. Все деньги, что мы получали, уходили на ром и на курево, но харч был хозяйский, а это великое дело. И все же ударил час, когда мы с Ливерпулем почувствовали, что с этой банановой хирургией пора кончать. Так бывает со всеми белыми в Южной Америке. Вас вдруг схватывает словно бы судорога или внезапный припадок. Хочется, вынь да положь, побалакать по-своему, взглянуть на дымок парохода, прочитать объявление в старой газете о распродаже земельных участков или мужского платья. Соледад манил нас теперь как чудо цивилизации, и под вечер мы сделали ручкой дону Хаиме и отрясли прах плантации с наших ног. До Соледада было двенадцать миль, но мы с Ливерпулем промучились двое суток. Попробуй найди дорогу в банановой роще. Легче в нью-йоркском отеле через посыльного отыскать нужного вам человека по фамилии Смит. Когда впереди, сквозь деревья, замелькали дома Соледада, я вдруг с новой силой почувствовал, как действует мне на нервы Ливерпуль-Сэм. Я терпел его, видит бог, пока мы, двое белых людей, были затеряны в море желтых бананов. Но теперь, когда мне предстояло снова увидеть своих, обменяться, быть может, с каким-нибудь землячком парой-другой проклятий, я понял, что первый мой долг окоротить Ливерпуля. Ну и видик же был у него, доложу вам: борода ярко-рыжая, синий нос алкоголика и ноги в сандалиях, распухшие как у слона. Впрочем, возможно, и я был не худшим красавцем. - Насколько разумнее было бы, - говорю я ему, - когда бы Великобритания держала бы под замком подобных лакателей рома и жалких подонков и не оскверняла бы их присутствием заморские страны. Мы уже раз задали вам знатную взбучку в Америке, но придется, я вижу, надеть калоши и снова набить вам морду. - А поди ты туда и туда, - говорит Ливерпуль. Других аргументов я от него не слышал. После плантации дона Хаиме Соледад показался нам совсем недурным городишкой. Мы с Ливерпулем бок о бок пустились знакомым путем, мимо отеля Grande и каталажки, через центральную plaza и дальше к домику Чики, где Ливерпуль, на правах законного мужа, мог раздобыть нам обоим что-нибудь пожевать. Минуя двухэтажное деревянное здание Американского клуба, мы заметили, что балкон разукрашен цветами и гирляндами из вечнозеленых кустарников, а на флагштоке на крыше развевается флаг. На балконе дымили сигарами Стэнци, наш консул, и Аркрайт, владелец золотых рудников. Мы помахали им давно не мытыми лапами и выдали по ослепительной светской улыбке, но они повернули спину, словно нас и не видели. А не так ведь давно мы все вместе играли в покер, правда, до первого случая, когда Ливерпуль потянул из-за пазухи комплект запасных тузов. По всему было видно, что праздник, но летний, осенний или, может, весенний - угадать было мудрено. Еще немного пройдя, мы увидели Пендергаста, священника, проживавшего в Соледаде, чтобы строить тут церковь. Преподобный стоял под кокосовой пальмой в черном куцем альпаковом пиджачке и с зеленым зонтом в руках. - Ах, мальчики, мальчики, - сказал он, взирая на нас сквозь синие стекла очков. - Я вижу, дела совсем плохи. Неужели дошли до крайности? - До самой последней крайности, - сказал я ему. - До мельчайших дробей. - Сколь прискорбно, - сказал Пендергаст, - видеть своих земляков в таких обстоятельствах. - Что ты мелешь? - сказал Ливерпуль. - Я отпрыск аристократической английской фамилии. - Заткнись! - сказал я Ливерпулю. - Ты на территории иностранной державы. - И в такой торжественный день, - продолжал Пендергаст, - в этот светлый великий день, когда мы торжествуем победу над злом и рождение христианской цивилизации. - Мы приметили, - говорю, - преподобнейший, что город украшен цветами и флагами, но не сразу сумели смекнуть, что за день вы тут празднуете. Не листали давненько календаря, даже толком не знали, лето сейчас или осень. - Вот вам по доллару, - говорит Пендергаст и достает две здоровенных серебряных чилийских монеты. - Ступайте, ребята, и проведите этот праздничный день как подобает. Почтительно поблагодарив его, мы затопали дальше. - Пожрем? - спросил я Ливерпуля. - Ты спятил, - сказал Ливерпуль. - Кто на жратву тратит деньги? - Хорошо, - сказал я, - раз ты так ставишь вопрос, выпьем по маленькой. |
